3 (16) июля
 
Священномученик
Антоний (Быстров),
архиепископ Архангельский
 
Священномученик Антоний родился 11 октября 1858 года в Нюбском погосте Сольвычегодского уезда Вологодской губернии[1] в семье священника Николаевской церкви Михаила Ивановича Быстрова и его супруги Марии и в крещении был наречен Никола­ем. Его благочестивые родители имели обычай принимать стран­ников, путешествующих по монастырям. Один из таких странников, рассказывая родителям о жизни монахов, в конце беседы внимательно посмотрел на мальчика и сказал: «Он будет у вас архи­ереем». Те не придали значения его словам, но мальчику они глубо­ко запали в душу. И с этого времени Николай стал думать о мона­шестве, а когда поступил в семинарию, то еще более утвердился в этих мыслях; изучая историю Церкви, он выбрал себе и будущее монашеское имя – в честь преподобного Антония Великого.
В 1879 году Николай окончил Вологодскую духовную семина­рию и 11 сентября того же года был назначен псаломщиком в Сретенскую и Предтеченскую церкви города Вологды. Он не оставил мысли о принятии иночества, но родители хотели видеть его женатым священником, и, послушный родительской воле, он женился на девице Софии, дочери священника Иоанна Гиммельбродского, служившего в Степуринской Христорождественской церкви в Грязовецком уезде[2]. Отец Иоанн прослужил в священ­ном сане более пятидесяти лет и 16 января 1882 года был уволен по старости за штат, а на его место был определен Николай Бы­стров. 12 февраля Николай был рукоположен во диакона, а 21 февраля – во священника и назначен законоучителем Степуринской земской школы. В этом же году у них с супругой родилась дочь Мария, а через год супруга скончалась, и мысли священника снова вернулись к тому, о чем свидетельствовал через странника Промысл Божий. Впоследствии заботу о воспитании девочки взяла на себя ее тетя. В 1900 году Мария окончила Вологодскую гим­назию, в 1904 году вышла замуж, а когда в 1920 году муж скончался, переехала жить к отцу.
Отец Николай с первого же года своего священнического слу­жения показал себя энергичным и ревностным пастырем и усерд­ным тружеником на поприще народного просвещения. 25 ноября 1883 года духовенство избрало его депутатом на училищные съез­ды, которым он и состоял в течение двух лет. Он был покровите­лем учащихся и щедрым жертвователем на нужды бедных воспитанников семинарии.
23 октября 1884 года отец Николай был назначен исполняю­щим должность благочинного, 22 апреля 1885 года он был утвер­жден в этой должности. Сначала в храме, где он служил, а вскоре по его примеру и в других храмах благочиния стали проводиться внебогослужебные беседы, дело по тому времени довольно новое. Отец Николай писал о беседах, что они посещаются «с большою охотою и народ для этого собирается в значительном количестве даже в летнее рабочее время».
7 февраля 1888 года в Заоникиевской Богородице-Владимирской мужской пустыни отец Николай был пострижен в монаше­ство с именем Антоний и 18 февраля того же года назначен управ­ляющим Кадниковским Григориево-Пельшемским Лопотовым монастырем. 24 ноября 1889 года «ввиду безупречности иноческой жизни и распорядительности» в деле управления монасты­рем он был утвержден в должности настоятеля.
19 декабря 1890 года иеромонах Антоний был назначен управ­ляющим Корнилиево-Комельским монастырем, а 12 октября 1891 года – настоятелем монастыря; 22 октября он был возведен в сан игумена. Все это время он оставался деятельным участником Миссионерского общества и Попечительства о бедных студентах Вологодской духовной семинарии, на нужды последнего он жерт­вовал тогда едва ли не больше всех других жертвователей.
21 января 1893 года игумен Антоний был назначен дирек­тором Грязовецкого тюремного комитета и попечителем Ельниковского Борисо-Глебского земского училища, 18 сентября 1896 года – членом Грязовецкого отделения Вологодского епар­хиального училищного совета; в 1897 году он был награжден на­персным крестом.
Летом 1897 года братия Корнилиево-Комельского монастыря отмечала 400‑летие основания обители. Всенощное бдение воз­главил игумен Антоний. Утром 10 июня в монастырь прибыли крестные ходы из Павло-Обнорского монастыря и соседних при­ходов. Литургию совершал епископ Вологодский Алексий (Собо­лев) в сослужении сонма прибывших на торжества священнослу­жителей. Богослужение закончилось около двух часов дня, после чего епископ в сопровождении игумена Антония и вологодского губернатора направился к расставленным под открытым небом столам для бедных и нищих, за которыми расположилось 570 че­ловек – живое напоминание о днях преподобного Корнилия, ко­торый проявлял особую заботу о людях бедных и неимущих.
«При взгляде на это трапезование во имя святого угодника, – пишет один из участников событий, – забывалась четырехвековая грань времени и восставала в сознании священная простота и доброта древности <...>. Во исполнение заповеди блаженного основателя обители, кроме трапезы, бедным была роздана от монастыря посильная денежная милостыня, а также отправлено ма­териальное подаяние находящимся в грязовецкой земской боль­нице и тюремном замке. В память 400-летия обители принято на полное содержание монастыря до пяти лиц мужского пола из за­штатного и сиротствующего бедного духовенства и розданы во множестве народу жития угодника и „Троицкие листки“».
В ознаменование юбилея городская Дума Грязовца постанови­ла не открывать торговые помещения в дни памяти преподобного Корнилия – 19 мая и 10 июня, а на стене торговых рядов, плани­руемых быть построенными в ближайшее время, поместить икону преподобного.
20 февраля 1904 года было удовлетворено прошение об осво­бождении по состоянию здоровья от должности настоятеля Воло­годского Свято-Духова монастыря, благочинного монастырей вологодских, грязовецких и тотемских архимандрита Алексия; исполняющим обязанности настоятеля был назначен игумен Антоний. 14 мая 1906 года он был возведен в сан архимандрита. 30 марта 1907 года настоятель Свято-Духова монастыря архиман­дрит Алексий согласно своему прошению был уволен за штат, и на его место назначен архимандрит Антоний. Придавая большое значение полученным в духовных учебных заведениях знаниям, он стал оказывать еще большую помощь бедным воспитанникам Вологодской духовной семинарии и Вологодского женского епархиального училища.
Во время революции и беспорядков 1905 года архимандрит Антоний активно разъяснял обществу существо происходивших событий и в 1908 году «за особо ревностные труды по умиротворе­нию населения и упрочению законного порядка» был награжден орденом Святой Анны 2-й степени.
С 1907 года избранный членом Государственного Совета епи­скоп Вологодский и Тотемский Никон (Рождественский) стал все чаще выезжать из Вологды в Санкт-Петербург на заседания Сове­та, и возникла насущная необходимость в еще одном викарном епископе. 17 декабря 1909 года было учреждено Вельское викариатство с назначением на него архимандрита Антония; жить он должен был в Вологде, оставаясь настоятелем Свято-Духова мо­настыря. Готовясь к хиротонии во епископа и вглядываясь в пройденный путь, архимандрит Антоний охарактеризовал его как путь в основном весьма скорбный и тесный.
15 января 1910 года в Санкт-Петербурге в зале заседаний Свя­тейшего Синода в присутствии обер-прокурора и членов Синода состоялось наречение архимандрита Антония во епископа Вель­ского, второго викария Вологодской епархии, а через день, 17 января, – хиротония во епископа.
Современники в свое время отмечали большие заслуги епи­скопа Антония в приведении в порядок Свято-Духова монастыря. Храмы обители при нем были украшены снаружи и внутри; благо­говейный молитвенник и знаток церковного Устава, владыка ис­тово служил и явился опытным руководителем монашества. При­ходя в обитель, богомольцы невольно утешались молитвенным настроем иноков-священнослужителей, стройным пением с канонархом и тем общим образцовым порядком, который был виден во всем укладе монастырской жизни.
Став епископом, владыка Антоний остался таким же щедрым благотворителем как на нужды учащихся, так теперь и на приоб­ретение новых священнических облачений для бедных приходов, которые не могли сами их приобрести по скудости средств. В 1911 году епископ Антоний пожертвовал Корнилиево-Комельскому монастырю серебряную раку для установления ее над нахо­дящимися под спудом мощами преподобного Корнилия Комельского.
В 1911 году тяжело заболел епископ Вологодский Никон, и Святейший Синод возложил исполнение обязанностей по управ­лению Вологодской епархией на владыку Антония. В 1912 году епископ Никон был уволен от управления Вологодской епархией, и на его место был назначен епископ Александр (Трапицын)[a], прибывший в Вологду 12 июля. Во время исполнения обязанно­стей по управлению епархией епископу Антонию приходилось часто служить и как администратору участвовать во многих офи­циальных мероприятиях, что привело к расстройству его физиче­ского здоровья, и теперь, когда во главе епархии был правящий архиерей, он уехал на два месяца в отпуск.
В поздравительном письме к 50-летию священнической служ­бы протоиерея вологодского кафедрального собора, извиняясь, что не поздравил юбиляра лично, епископ Антоний писал: «Ны­нешнее лето, с праздниками, юбилеями, высокими гостями, из­ломало меня, и я расплачиваюсь за все это в настоящее время всякого рода болезнями».
В 1913 году епископом Антонием был освящен новый Пре­ображенский собор в городе Вельске, что стало знаменательным событием для всех его жителей. Старый собор, построенный в 1742 году, давно не удовлетворял нуждам города, так как был ма­лопоместителен, низок, в нем было недостаточно света и он плохо проветривался; однако средств, чтобы построить новый собор, не хватало, и потому его строительство затянулось надолго. Он был заложен еще в 1898 году, но в 1901, 1908 и 1909 годах строитель­ство полностью останавливалось из-за отсутствия средств, хотя многие прихожане жертвовали на постройку небольшими сумма­ми и безвозмездно участвовали в строительстве лично, копая рвы под фундамент и поднося камень.
«Если открытие новых учебных заведений признается празд­ником науки, если построение заводов, фабрик, учреждение больниц и санаториев для страждущего человечества справедливо считается торжеством промышленности, благотворительности и есть общий их праздник, – писал очевидец событий, – то не с большей ли справедливостью можно назвать построение нового храма и его освящение общим праздником людей верующих. Та­кое именно духовное торжество пережили прихожане города Вельска и его окрестностей и соседних селений <...>, когда был освящен новоустроенный соборный храм и его приделы. Торже­ственность этого праздника усугублялась еще тем, что в нем при­нимали участие три епископа – явление редкое не только для та­кого малого, далеко отстоящего от железной дороги уездного городка, как Вельск, но и для многих губернских городов».
Возглавлял богослужение епископ Антоний, для которого в этом освящении сбылась и давняя его мечта – совершить богослу­жение в Вельске: в то время было не принято, чтобы викарии слу­жили в главном городе викариатства, название которого было в их титуле, и на деле получалось, что они и посещали его очень редко.
«Утро 1 июня встретило в городе Вельске умилительную, труд­но забываемую картину, – писал очевидец. – Площадь перед храмами и особенно обширный церковный погост были усеяны пришедшими паломниками, расположившимися в живописных группах по его зеленой луговине. У всех на лицах можно было читать одно желание помолиться, отрешиться хотя на несколько минут от жизни трудовой, тяжелой. Здесь чувствовалась как бы осязательно горячая вера, чувствовалась та близость, родство ду­ховное, какие и должны существовать между чадами Церкви Хри­стовой <...>.
Особенно памятна та минута, когда началось обношение свя­тых мощей вокруг храма: многие из участвовавших в крестном ходе богомольцев, увидев архиерея, поднявшего и на своей голове понесшего святые мощи при торжественном пении священных песен церковных, упали со слезами на колени, осеняя себя крестным знамением. Это поистине была минута незабвенная, величественная, святая».
Молитвой, усердной благотворительностью, попечением о ра­неных в госпиталях ответил епископ Антоний на события Первой мировой войны, закончившиеся для России революцией и гоне­ниями на Русскую Православную Церковь.
В феврале 1922 года Патриарх Тихон[b] назначил епископа Ан­тония на Архангельскую кафедру, где для него вскоре начались нелегкие испытания. Архангельский отдел ГПУ завербовал в ка­честве секретных осведомителей двух священников, которые ста­ли давать сведения об отношении епископа Антония и местного духовенства к созданной властями «Живой церкви».
5 апреля 1922 года один из сотрудников этого отдела пришел на квартиру епископа. Войдя в прихожую, он столкнулся с келей­ником, который не пропустил его в комнату, где был епископ, а прошел в нее сам, после чего оттуда вышли священник и три кре­стьянина, которые стали внимательно наблюдать за действиями непрошеного гостя. Сотрудник ГПУ прошел на кухню, но здесь на него налетела кухарка и стала ему выговаривать, что его неиз­вестно кто носит. «Спокоя людям не даете», – строго заключила она. Живший в квартире епископа священник, улыбнувшись на слова кухарки, потребовал от пришедшего показать документы; растерявшийся сотрудник ГПУ показал удостоверение и удалился.
19 мая власти в Москве арестовали Патриарха Тихона и при­ступили к осуществлению мероприятий по расколу Церкви через созданное ГПУ обновленческое ВЦУ. Патриарх временно пере­дал свои полномочия митрополиту Ярославскому Агафангелу (Преображенскому)[c]. Но митрополит Агафангел не склонен был поддерживать обновленцев, и ГПУ распорядилось заключить его под домашний арест, никуда не выпуская из Ярославля, и он вынужден был обратиться к Русской Церкви с посланием, благо­словляя епископов при создавшейся ситуации управляться в своих епархиях самостоятельно в пределах, определенных церковными канонами.
Летом 1922 года в Архангельск прибыл сосланный сюда епи­скоп Верейский, викарий Московской епархии Иларион (Троиц­кий), с которым у епископа Антония завязались теплые дружеские отношения; духовные дочери епископа Антония Ольга и Елизаве­та Поваровы начали помогать владыке Илариону, что стало для него особенно существенно, когда он оказался на Соловках.
14 июля 1922 года епископ Антоний созвал на своей квартире совещание архангелогородского духовенства для обсуждения во­проса, связанного с посланием митрополита Агафангела. Зачитав послание, епископ Антоний спросил мнения присутствовавших, но все промолчали. Владыка на это заметил, что вызвал их не для молчания, а для откровенной беседы. Тогда один из священников предложил, чтобы духовенство зачитало послание митрополита Агафангела в храмах, таким образом ознакомив с ним верующих. Епископ Антоний спросил об этом мнения остальных священни­ков, но все опять промолчали. Видя их малодушную нерешитель­ность, епископ принял решение – ознакомить с посланием ми­трополита Агафангела духовенство епархии, чтобы оно само затем знакомило с ним верующих частным порядком. Относительно обновленцев собрание приняло решение: никаких активных дей­ствий против них пока не предпринимать.
«В дальнейшем дело будет поставлено на обсуждение по кол­лективам, – писал об этом совещании в своем донесении ГПУ присутствовавший на нем агент по кличке 999-й, – и с этими по­становлениями будет созвано новое собрание для обсуждения этого вопроса. Широкая публика относится пока инертно к ново­му движению[d] ввиду его неизвестности и неопределенности. Мое личное мнение – не худо бы сделать <...> доклад с целью выяс­нить перед широкой публикой цель и средства в этом движении с допущением „свободного“ обмена мнений по этому вопросу с присутствием Антония и остального духовенства».
Епископ Антоний держался во время публичных собраний с крайней осторожностью, но не скрывал своей церковной позиции от священников, беседуя с ними лично, и у сотрудников ГПУ сформировалось вполне определенное мнение, что навряд ли возможно втянуть епископа в создаваемое ими обновленческое движение ввиду крайне отрицательного его отношения к обнов­ленцам. Попытка создать какую-либо авторитетную обновлен­ческую группу в Архангельске, опираясь на местные силы, таким образом, не увенчалась успехом, здесь нашлось только два-три кандидата, готовых к официальному ее оформлению. Но и они не могли действовать до тех пор, пока епископ Антоний нахо­дился на кафедре, так как при попытке создания раскола немед­ленно были бы им запрещены в священнослужении. Поэтому, по мнению властей, было необходимо прислать делегатов от ВЦУ из Москвы для их встречи с епископом. В зависимости от результатов встречи епископ Антоний будет или оставлен на свободе, или арестован.
Приняв этот план к действию, начальник секретной части при Архангельском ГПУ распорядился собрать сведения о епископе Антонии для последующего его ареста.
10 августа 1922 года епископ Антоний обратился к духовен­ству епархии, призывая усилить проповедническую деятельность. 23 августа на квартире епископа Антония состоялось со­брание архангелогородского духовенства, чтобы выработать отношение к обновленцам. Только два священника заявили, что признают обновленцев. Епископ стал им решительно возражать, приводя каноны и доказывая незаконность действий обновлен­цев. Собрание, однако, не приняло определенного решения. Присутствовавший на собрании осведомитель сделал из проис­ходящего на нем соответствующий вывод и сообщил в ГПУ, что епископ Антоний имеет каналы связи с Москвой, так как хоро­шо осведомлен о происходящем в церковной жизни в столице.
В связи с этим сообщением начальник 1-го секретного отделе­ния секретно-оперативной части 25 августа распорядился: «за Ан­тонием установить наблюдение, постараться через агентуру вы­красть всю переписку и вообще повести разработку усиленным темпом».
Епископ Антоний действительно следил за церковными собы­тиями, в особенности связанными с Вологдой, где прошла большая часть его жизни. В марте 1921 года на Вологодскую кафедру был назначен епископ Александр (Надеждин)[3], который, когда ГПУ активно принялось создавать обновленческое движение, стал проявлять признаки малодушия.
Сообщала о церковных событиях в Вологде дочь епископа Ан­тония, Мария, и из ее писем и его собственных наблюдений, ос­нованных на других источниках, составилось нечто подобное ле­тописи: «Преосвященный [Александр] взял двухмесячный отпуск от [митрополита] Агафангела. Он сказал, что надо жить в мире с прогрессистами, так как не хочется ехать в Мезень[e]. Народ гово­рит: лучше закроем церкви, чем иметь ставленников прогресси­стов. <...> Епископу предложили доклад, что все прогрессисты входят в епархиальный совет, епископ доволен, что у него будет вспомогательный орган, но желает, чтобы в совете было и другое духовенство. <... >
Епархиальное управление будто бы утвердили ГПУ, Губисполком и в Москве. Преосвященный избрал этот путь, чтобы не было чего хуже. Преосвященный после собрания духовенства <...> ушел в ЧК, о чем говорил, неизвестно. <...>
Благочинный не признает новое церковное управление и отказался от благочиния. Призывали иереев в управление и просили „по-товарищески“ признавать их, на что те отвечали отказом, а также что и общины не признают их, спрашивали – думают ли выписать <...> [епископа Антония] и получили от­вет – думают. Священник С.В.[f] говорит, что своего епископа мы обеспечим. <...> („Ужели ты, папочка, присоединишься к ним, так недолго жить и ломать себя, прокормимся потихоньку, добрые люди не оставят. Не унижай себя“, – писала ему дочь Мария). <... >
Были собрания <...>, есть интересное <...>. Говорил Смирнов[g], причем сказали, что для скорейшего проведения программы при­шлось войти в сношения с советской властью. Старое духовен­ство – это старые контрреволюционеры. Поднялся шум, ругань, крики, кричали: куда девали Тихона, где Караулов[h] <...>, доволь­но мы всех слушали. Могли его стащить и поколотить, но высту­пил епископ Александр, застучал жезлом, сказал, что он хозяин, не позволит безобразничать, что это недостойно христианина, что нужно, говорите, мы вам ответим на следующем собрании, так как сегодня не подготовлены. <...> Преосвященному сказали: ты прогрессист и тебя не надо. Загасили электричество, и преосвя­щенный и прогрессисты удрали боковой дверью под собором. В соборе были вооруженные люди, и они были начеку. У Спаси­теля владыка Александр служил прощальную литургию, ни слова не сказал. Поминал Высшее церковное управление, также Патри­арха, протодиакон, как епископ, второй диакон – Патриарха. <...> Власти в Вологде за „Живую церковь“. <...> В Вологде кое-где поминают церковное управление, а больше по-старому. <...> Мо­нашки отказались петь при службе Александра. <...> В Вологду приехал новый епископ Корнилий[4]. 1/14 октября, 22 октября служили молебен Александр Олонецкий и Корнилий Вологод­ский, литургия с 9 до 2 часов. Корнилий говорил две проповеди, одну перед молебном, о любви; говорил, что сердце его наполнено любовью к его дорогой пастве, что так много святых в Вологде, что Жития святых Вологодских были его настольной книгой, и верит, что молитвы преподобных привели его к его дорогой па­стве, просит уделить место ему в сердцах паствы. Пастырей про­сит жить в мире. Только и слышно в проповеди – моя паства и о любви к ней. <...>
Вот очередное делает заявление <...>, что вчера мы после все­нощной были у епископа, спросили его, кто он, преосв[ященный] Корнилий или простой гражданин; он ответил, что если бы был простой гражданин, то звали бы его Константином, а его зовут Корнилием... Сказал, что сана не снимал, что от „Живой церкви“ из Москвы приезжал священник и заявил, что если хочешь остаться епископом, то должен снять монашество, на что <...> ду­мал согласиться, но когда был у Антонина, то решил монашества не снимать <...>. Епископа Корнилия зовут: гражданин Попов; он будто бы уже чувствует себя непрочно в Вологде, мучают во­просами, монах или гражданин.
На прощании в соборе Александр Вологодский сказал слово краткое: „жил полтора года волею Божиею, виноват, что не дал того, что должен был дать. Прошу простить, не знаю, как пойдет моя ладья“. <...>
Было собрание „Живой церкви“ с представлениями общин и духовенства. Епископ Корнилий говорил, что ехал в Вологду с радостью, но первые же шаги были омрачены, и он хочет сказать, что и кто он. „В семинарии привык слушаться и подчиняться воле начальства, говорил проповеди, пел, читал, был помощником в деревне, родители женили на девушке не духовного звания, уехал в Пермь, через год [и] два месяца овдовел, был миссионером в Ярославле, посвятили в монахи и не спрашивали, будешь ли пре­бывать в монашестве и слушать волю настоятеля, стал епископом Рыбинским, потом Сумским. <...> Приехал из Москвы со съезда „Живой церкви“ представитель в Харьков, заявил об увольнении архиепископа Харьковского и викариев, мне уполномоченный за­явил, что если сниму монашество, то останусь епископом, иначе буду уволен, что все епископы-монахи увольняются, и я решил, что чисто монашеских обетов не давал, <...> но, когда приехал в Москву, узнал, что течение „Живой церкви“ приняло иной оборот, что до Собора все епископы остаются в монашеском чине <...>. Мог бы остаться в Харькове, но не могу позволить себе остаться там, где епископы насильно уволены. Здесь кафедра сво­бодна, и я не позволю изменить ни Евангелию, ни догматам. Но что-то здесь с моим приездом случилось, и я любовно хочу побе­седовать с вами, мои дорогие; где ссоры и волнения, там силы не­чистые, кто желает поговорить, пусть выйдет“.
Беседа была в Крестовой церкви. Выходит отец Андрей Воскресенский[i], говорит, что больной, пришел сюда выяснить насто­ящее положение, которое создалось вокруг нас. „Я не реакционер, а скорее прогрессист, страдаю давно за многое, что у нас творится. Мне это, как старому служаке, виднее, с какого же времени нам стало тяжело, невыносимо. Со времени появления Высшего церковного управления. Как это случилось, ничего определенного не знаем. Нам сказали: Патриарх передал власть, но документов не показали, и в последнее время приходится часто слышать, что власть взята революционным путем. Естественно, у нас западает сомнение, что это такое. Владыка Александр успокаивал нас, го­ворил, что ему трудно одному управлять, что нужны помощники <...>. Встает вопрос: канонична ли наша власть? Патриарх пере­дал дела, но не власть определенным лицам. Я считаю власть неканоничной“. Все благодарят отца Андрея, настроение возбуж­денное. Встает Корнилий, взволнованный. Ему кричат: „Дайте сказать еще кому-нибудь, если после каждого будете выступать, то надоест всех вас слушать“. Просит успокоиться, говорит, что власть канонична. Патриарх правил с двенадцатью членами, а не один, была и канцелярия. Он передал власть Антонину и Леони­ду, значит, власть есть. „А где, – кричат, – воззвание митрополи­та Агафангела, его скрыли, почему не передана власть Агафангелу, захватчики?“ <...> Корнилий успокаивает: „Самые темперамент­ные могут уйти, вы в церкви. <...> Мы не позволяем никаких новшеств. В Храме Христа Спасителя в Москве все по-старому и здесь в храмах тоже. Не будем обострять отношений, объяснимся и договоримся“. Резко отвечал отцу Андрею, хотя тот был очень корректен. Начали кричать: довольно, не желаем слушать, долой. Тяжело было смотреть на него в мантии и в глупом положении. Он растерялся. Сахаров[j] подсказал закрыть собрание, закричали: „Сахаров закрыл, желаем говорить еще, боитесь за себя“. <...> Вы­ступил лишь преосвященный Александр, который сидел все вре­мя у алтаря. Сказал, что хочет попрощаться, что считает канонич­ным ВЦУ и что он против объяснения отца Андрея, что Патриарх передал только дела. Ему крикнули: прогрессист, но держались корректно и три голоса пропели „Ис полла...“ <...>.
18/31 октября. Всенощную на Лукин день у Спаса служил один Корнилий. Иподиаконы отказались с ним служить. <...> На обеде у Спаса Корнилий клятвенно обещал новшеств до Собора не вводить. Корнилий подошел к иподиаконам и спросил, почему с ним не служат, ответили: потому что сняли монашество, он повернулся и ушел захохотав...»
ГПУ установило за епископом Антонием наружное наблюде­ние, но оно не дало результатов, и 24 ноября 1922 года было при­нято решение произвести в квартире епископа обыск и в зависи­мости от результатов арестовать его. Обыск был произведен в тот же день; 27 ноября епископ Антоний был допрошен. Сотруд­ников ГПУ в первую очередь интересовало отношение епископа к обновленцам, на что он ответил, что до Собора ничего не может сказать, да и архангельским духовенством «было постановлено от­ложить до созыва Собора всякую ломку управления епархии».
Во время обыска в квартире епископа Антония была обнару­жена небольшая рукопись, в которой повествовалось о церковных событиях в Вологде. Епископ объяснил, что писал он сам, а мате­риал получал частью от дочери, а частью от приезжающих из Во­логды людей, но на вопрос, от кого именно, не стал отвечать, ска­зав только, что за «сорок-пятьдесят лет и знакомых мне, а тем более знающих меня очень много».
29 ноября 1922 года сотрудники ГПУ приняли окончательное решение относительно епископа, так охарактеризовав его дея­тельность: «По прибытии в Архангельск Антония было установ­лено, что последний скоро завоевал симпатии <...> широких масс верующих и что на его имя поступают солидные суммы как от коллективов верующих, так и от отдельных лиц, а равно и перево­дятся им самим на имя Патриарха Тихона <...>.
К образовавшемуся в центре Высшему церковному управле­нию на смену бывшего Патриарха, по сведениям осведомителей, Антоний относится совершенно отрицательно и даже враждебно, а благодаря установленной им строжайшей дисциплине над под­чиненным духовенством его пребывание управителем епархии задерживает рост обновленческого движения...»
На основании этого заключения Архангельское ГПУ постано­вило выслать епископа Антония «в административном порядке из пределов Архангельской губернии, как пограничной, в Марий­скую область в город Краснококшайск[5] сроком на три года под наблюдение Областного отдела ГПУ, без права возвращения в Архангельскую губернию». Его выслали в Нарымский край, где он прожил все время ссылки.
Из ссылки епископ писал хорошо знавшим его прихожанам, в частности Ольге и Екатерине Поваровым:
«Глубокоуважаемая Екатерина Ивановна!
Поздравляю Вас с днем Ангела, а вашу матушку – с родной именинницей и желаю вам всех благ земных и небесных. С благо­дарностью вспоминаю вас и ваши заботы о моем недостоинстве. Благодарю за газеты 23-го года. Они шли не торопясь, только 9 месяцев, и пришли с самыми свежими известиями, и вся посыл­ка пришла без вложений и приложений, а где они испарились, кому пригодились, узнать не могу. Но газеты оказались целы. Тут были и ваши вложения, спасибо за них, хотя ни вы, ни я не по­пользовались ими. Жизнь моя обычная, и ее знаете от моей опе­кунши – секретаря, ничего в ней особенного нет, кроме болезней, сознания беспомощности своего существования и иногда уныния или забывчивости. Будем ждать лучшего. <...> Как вы живете? Времени уж много прошло, более полутора лет, можно начать и забывать меня, да, думаю, многие и забыли. И был я краткое вре­мя, и работа моя протекала в тиши, скромно, в надлежащих усло­виях, как лица ответственного. Конечно, не должны забывать хотя бы изъятия ценностей и помощи голодающим, за что я был и на красной доске[k]. Sic transit Gloria mundi[l]. Будем возлагать на­дежду на помощь Божию, а прочее приложится. <...>
13 февраля 1925 года.
Добрейшая и глубокочтимая
Екатерина Ивановна!
Сердечно приветствую Вас и Вашу маму Ольгу Павловну и же­лаю Вам в новом году всего лучшего, спокойного, здоровья, бла­гополучия и пр. и пр. Приношу глубокую благодарность за внима­ние ко мне, глубокое расположение и помощь.
Спасибо Вам за поздравления с днем Ангела и за все ценные приношения. Мне совестно за них. Сами вы живете в тесных условиях и так много делаете для других, будучи крепки в вере и совершенны в любви, исполняя слова апостола 2 Коринфянам 9, 7, 8[m]. С интересом и благодарностью прочитал я письмо Ваше. Так ясно и определенно, подробно. Отчасти и поворчал на Вас. Зачем метать бисер... и навлекать на себя невзгоды. Пользы при извест­ных усилиях не будет. Живые ведут свою линию, и мертвым с ними не по пути. Все переживется. <...> Годы идут вперед, при­ближают к вечности. <...>
17 апреля 1925 года.
Добрейшая Екатерина Ивановна!
Воистину воскресе Господь. Пишу это письмо в Великую Пят­ницу после часов, так что для нас еще не наступил радостный день Светлого Воскресения, а когда придет оно к вам, близко будет ко дню Преполовения Пятидесятницы. Так велико расстояние меж­ду нами, дай Бог, чтобы близки были всегда друг к другу душами. <...> Спасибо за все пожелания. Как бы мне хотелось молиться со всеми вами, но не судил Господь. Первую Пасху правил в дерев­не, в дороге, две последние – здесь. Последние ли? Что-то ска­жет нам московское событие, и не поведет ли к чему и для здеш­них стран широкая грузинская амнистия. А сколько гостить на чужбине и не знают, за что и зачем они приехали. Только вера в Бога подкрепляет всех, а у неверующих вызывает озлобление. Да, время идет своим чередом, но и годы уходят, болезни не прохо­дят, глухота, слепота усиливаются, да в 70 лет трудно и ждать хо­рошего. <...> Память почти совсем оставляет, и не знаешь, о чем молиться, чтобы Господь не отнял все за раз. Весна и здесь хоро­ша, а третьего года была как на юге. Становится как-то не легче, а тяжелее на душе. Как все пойдет, и к чему придем. Пророчеству публики не верю. Три года одно и то же. То же и здесь и весну, и лето. Одинаково все и везде настроенье. Архангельцы побалова­лись. Имели четырех-трех за раз епископов, а теперь и заскуча­ли, чужих решили призывать. Это у нас не принято, не в порядке и неканонично, надо было постараться своего достать или уже попоститься, раз временно овдовели, и помолиться, да прекра­тит Господь эту напасть. <...> Радуюсь за владыку Иннокентия[n]. И больной, и слабый, и хороший, добрый человек <...>. Нужно бы поберечь его и пока избавить от приглашений. Печора просит себе архипастыря, но не пойдет он туда. <...>
Как же Вы довели себя, что ходите в легкой одежде, простуди­тесь, захвораете, кто же будет ходить за вами с мамой? Берегите себя. Прежде позаботьтесь о своем скромном житии, а потом и обо мне, а то у вас наоборот. <...> И Господь велит заботиться и о себе, о том же говорит и 6-я заповедь Закона[o]...»
По окончании срока ссылки в начале 1926 года епископ Анто­ний вернулся к исполнению архипастырских обязанностей в Ар­хангельск. В том же году на Архангельскую кафедру был направлен рукоположенный обновленцами во епископа пермский священ­ник Михаил Трубин, человек циничный и беспринципный. Будучи священником, он вступил в 1917 году в Красную армию и стал чле­ном ВКП(б), за что едва не принял смерть от колчаковцев. После установления власти большевиков и возникновения обновленче­ства он сразу же стал во главе обновленцев в Пермской губернии. Дерзко захватывая при помощи гражданских властей храмы, ведя открыто аморальный образ жизни, он вызывал отвращение даже у сторонников обновленцев. Он не скрывал, что сотрудничает с ОГПУ. В Архангельске он захватил Троицкий собор и многие хра­мы, и перед вернувшимся из ссылки епископом Антонием встала первоочередная задача – освободить храмы от обновленцев. В это же время благодаря содействию прихожан, в частности матери и дочери Ольги и Екатерины Поваровых, а также своей дочери Ма­рии Нуромской владыка стал оказывать широкую помощь находя­щемуся в ссылке в Архангельской области духовенству.
13 августа 1926 года Архангельское ОГПУ получило из Киев­ского окружного отдела ОГПУ письмо Ольги Поваровой, напи­санное ею архиепископу Уманскому Димитрию (Вербицкому), которое ОГПУ, перлюстрировавшее корреспонденцию, сочло контрреволюционным; после допроса архиепископа Димитрия письмо с протоколом допроса было направлено в Архангельск. 19 августа в квартире Поваровых был произведен обыск; Екатери­на Поварова была арестована, а у ее матери, Ольги Павловны, имевшей преклонный возраст – семьдесят лет, – была взята под­писка о невыезде из Архангельска.
Сотрудники ОГПУ, вызвав на допрос Ольгу Павловну, в осо­бенности интересовались тем, почему она написала в письме, что «епископ Михаил [Трубин] свой человек в ОГПУ и там и кутит» и что «церковное имущество продается с аукциона, и это ведь не ар­хиерей, а чекист, имеющий право повелевать в ОГПУ, и их связы­вает мошенничество». На это Ольга Павловна ответила, что слы­шала это от других, но от кого, не помнит; также слышала и то, что Михаил Трубин «везде и повсюду хвастает, что он имеет какое-то отношение к ОГПУ».
Обнаруженная при обыске у Поваровых переписка, в кото­рой повествование об абсолютно частных событиях чередовалось с рассказами о церковной жизни, а в особенности упоминания о фактах оказания помощи архангельским духовенством и миряна­ми ссыльным, находившимся в Архангельской области, оказались достаточными для заведения уголовных дел.
30 сентября 1926 года начальник 1-го отделения секретно-опе­ративной части Архангельского губернского отдела ОГПУ Белышев[6], через двадцать лет ставший первым заместителем председа­теля Совета по делам Русской Православной Церкви Карпова, распорядился провести обыски у двадцати человек и, в частности, у епископа Антония, и некоторых из них арестовать, написав: «в целях подтверждения их антисоветской деятельности, на пред­мет изъятия имеющейся у них переписки контрреволюционного характера <...>, у всех <...> произвести обыски и в зависимости от таковых аресты...»; причем некоторых из них, «на каковых име­ется вполне достаточный материал, изобличающий их в антисо­ветской деятельности, независимо от результатов обыска арестовать и доставить в камеру...»
Для обоснования ареста епископа Антония материалов не об­наружилось, не было у него найдено во время обыска и переписки – имея уже опыт ареста и ссылки, он всю получаемую корреспон­денцию после ответов сжигал.
На допрос была вызвана Екатерина Поварова, которая настояла на том, чтобы ей было разрешено собственноручно писать показа­ния. «Я дочь учителя уездного <...> училища, – писала она. – Отец мой умер рано, двадцати семи лет, от разрыва сердца, оставив мою мать с двумя маленькими детьми (двух и четырех лет) на руках, без всяких средств к жизни и нервно потрясенную его смертью. Под­нимала нас она своим трудом (портниха), но так как она была очень хворая, то и зарабатывать много не могла, и мы страшно нуждались. Несколько раз ее в страшнейшей нервозности увозили в больницу, безнадежно больную, а нас люди в ее отсутствие од­нажды даже поместили в приют, где мы обе с сестрой <...> заболе­ли, и мама по возвращении из больницы взяла нас обратно.
Жизнь вообще была ужасно тяжелая, и временами, пока мы учились с сестрой, нередко приходилось дня по два, по три си­деть буквально без всякой пищи и без куска хлеба, в особенности в последние годы перед окончанием курса, так как расходы были большие, нужны были и книги <...>, и думали даже, что до конца ученья и не дотянуть, а сестре так и не пришлось доучиться.
Училась я в Вологде сначала в Успенском приходском учили­ще, а потом в Вологодском епархиальном женском училище, где и окончила курс в 1900 году. Сразу же по окончании курса я по­ехала учительницей в Яренский уезд, в [деревню] Удору, к зыря­нам, где учительствовала два года, а потом перебралась служить в Архангельскую губернию, так как мать моя и сестра переехали на жительство в Архангельск.
Учительствовала я в Архангельском, Мезенском и Шенкур­ском уездах Архангельской губернии, пока не заболела тубер­кулезом легких и заниматься была не в силах. Пришлось уйти со службы, несмотря на то, что не было решительно никаких средств к жизни и на руках больная мать, которая не могла уже работать <...>. Но мало-помалу легкие мои зарубцевались, и я поступила на службу в губернскую типографию корректором, где и служила семнадцать лет до времени ареста.
Политикой я никогда не занималась, так как домашний круг мой был далек от политики <...>. Партий никаких я никогда не признавала и не признаю, так как, по моему мнению, ни одна пар­тия во всем не может быть права или во всем виновата, каждая име­ет свои достоинства и свои недостатки, а идти слепо или из соли­дарности, только потому, что, мол, то моя партия, подчас вразрез с моим личным убеждением в неправильности того или иного шага, не могу и не хочу, а потому и остаюсь беспартийной. <...>
Я <...> и моя мать, Ольга Павловна Поварова, считали своим долгом оказывать материальную поддержку административно вы­сланному и заключенному духовенству, оказывая таковую снача­ла из своих собственных средств, но когда помощь понадобилась шире, стали делать на эту цель сборы, производя это единолично...»
Вызванный на допрос епископ Антоний на вопрос, знает ли он Поваровых, ответил, что знает и Ольгу Павловну, и дочь ее. На вопрос, принимал ли он участие в помощи административно высланным епископам, находящимся в селе Ижма, а также за­ключенным на Соловках, епископ ответил, что такую помощь он оказывал через Екатерину Ивановну. Виновным в предъявленных ему обвинениях епископ себя не признал.
11 ноября 1926 года следствие было закончено и составлено обвинительное заключение, в котором говорилось, что обвиняе­мые распространяли среди верующих сведения «о содружестве обновленцев с властью, в частности с ОГПУ, дабы тем самым подготовить мнение верующих о том, что содружество обновлен­цев с безбожной властью для Церкви ничего полезного дать не может, <...> характерными моментами деятельности этой группы является <...>: распространение слухов <...> о том, что начальни­ка губотдела ОГПУ товарища Гордона видели в пивной вместе с обновленческим епископом Михаилом, <...>, что начальник губ­отдела ОГПУ товарищ Гордон в кафедральном соборе читал лек­цию против религии, <...>, что начальник СОЧ Архангельского губотдела ОГПУ товарищ Каплан взял взятку с обновленцев за укрытие их спекулятивной деятельности, <...>, что епископ Ми­хаил работает в ОГПУ и т.д.» (Некоторые подробности об этом деле изложены в письме внука епископа Антония, Николая Нуромского, адресованном Е.П. Пешковой).
Распространяемые обвиняемым сведения о том, что «всю ра­боту по расколу Церкви ведет в Москве ОГПУ, что тов[арищ] Тучков вербовал митрополита Агафангела, после чего он выпу­стил воззвание о вступлении в управление вместо митрополита Петра, что Тучков создал всю историю с ВВЦС», были сочтены сотрудниками ОГПУ провокационными.
ОГПУ, описывая деятельность православных Архангельска, делало это таким образом, как будто оно представляло оккупаци­онную власть, которая рассматривает жизнь людей и их частную переписку как деятельность заговорщиков, приговоренных заоч­но. Белышев с подручными, стремясь представить эти простые и естественные человеческие взаимоотношения и столь же есте­ственную помощь людей друг другу как антисоветский заговор, писали об их переписке, что «это составление, размножение и распространение всевозможных провокационных сведений носи­ло характер нелегальной газеты антисоветского направления, су­ществование которой было крайне необходимо для определенной группы лиц, связанных общностью своих интересов и абсолютно не верящих современной советской прессе. Помимо оказания моральной поддержки ссыльному и заключенному духовенству и церковникам путем снабжения их своей провокационной инфор­мацией, Поваровы еще оказывали им и материальную поддержку; собирая среди духовенства и верующих материальные средства, они регулярно рассылали ссыльным и заключенным. На этот счет у них было организовано вроде „Красного Креста“. Полнейший учет велся ссыльного и заключенного духовенства и церковников, и на этот счет велись списки, которые и изъяты при обыске».
15 ноября 1926 года прокуратура дала заключение по делу: «Принимая во внимание, что рассмотрение данного дела в судеб­ном порядке может расконспирировать работу органов ОГПУ [то есть секретных осведомителей], с одной стороны, и что невоз­можно добыть обвиняющие данные судебным органам для части обвиняемых, с другой, дело на основании постановления Прези­диума ЦИК СССР от 28 марта 1924 года по обвинению указанных лиц направить через Архангельский ГО ОГПУ в Особое совеща­ние при Коллегии ОГПУ на рассмотрение».
4 февраля 1927 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило девять обвиняемых, включая Ольгу и Екатерину По­варовых, к трем годам ссылки в Архангельскую область, в которой они фактически уже находились, двоих обвиняемых, в частности дочь епископа Марию Нуромскую, к пяти месяцам заключения, которые они уже отбыли, находясь под следствием, а относитель­но двоих, включая епископа Антония, дело было прекращено.
В 1929 году в стране началась кампания по закрытию и разру­шению храмов, и в Архагельске было разрушено тогда большин­ство церквей.
«Церковь Рождества Христова, в которой обычно служит епископ Антоний, пока не закрыта, но судьба ее уже решена <...>, – писал современник тех событий. – В сочельник вече­ром в городе была инсценирована антирелигиозная демонстра­ция. Все фабричные рабочие были обязаны принять в ней уча­стие. Людская толпа медленно выступает из тумана. Во главе ее под громкие выкрики марширует колонна коммунистической молодежи с горящими факелами. Часть ее собирается перед до­мом, в котором живет епископ. <...> Он скоро выходит, одетый в темную рясу, с монашеской скуфьей на голове, видна только его белая борода. Он садится в сани, которые ждали его на ули­це. Юные коммунисты вдруг зажигают свои факелы и с гром­ким криком окружают сани. Лошадь пугается, дергается и опрокидывает сани. <...> Епископ молча тяжело поднимается с земли и неверными шагами идет по тротуару. Его сопровожда­ют насмешки и комья снега. Он идет в церковь, как будто ниче­го не слыша и не видя. Коммунистическая молодежь заполняет церковный двор до ворот. Из церкви глухо доносится пение. Чтобы заглушить его, юные коммунисты поют похабные песни и громко кричат: „Религия есть средство угнетения трудящих­ся!.. Долой попов!.. Мы требуем закрытия церквей!“ Некоторые из них выходят из колонны и с шапками на головах врываются в церковь, где начинают громко свистеть. На них не обращают внимания, как будто их тут нет, и постепенно они исчезают один за другим».
В 1929 году советской властью были изменены названия и административные границы многих российских областей, и вла­дыка Антоний Заместителем Местоблюстителя митрополитом Сергием был назначен правящим архиереем Северного края и возведен в сан архиепископа. В границы края вошли территории, где уже были свои, назначенные сюда ранее архиереи; архиепи­скоп не стал вмешиваться в их деятельность, поскольку митропо­лит Сергий оставил их на тех же местах, не дав никаких дополни­тельных распоряжений.
4 декабря 1930 года, на праздник Введения во храм Пресвя­той Богородицы, после праздничного богослужения в Воскре­сенской церкви в церковной строжке был устроен скромный обед, в котором приняло участие находившееся в Архангельске ссыльное духовенство, а также местное духовенство во главе с архиепископом Антонием. Это общее участие в богослужении и скромной трапезе послужило впоследствии поводом для аре­ста ссыльного и местного духовенства, которое было обвинено в оказании помощи ссыльным – предоставлении жилья и матери­альной поддержке.
Последнюю службу владыка отслужил в 1931 году на Богоявле­ние. Церковная паперть в этот день представляла собой небыва­лое зрелище – на ней выстроился длинный ряд людей в старых потрепанных скуфейках, протягивавших к прихожанам руки за милостыней. Это были священники и монахи, сосланные сюда из разных концов России и оставшиеся здесь без средств к существо­ванию. Совершал богослужение архиепископ Антоний в сослужении нескольких священников. За службой ему с горечью при­шлось объявить, что обычный, каждогодный крестный ход на иордань не состоится, так как советская власть не разрешила освящение воды на реке.
Вскоре после этого, 23 января 1931 года, архиепископ Анто­ний был арестован. Во время обыска, продолжавшегося едва ли не всю ночь, ничего не нашли, так как владыка давно уже не хра­нил никакой переписки. В конце обыска один из сотрудников ОГПУ взял дароносицу со Святыми Дарами и стал ее переворачи­вать и трясти, и архиепископ строго заметил ему, что Церковь запрещает мирянам прикасаться к Святым Дарам. Тот засмеялся, выбросил Святые Дары на пол и стал топтать их ногами. Архиепи­скоп Антоний бросился на пол, закрывая их своим телом, и в тот же миг потерял сознание. Только после того, как он пришел в себя, его смогли отвезти в тюрьму, где от него потребовали, чтобы он снял крест и панагию.
– Я служитель Божий, – сказал в ответ архиепископ, – и не смею снимать с себя крест!
– Если вы не смеете, – заявили ему, – то мы это сделаем сами.
И с архиепископа сорвали крест.
Камера, куда был помещен архипастырь, была очень малень­кой, и заключено туда было семь человек, в основном уголовники, а коек на всех было три. Один из уголовников хотел было продать койку архиепископу, но узнав, что у него ничего нет, разрешил пользоваться даром. Тюремная трапеза состояла в основном из селедки, вода была в ограниченном количестве.
Всего по делу было арестовано четыре архиерея, шесть священнослужителей, шесть монахов, в числе которых был и оптинский монах Агапит (Таубе)[p], и пять мирян.
Давшие показания против владыки свидетели заявили, что ар­хиепископ Антоний «является покровителем и организатором по­мощи административно высланному духовенству и церковникам, находящимся в ссылке в Северном крае <...>. С разрешения архи­епископа Антония в Воскресенской церкви был организован хор <...>, в который вошло очень много ссыльного духовенства <...>. Многие из ссыльного духовенства приходили к архиепископу Ан­тонию за помощью как в материальном отношении, так и в квар­тирном <...>, которым он всегда помогал лично и через других <...>», что архиепископ Антоний говорил, что жить стало людям скверно, масса неприятностей, из уездов все нерадостные вести доходят, жить духовенству не дают. «Епископа Феодосия[q] и архи­мандрита Иринея милиция выгнала из дома – живи хоть на улице, а пожаловаться некому. На юге усилились аресты интеллигенции и духовенства. Масса высылается в Сибирь и другие места. И у нас в Архангельске в ОГПУ составляют списки ссыльных для пе­ресылки их в Сибирь отсюда».
Первый допрос состоялся 8 февраля 1931 года. Архиепископа Антония обвиняли в политических беседах во время празднич­ной трапезы, состоявшейся в сторожке Воскресенской церкви после богослужения на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, а также в сборе пожертвований и оказании помощи ссыльному духовенству. Архиепископ отвечал на вопросы уклончиво, сказав только, что действительно знаком с епископа­ми Тихоном (Шараповым), Аверкием (Кедровым), Иннокенти­ем (Тихоновым), архимандритом Иринеем (Дягилевым), мона­хом Агапитом (Таубе), однако знакомство это имело чисто религиозный характер.
В следующий раз архиепископ был вызван на допрос 30 мая. Следователь на этот раз интересовался административной дея­тельностью епархии. Отвечая на его вопросы, архиепископ Анто­ний сказал: «По своей епархии мое руководство было более в письменной форме, так как сам я никуда не выезжал. С перифе­рии благочинные ближних районов приезжали сами с докладами, а из дальних почти не бывали <...>, много производилось посвя­щений и назначений духовенства, отдачи распоряжений по при­ходам <...>. Установку давал, согласуясь с канонами Церкви и распоряжениями советского правительства <...>. Положение ре­лигии и духовенства при советской власти ухудшилось материаль­но и морально, власть стремится через существующих безбожни­ков ликвидировать в массе религиозные убеждения. Мой взгляд на это тот, что я должен подчиняться всем распоряжениям власти, не вмешиваться в действия ее <...>. При моем управлении Цер­ковь стояла в стороне от всяких политических вопросов. По пра­вилам Церкви половина доходов от сумм шла на помощь семье священника, по каким-либо причинам не служившего, как-то: нахождение под арестом, в ссылке и другим обстоятельствам, до момента распоряжения советского правительства о запрещении помощи, что мною было оповещено по епархии. Но после этого до момента моего ареста духовенство из своих сумм делало отчис­ления для помощи духовенству, находящемуся в ссылке. Я об этом знал, но не вмешивался в их денежные дела, а поэтому не знаю, в какой сумме выражалась помощь <...>. Кто инициатор этих отчислении, я не знаю».
В третий раз архиепископ Антоний был вызван на допрос 8 июня 1931 года. Угрожая расправой, следователь потребовал от архиепископа, чтобы тот признал себя виновным, а затем с усмешкой сказал: «Ваше Высокопреосвященство будет сидеть здесь до тех пор, пока не признает себя виновным». Архиепископу Антонию было предложено стать секретным сотрудником ОГПУ, обещана в случае согласия полная свобода и возможность вер­нуться к управлению епархией. Владыка с возмущением отверг предложение. Допрос был продолжен, и следователь поинтере­совался его позицией относительно взаимоотношений советской власти и Церкви.
Архиепископ Антоний сказал: «Я сторонник того, кого при­знает власть и епископы как правящего Православной Церковью <...>. Издавая декларацию об отсутствии гонения на религию в Советском Союзе и указ о поминовении властей, митрополит Сергий был прав с точки зрения советского законодательства, так как, находясь в пределах данного государства, мы должны подчи­няться всем законам. Митрополита Сергия признаю как законно­го главу, поставленного в управление Православной Церкви, под­чинялся [ему] в таких же рамках, как Патриарху Тихону и Местоблюстителю Петру Крутицкому. На обновленческую цер­ковь смотрю как на раскольников, отступивших от Православной Церкви на ложный путь и нарушивших каноны. На вопросы об обновленцах со стороны обращающихся ко мне верующих я мог разъяснить только в духе того, что они своим отступлением не смогут быть в единении с нами и их течение раскольническое, вставшее на ложный путь. Точно кому и когда я разъяснял [это], не помню. В мое управление входило до трехсот приходов; каких, перечислить на память не смогу».
После допроса владыку перевели в другой, только что отстро­енный, с сырыми еще стенами корпус тюрьмы, что значительно ухудшило его физическое состояние. В маленькую камеру вместе с ним поместили пятерых крестьян из Украины, арестованных за попытку побега из ссылки. В сыром помещении стояла страшная духота. Заключенных почти не кормили, два раза в день давали по стакану воды, и они настолько ослабели, что уже не имели сил разговаривать. Молча часами они сидели, прислонившись к стене. Их одежда превратилась в лохмотья и кишела вшами. Началась цинга, и у заключенных стали выпадать зубы.
Архиепископ Антоний скончался 16 июля 1931 года. Изве­стие о его кончине быстро распространилось по городу, но в вы­даче тела, несмотря на просьбы верующих, сотрудники ОГПУ от­казали. Прихожане стали тогда дежурить у тюремных ворот и однажды увидели, как из тюрьмы вывезли тело архиепископа; он был погребен без гроба на одном из кладбищ Архангельска. 
 
Игумен Дамаскин (Орловский)
«Жития новомучеников и исповедников Церкви Русской. Июль. Ч.1»
Тверь. 2016. С. 17–48
 
Примечания

[a] Священномученик Александр (в миру Александр Иванович Трапицын), архиепи­скоп Самарский; память 1/14 января.
[b] Святитель Тихон (в миру Василий Иванович Белавин), исповедник, Патриарх Московский и всея России; память 9/22 февраля, 25 марта / 7 апреля, 26 сентября / 9 октября, 5/18 ноября.
[c] Священноисповедник Агафангел (в миру Александр Лаврентьевич Преображен­ский); память 3/16 октября, 30 октября / 12 ноября.
[d] Обновленческому.
[e] То есть в ссылку.
[f] Настоятель Никольской Глинковской церкви протоиерей Симеон Видякин.
[g] Священник Иоанн Смирнов, бывший член епархиального управления, один из руководителей вологодских обновленцев.
[h] Священномученик Николай (в миру Николай Аполлониевич Караулов), епископ Вельский, викарий Вологодской епархии; память 4/17 апреля.
[i] Протоиерей Андрей Воскресенский, служил в Никольской Сенноплощадской церкви города Вологды, в прошлом член духовной консистории.
[j] Священник Александр Сахаров, служил в Ильинском храме г. Вологды, член епар­хиального управления, впоследствии стал одним из руководителей вологодских об­новленцев.
[k] То есть на Доске почета.
[l] Так проходит мирская слава (лат.).
[m] «Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением; ибо доброхотно дающего любит Бог. Бог же силен обогатить вас всякою благодатью, чтобы вы, всегда и во всем имея всякое довольство, были богаты на всякое доброе дело» (2 Кор. 9, 7–8).
[n] Иннокентий (Тихонов), епископ Ладожский, викарий Петроградской епархии. В 1922 г. был арестован и сослан в Архангельскую область в село Усть-Цильма на р. Печоре.
[o]Не убивай (Исх. 20, 13; Втор. 5, 17).
[p] Преподобноисповедник Агапит (в миру Михаил Михайлович Таубе); память 5/18 июля.
[q] Священноисповедник Феодосий (в миру Иван Федорович Ганицкий), епископ Коломенский, викарий Московской епархии; память 20 апреля / 3 мая. 

[1]Ныне деревня Нюба Котласского района Архангельской области.
[2]Ныне село Степурино Грязовецкого района Вологодской области.
[3] Александр (в миру Александр Петрович Надеждин), епископ Вологод­ский. Родился в 1857 г. Окончил Санкт-Петербургскую духовную ака­демию. С 1897 г. настоятель кафедрального собора в Петрозаводске. В 19081912 гг. ректор Тверской духовной семинарии. С 1912 г. член Государственного Совета от белого духовенства по выборам. Член Учебного комитета при Святейшем Синоде. В 1917 г. овдовел, пострижен в монаше­ство. С 1919 по 1921 г. епископ Кашинский, викарий Тверской епархии.
С 1921 г. – епископ Вологодский. В 1922 г. уклонился в обновленческий раскол. С 1922 г. управлял Тверской епархией, с 1923 г. – Олонецкой епар­хией. На уездном съезде паства от него отказалась. Был участником обнов­ленческого «2-го Всероссийского Поместного Священного Собора» 1923 г., на котором подписал постановление о лишении сана и монашества Патри­арха Тихона. В 1925 г. обновленцами возведен в сан архиепископа, в 1927 г. – в сан митрополита. С 1926 по 1931 г. управлял Карельской епархией. Скон­чался в 1931 г.
[4]Корнилий (в миру Константин Константинович Попов), впоследствии ми­трополит Горьковский и Арзамасский. Родился в 1874 г. в селе Никольском Грязовецкого уезда Вологодской губернии. С 1894 по 1896 г. был псалом­щиком в Вологодской епархии, а затем по 1906 г. священником в приходах Пермской епархии. В 1897 г. овдовел. В 1909 г. пострижен в монашество с именем Корнилий. В 1913 г. возведен в сан архимандрита. В 1915 г. хиро­тонисан во епископа Рыбинского, викария Ярославской епархии. С 1921 г. епископ Сумской, викарий Харьковской епархии. В 1922 г. уклонился в об­новленческий раскол и назначен епископом Вологодским. В 1923 г. возве­ден в сан архиепископа. С 1926 г. – митрополит Воронежский и всея Цен­тральной Черноземной области. Член обновленческого Священного Синода. В 1935 г. арестован, приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лаге­рей. Освобожден в 1940 г. В 1942 г. назначен митрополитом Воронежским и Задонским. После упразднения обновленцев в 1943 г. принят в общение с Московской Патриархией в сане епископа и назначен епископом Сумским. В феврале 1945 г. возведен в сан архиепископа. С 1948 г. – архиепископ Горьковский и Арзамасский. В 1955 г. возведен в сан митрополита. Скончал­ся в 1966 г.
[5]Ныне город Йошкар-Ола.
[6] Белышев Сергей Константинович, 1900 г.р. С 1919 г. – член большевист­ской партии и с того же года комиссар Вологодского военкомата и секре­тарь районного комитета партии Вологодского уезда. С 1920 г. – следователь ГПУ; за пять последующих лет Белышев проделал путь от рядового следо­вателя до заместителя начальника Вологодского губернского отдела ОГПУ. Он был заместителем и начальником отделов ОГПУ во времена жестоких репрессий с 1925 по 1929 г. в Архангельской, Ленинградской и Северной об­ластях, сплошь опутанных тогда проволокой концлагерей. С 1930 по 1933 г. Белышев – начальник уже столичного Замоскворецкого районного от­дела НКВД; во время самых беспощадных и кровавых репрессий с 1936 по 1938 г. – начальник Свердловского районного отдела НКВД в Москве, от­правивший множество людей на казнь и в братские могилы Бутовского по­лигона. За свою успешную кровавую деятельность награжден в 1937 г. знач­ком чекиста. С 1945 по 1958 г. – заместитель председателя Совета по делам Русской Православной Церкви при Совмине СССР, учреждения, которое преследовало исключительно цели, поставленные перед ним НКГБ СССР.