31 июля (13 августа)
 
Священномученик
Вениамин (Казанский),
митрополит Петроградский и Гдовский,
преподобномученик
Сергий (Шеин),
мученики
Юрий Новицкий и Иоанн Ковшаров
 
Священномученик Вениамин родился 17 апреля 1873 года в Нименском погосте Андреевской волости Каргопольского уезда Олонецкой губернии[1] и в крещении был наречен Василием. Его отец Павел Иванович Казанский был женат на дочери священника Нименского прихода Александра Смирнова Марии и в тече­ние сорока лет был священником в этом приходе, включавшем в себя тогда двадцать пять деревень; последние пятнадцать лет жизни он был благочинным.
Впоследствии, вспоминая о своем отце, архимандрит Вениа­мин писал: «Покойный все свои силы отдал приходу, который при разбросанности населения лишен удобных путей сообщения. В деревни за двадцать и тридцать верст на требы приходилось ез­дить верхом, имея при себе в сумке все нужное для совершения того или другого требоисполнения. Лесная тропа, которая вела в них, шла по болотам и через речки, на которых мостики каждую весну и осень уносило водой, и лошади переправлялись вплавь.
Сколько бывало всяких приключений: то увязнет лошадь в болоте, то испуганная в чаще леса птичкой или зверьком сбросит своего всадника. Господь только хранил от всевозможных опасностей своего служителя, который, не желая утруждать крестьянина и псаломщика, пускался один в опасные путешествия. Не умея ездить верхом, поступил отец Павел в Нименское, но нужды при­хода заставили его научиться и превратиться в наездника. Когда ему исполнилось пятьдесят лет, то он очень стал чувствовать по­следствия верховой езды и тех многочисленных ушибов, которые были получены во время падений. Для многих священников, слы­шавших рассказы о таких путешествиях, жизнь в таком приходе казалась невозможной. А он жил и жил, не год и не два, а целых сорок лет, да еще и о нуждах прихода пекся».
«Заботясь о духовных нуждах пасомых, отец Павел немало по­нес хлопот, трудов и огорчений ради того, чтобы устроить в бед­ном раскольническом приходе четыре достаточно благолепных храма, почти исключительно на доброхотные пожертвования прихожан. Один храм устроен на окраине прихода в центре мест­ного раскола. <...> Заветным желанием его было устроить при нем церковно-приходскую школу. Очень он горевал, что стара­ния его превратить в таковую школу грамоты не увенчались успе­хом», – писал архимандрит Вениамин, невольно свидетельствуя об отсутствии заботы и попечения предержащих властей о благо­состоянии народа, о том, что строилась и созидалась Россия не бестолковыми реформами, проводимыми властью, зачастую на­роду ненужными и разорительными, истощавшими его творче­ские и физические силы, а усилиями подвижников, самоотвер­женно трудившихся на поприще народного просвещения и укрепления благосостояния народа.
«Кроме храмов, рассадниками духовного просвещения явля­ются школы. В Нименском приходе для удовлетворения просве­тительных нужд его необходимо чуть не в каждой деревне откры­вать школу. Поэтому в нем, кроме министерского и двух земских училищ, было открыто заботами батюшки пять церковных школ. Первое время учителями в них были воспитанники отца Павла, которые и трудились под его руководством. <...>
По воскресным и праздничным дням между утреней и ли­тургией прихожане собирались в доме священника. Здесь па­стырь, сидя в кругу пасомых, беседовал с ними. Они пред­лагали ему вопросы, высказывали свои недоумения, свое понимание тех или других вещей и т.д. Предмет этих бесед, в собственном смысле, был самый разнообразный и опреде­лялся насущными нуждами прихожан. Они знакомили пастыря с духовным состоянием их. <...>
Отец Павел обращал большое внимание и на свою жизнь, что­бы не подать повода к соблазну и быть образцом для верующих и житием. <...> Последние двадцать пять лет он совсем не упо­треблял вина. В нуждах прихожанам помогал когда и чем мог. Он, бывало, растолкует им и закон, посоветует, куда и как писать прошение по тому или другому делу, конечно правому, прочита­ет и напишет письмо какой-нибудь старушке ее сыну, поможет сложный расчет произвести неграмотным крестьянам, заступится за них перед начальством, выясняя истинное значение того или другого действия и т.п.
Помогал немало и материально, ссужая в нужное время хле­бом и деньгами. <...> Не только свои, но и из чужих приходов обращались к нему за хлебом; он и им не отказывал. Дом его был открыт для всех. Проезжающие, проходящие, особенно духовного звания, находили себе ласковый, даже родственный прием.
Так жил и трудился добрый пастырь целых сорок лет. С летами телесные силы стали слабеть, но дух был бодр.
Исполняется ему шестьдесят лет; по этому поводу он пишет сыну: „Вот мне и шестьдесят лет исполнилось! Беру себе во вни­мание и обязанность проводить дальнейшую жизнь свою с боль­шей осторожностью и ограничениями. Да подаст мне Господь крепость и силу к выполнению моих добрых предначертаний“. А предначертания были широкие. Он, например, поставил себе целью поднять экономический быт крестьян одной деревни, ко­торые перестали обрабатывать свою землю и стали нищенство­вать. Слыша о домах трудолюбия, он стал наводить о них справки. А пока обратил внимание на подрастающее поколение, открыл для них школу и подыскал умного и трудолюбивого крестьянина-учителя, который мог и с крестьянами побеседовать, и службу, какую можно, в воскресный день отправить (до церкви двадцать девять верст). До сих пор во всей деревне ни одного грамотного не было. Открыли школу, а ребята не ходят, так как надо милостыню просить. Отец Павел берет их под свое попечение, кормит их обе­дом, даже ужином, шьет одежду и т.д. <...>
В октябре месяце он стал замечать, что с ним творится что-то неладное: желудок отказывается работать. Почти не принимая пищи, отец Павел исполнял свои обязанности по приходу, учили­щу и благочинию. 2 ноября с трудом он пришел в церковь к утре­не, но из церкви его уже вывели. <...> Наблюдая за собою, сведу­щий по медицинской части, отец Павел заметил, что надежды на выздоровление мало. Тогда он пишет записку другому священ­нику, чтобы он пришел его напутствовать, а сыну и дочери шлет телеграммы, что медицина бессильна: он очень слаб. К постели умирающего из Самары и Петербурга собираются дети. 27 ноября совершается над больным таинство Елеопомазания. Трогательная была картина! Сын-архимандрит, ректор семинарии, предстоятельствует, сын-диакон поет, сын-семинарист прислуживает. Больной внимательно следит за совершаемым таинством, указы­вает, когда и что нужно делать, где и как помазывать. На другой день он ведет <...> беседу со своею женой и детьми, которые си­дят вокруг постели: „Господь тянет дни мои. После меня, я думаю, вы будете жить хорошо. Я теперь уже ко всему равнодушен. Ничто земное меня не занимает, так как к земле меня теперь привязыва­ет только вода, которую пью, да ваши ласки. Теперь мне остается решить последнюю трудную задачу – умереть...“ Наступило 5 число, канун храмового праздника. <...> К вечеру он все слабеет. Сын-архимандрит надевает епитрахиль, читает акафист Спасите­лю и канон на исход души. Больной слушает и заставляет себя приподнять. По прочтении молитвы он трижды целует медный крест, употребляемый им при требоисправлениях, и шепчет: „Хорошо“. <...> Прилег и минуты через три уснул, закрыл глаза, и дыхание прекратилось <...>, он умер легко, спокойно, с молит­вой на устах. Сами дети отерли и одели своего родителя, отслужили литию и стали читать Евангелие».
В 1883 году Василий поступил в Каргопольское духовное учили­ще и, окончив его в 1887 году, продолжил образование в Олонецкой духовной семинарии. Учившийся вместе с ним Николай Чуков[a] из всех преподавателей семинарии, оказавших благотворное влияние на учащихся, выделил лишь одного – преподавателя гомилетики, литургики и практического руководства для пастырей Александра Арсеньевича Бурцева, что свидетельствовало об искусственности системы образования, когда в каждом конкретном учебном заведе­нии качество преподавания почти целиком зависело от эмоциональ­ных и интеллектуальных особенностей того или иного преподавате­ля, то есть от более или менее случайного стечения обстоятельств.
После окончания в 1893 году Олонецкой духовной семинарии Василий как один из лучших ее студентов был направлен учиться на казенный счет в Санкт-Петербургскую духовную академию. В то время религиозно-просветительскую деятельность в Санкт-Петербурге стало успешно развивать Общество распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви, при котором был храм Святой Живоначальной Троицы[b] и большой зал для духовных бесед. Уже на первом курсе Василий стал активным их участником. Первая его беседа 17 марта 1894 года была: «Житие святого Алексия, человека Божия, и нравственные уроки, в нем заключающиеся». Темами его миссионерских бесед стали: «„О важном значении в деле нашего спасе­ния благовестия Архангела Гавриила Пресвятой Деве Марии“, „Особенности богослужения пятой седмицы Великого поста (Сто­яние Марии Египетской и Похвала Богородице) и рассказ об Иосифе“, „О терпеливом перенесении скорбей по примеру Иова“, „О страданиях Иисуса Христа“. На беседах присутствовало триста – триста пятьдесят человек».
Через год число бесед, которые вел Василий, и мест их про­ведения значительно увеличилось. Он стал посещать с беседа­ми 1-й ночлежный дом памяти императора Александра II, где в понедельник, вторник и среду велись беседы по объяснению Евангелия. С октября 1894 года по апрель 1895-го Василий провел с ночлежниками восемнадцать бесед. 26 февраля 1895 года в Адмиралтейском соборе он беседовал на тему: «Страдание православных». Его слушателями стали около двух тысяч человек 7-го и 13-го флотских экипажей и резервного кадрового батальона.
17 сентября 1895 года состоялось открытие подобных бесед в школе при писчебумажной фабрике братьев Варгуниных. Бесе­ды открыл Василий Казанский словом, в котором он сказал о значении внебогослужебных собеседований. На открытии при­сутствовало около трехсот человек, преимущественно члены Никольского общества трезвости. Беседы здесь вели студенты Ва­силий Казанский, Александр Рождественский и монах Сергий (Тихомиров)[c].
14 октября 1895 года в храме Духовной академии при многочисленном стечении молящихся Василий был пострижен в мо­нашество с именем Вениамин. 21 ноября того же года монах Ве­ниамин был рукоположен во иеродиакона. Он продолжал вести беседы – по воскресеньям в четыре часа вечера при фабрике бра­тьев Варгуниных, в тот же день в пять часов вечера – в церкви святых апостолов Петра и Павла при Обуховском заводе, в шесть часов вечера – в столовой при фабрике Штиглица, в квартире на углу Мытнинской и 3-й Рождественской улиц и там же по сре­дам в восемь часов вечера; в последнем месте он вел беседы вме­сте со студентом Духовной академии Романом Медведем[d]. Почти ежедневно в семь часов вечера иеродиакон Вениамин вел беседы в 1-м ночлежном доме, находившемся неподалеку от Александро-Невской лавры.
7 января 1896 года хлопотами и усилиями настоятеля подворья Задне-Никифоровской пустыни иеромонаха Геннадия (Борисова) было положено начало беседам в храме подворья, открывшимся словом иеродиакона Вениамина «О необходимости для спасения знания Единого Истинного Бога и посланного Им Иисуса Христа». Храм подворья был расположен на окраине Санкт-Петербурга, рядом с чугунным заводом, и посещался в основном рабочими. Трудами настоятеля подворья здесь был устроен дом трудолюбия для людей, прибывших в столицу на поиски работы, но еще не получивших ее: им давались кров, пища и несложное послушание. Беседы велись в воскресные и праздничные дни с четырех до пяти часов вечера. Здесь отец Вениамин провел беседы: «21 января – о притче Спасителя о блудном сыне; 2 февраля (пятница сырной недели) – „О том, как должно по-христиански, по-православ­ному, проводить сырную седмицу“; 11 февраля – „Торжество Православия и необходимость для спасения исповедовать веру, содержимую Православной Церковью“; 14 февраля – „О сердеч­ном покаянии и его важности“; 18 февраля – „Путь к Царству Небесному“ (по Феофану Затворнику); 22 февраля – „Не нужно пренебрегать и малыми грехами, какими бы ничтожными они ни казались“; 29 февраля – „О Божественной силе честнаго Креста и крестного знамения“; 7 марта – „Христос на суде Пилата и Ирода“; 10 марта – продолжение предшествующей беседы – „Осуждение Пилатом на смерть Богочеловека“; 31 марта – „О Воскресении Христовом и явлении воскресшего Господа женам-мироносицам и апостолам“. Слушателей здесь бывало 300–400, <...> маленькая <...> церковь наполнялась до отказа».
19 мая 1896 года иеродиакон Вениамин был рукоположен во иеромонаха. 3 октября того же года он был избран наблюдате­лем за беседами в церкви подворья Задне-Никифоровской пустыни.
После летнего перерыва по настоятельной просьбе самих рабо­чих 25 августа 1896 года были возобновлены беседы на ниточной фабрике Штиглица, в которых отец Вениамин принял активное участие. «После молебна, который пели сами рабочие, – свиде­тельствует очевидец, – все присутствовавшие пропели „Отче наш“, и затем <...> иеромонах Вениамин <...> предложил беседу на 1-й стих 118-го псалма: „Блажени непорочнии в путь, ходящии в зако­не Господни “. После беседы все пропели с воодушевлением „Достойно есть“, а когда народ подходил ко святому кресту, то хор рабочих прекрасно исполнил догматик „Кто Тебе не ублажит, Пре­святая Дево...“. Трогательно было видеть, с каким умилением под­ходили старые и малые ко святому кресту и принимали кропление святою водою; многие женщины были с малыми детьми, некоторые даже с грудными младенцами!»
В 1897 году иеромонах Вениамин окончил Духовную акаде­мию со степенью кандидата богословия; в своей кандидатской ра­боте «Преосвященный Аркадий, архиепископ Олонецкий, как деятель против раскола» он показал себя добросовестным и кро­потливым исследователем. 4 октября 1897 года Святейший Синод назначил его преподавателем Священного Писания в Рижскую духовную семинарию.
В период его служения в Рижской епархии было установлено празднование памяти священномученика Исидора Юрьевского и семидесяти двух его прихожан, пострадавших в 1472 году. Впер­вые богослужение, посвященное празднованию их памяти, было совершено в храмах епархии 8 января 1898 года. Впоследствии в Санкт-Петербурге было основано Православное эстонское братство в честь священномученика Исидора Юрьевского, пред­седателем его с 1910 по 1917 год был хиротонисанный к этому вре­мени во епископа владыка Вениамин.
14 августа 1898 года иеромонах Вениамин был назначен инспектором Холмской духовной семинарии. Он прослужил здесь только год с небольшим, но оставил по себе самую добрую память. Прощаясь с преподавателями семинарии, отец Вениамин сказал несколько слов о своем внутреннем душевном устроении и о принципах, которых он старался придерживаться в своей церковной и общественной деятельности. «По внутреннему складу моей души, – сказал он, – я всюду ищу и жажду мира. Мир я понимаю не в том смысле, чтобы мне поступаться своими убеждениями или других заставлять делать то же. Нет. Он там, по моему мне­нию, где нет злобы, зависти, вражды между людьми, все согласно и единодушно, каждый по мере сил и возможности служит обще­му делу, к исполнению которого он призван. Все это я нашел, до­рогие мои сослуживцы, в вашей семинарской семье. В наших от­ношениях, частных ли или общественных, всегда проявлялась любовь и солидарность. Стоит вспомнить только наши собрания педагогические, распорядительные и общие с участием всех пре­подавателей без всякого шума и бурных состязаний. Я со своей стороны старался поддерживать авторитет каждого из вас перед учениками, ослабляя их замечания и порицания и указывая в противовес добрые стороны и качества». «Простите, дорогой отец ректор! – сказал он, обращаясь к архимандриту Евлогию (Геор­гиевскому). – Я жил с Вами душа в душу. Узнал, как никто, доброту Вашего сердца, видел Ваше заботливое отеческое отно­шение к нуждам учеников и внимательное, сочувственное – к потребностям преподавателей. На себе я испытал снисходи­тельное отеческое руководство в исполнении мною трудных инспекторских обязанностей. Простите и вы, добрые мои сослу­живцы. С вашей стороны я встречал всегда почтительное, приветливое отношение».
Ректор семинарии архимандрит Евлогий со своей стороны вполне определенно охарактеризовал своего помощника по руко­водству семинарией. «В течение этого года мы едва успели хоро­шо познакомиться с Вами, – сказал он. – Познакомившись, не могли не полюбить Вас искренно и сердечно. Всегда ровный и спокойный, кроткий, тихий и смиренный, отзывчивый на все доброе, Вы невольно привлекали к себе наши симпатии».
Много лет спустя, уже на закате своих дней, митрополит Евло­гий вспоминал об иеромонахе Вениамине как о скромном, крот­ком человеке, который повел дело крепкой рукой и вскоре достиг добрых результатов.
6 октября 1898 года иеромонах Вениамин был назначен ин­спектором Санкт-Петербургской духовной семинарии и 6 мая 1899 года награжден наперсным крестом.
В представлении к награждению ректор семинарии архиман­дрит Сергий (Тихомиров) писал: «Подавая своей жизнью до­брый пример воспитанникам семинарии, иеромонах Вениамин старается нравственно действовать на воспитанников, беседуя с ними об их ученических обязанностях, помогая им своими со­ветами в затруднительных обстоятельствах. Такое отношение иеромонаха Вениамина к ученикам во многих из них пробуждает сознание „долга“ и, несомненно, отражается на добром поведении учеников».
В 1900 году иеромонах Вениамин был избран членом правле­ния Братства святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, целью которого было оказание помощи беднейшим воспитанни­кам семинарии; с 25 сентября 1900 года по 2 апреля 1902 года он состоял казначеем Братства, а впоследствии и возглавил его.
Переехав в Санкт-Петербург, иеромонах Вениамин снова стал принимать участие в беседах с рабочими. 10 сентября 1900 года при многочисленном стечении народа состоялось открытие бесед в столовой при ниточной фабрике Штиглица; после отслуженно­го молебна отец Вениамин обратился к слушателям со вступительным словом.
С 1901 года при Обществе распространения религиозно-нрав­ственного просвещения в духе Православной Церкви стал изда­ваться журнал «Отдых христианина» с двухмесячными бесплат­ными приложениями брошюр «Трезвая жизнь», цензором которого был назначен иеромонах Вениамин.
18 февраля 1902 года отец Вениамин был возведен в сан архи­мандрита и 2 апреля того же года назначен ректором Самарской духовной семинарии. Получив назначение в Самару, он сразу же отправился к месту своего нового служения. После первой от­служенной им здесь литургии он обратился к своим новым воспитанникам-семинаристам со словом. «Посмотрите на меня, – ска­зал он. – Я являюсь к вам в черной рясе, которая показывает, что человек отрешился от мира и всего, яже в мире. Для чего? Для того, чтобы, не связанный мирскими попечениями и семейными заботами, мог... всецело отдать себя на служение другим людям. В данное время для меня такими людьми являетесь вы, дорогие питомцы. Я к вам прихожу и на служение вашим интересам по­свящаю себя. Своим старанием, доверием ко мне <...> помогайте мне успешнее и полезнее служить вам».
Впоследствии отец Вениамин писал о принципах своего педа­гогического служения: «Во всех моих действиях по воспитатель­ной части одна была у меня цель, одна путеводная звезда: благо воспитанников. Мои старания направлялись к тому, чтобы не дать им как-нибудь камней под видом хлеба <...>. Мне хотелось давать им то, что питало бы организм и способствовало его укре­плению, росту и развитию. В своих поступках я справлялся не с тем, нравится ли то или другое действие воспитанникам, может ли заслужить от них похвалу в данное время, а с тем, насколько оно полезно для них и как они благодарны будут за него впоследствии. Словом и делом, всегда и всюду я внушал им внимательное, добросовестное отношение к своим обязанностям. <...> Всякая специальная школа носит свой характер. Он должен обнаружи­ваться в поведении ее питомцев настолько, чтобы посторонние люди видели в нем оправдание назначения школы. <...> Люди, и особенно простые, смотрят на воспитанников духовной семи­нарии как на своих будущих духовных отцов, поэтому и предъ­являют к ним особые требования. <...> Нужно держать себя так, чтобы всякий посещающий семинарию, особенно храм ее, мог сказать: да, здесь готовятся будущие пастыри Церкви Христо­вой. <...>
Круг моих забот не ограничивался только наблюдением за ис­полнением воспитанниками своих ученических обязанностей и требований дисциплины, он простирался на все бытие воспи­танника. Для меня была дорога и его внутренняя личная и домаш­няя жизнь, поэтому воспитанник обращался ко мне не только за тем, чтобы попросить отпуск, пожаловаться на что-нибудь, но и за тем, чтобы рассказать о том горе, которое постигло его род­ных, поведать о затруднительном материальном положении его отца, посоветоваться, как ему удобнее написать прошение и по делам родительским, и по своим личным в правление семинарии и т.д. Все это давало мне возможность оказать посильную по­мощь, дать совет, а то и просто погоревать и тем облегчить горе скорбящего сердца. Бывали случаи, что некоторые мучимые сове­стью приходили поведать свои грехи, укрывшиеся от глаз инспек­ции. Грехи их отпускались и взысканию дисциплинарному ни че­рез наказание, ни через уменьшение балла по поведению [они] не подвергались...»
5 мая 1902 года в семинарской церкви по инициативе архиман­дрита Вениамина, в сослужении духовника семинарии им была совершена литургия на греческом языке. Впоследствии литургии на греческом служились в Самарской семинарии каждый год во все время его ректорства, читали и пели на них сами воспитанники семинарии.
12 мая была совершена закладка нового семинарского храма. После литургии состоялся крестный ход к месту закладки, кото­рый возглавил епископ Самарский и Ставропольский Гурий (Буртасовский). «Шестьдесят пять воспитанников старших клас­сов были одеты в стихари, собранные... из церквей всего города.
Выйдя от подъезда храма, крестный ход на момент остановился, ожидая, пока сойдет с лестницы, замыкая шествие, хор певчих, – писал очевидец, – <...> хор торжественно начал нотное „Воскре­сения день“. Одновременно зазвонили во все колокола в кафед­ральном соборе. Звуки колокола сливались с пением молодых голосов в одну общую гармонию. <...> При входе на Александров­скую улицу, едва только певчие кончили петь первую песнь кано­на, им в ответ грянул четырехсотголосный хор воспитанников: „Христос воскресе из мертвых! Очистим чувствия и узрим непри­ступным светом Воскресение Христа...“ – „Христос воскресе из мертвых! Небеса убо достойно да веселятся, земля же да радуется, да празднует же мир видимый же весь и невидимый: Христос бо воста...“ <...> В промышленном городе, где доселе слышен был только стук экипажей да свистки пароходов и фабрик, это был, кажется, первый день в течение многих лет, когда полутысячная толпа едиными усты и единым сердцем исповедовала громоглас­но на людной улице имя Христово <...>. Мимо проходившие люди останавливались, долго и внимательно всматривались в лица вдохновенных певцов, потом крестились и... приставали к общему хору. <...> Невольно казалось <...>, что стало ближе расстояние между землею и небом и что Сам Господь „близ“».
По окончании чинопоследования закладки храма в кварти­ре отца Вениамина состоялся обед, во время которого он обра­тился к присутствующим со словом. «Храм при семинарии имеет большое значение, – сказал он, – так как в ней приготовляются будущие служители Церкви. Пусть они еще на школьной скамье привыкают к благолепной обстановке храма и наблюдают за той жизнью, которая в нем имеет свое место. Обширный, благоустро­енный храм всегда будет иметь в своих стенах в изобилии посто­ронних богомольцев.
Между тем на храмы семинарские <...> обращается мало внимания. Они помещаются в самом здании, среди жилых по­мещений, нередко в верхних этажах, по большей части ма­ловместительные. Поэтому посторонние люди их почти не посещают. <...> Мне кажется необходимым, чтобы будущие па­стыри, изучая в теории все, относящееся к их служению, виде­ли бы применение теории в жизни здесь же, при школе, где они теперь проводят большую часть времени. Как при педагогиче­ских учебных заведениях существуют школы для практического подготовления деятелей на этом поприще, при медицинских – клиники, так при семинариях должны быть и действовать шко­лы и больницы духовные – храмы. Воспитанники по мере воз­можности будут принимать участие в живом приходском деле. Сталкиваясь лицом к лицу с духовными потребностями на­рода, они поймут все значение пастырского служения, найдут удовлетворение своим юношеским стремлениям послужить на пользу человечеству. <...>
Кроме того, в храме, обильно посещаемом посторонними бо­гомольцами, то настроение, которое будут приносить с собою люди, приходящие добровольно, по усердию помолиться Богу, будет оказывать благотворное влияние на настроение приходящих туда по звонку, в силу необходимости».
25 мая 1902 года архимандриту Вениамину было поручено на­блюдение за преподаванием Закона Божия в мужских средних, а также шестиклассных и четырехклассных учебных заведениях города Самары.
7 июня состоялся выпуск окончивших курс семинарии: первы­ми были признаны два выпускника, шестнадцать – достойными звания студента, двадцать один – выпущены с аттестатами второ­го разряда. В то время остро обозначилась ставшая уже серьезной проблема – получающие духовное образование во все большем количестве уходили в светские учебные заведения и устраивали свою дальнейшую жизнь, занимая гражданские должности, отче­го приходы стали испытывать недостаток в подготовленных па­стырях. Высказывая свое сожаление об этом, инспектор Самар­ской семинарии Дмитрий Николаевич Дубакин, обращаясь к выпускникам, сказал: «Многие из вас <...> остались после смер­ти родителей сиротами, без всяких средств к жизни, и, однако ж, это не помешало вам окончить курс. Церковь для вас была поистине заботливой матерью: она дала вам возможность получить не только низшее, но и среднее образование, а некоторым из вас даст и высшее. Поэтому она желает и даже имеет право надеяться, что вы или непосредственно после семинарии, или после окончания высших учебных заведений вернетесь к ней заплатить свой сыновний долг – положить на служение ей свои силы».
С начала 1903 года в образцовой школе при семинарии при непосредственном участии архимандрита Вениамина стали про­водиться собеседования с сектантами: об иконопочитании, о по­читании святых, о святых мощах, о Кресте Христовом. Со сторо­ны сектантов выступал очень начитанный слепец-начетчик Андрей Коновалов. Двери школы были открыты для всех, и при всевозрастающем интересе к предмету слушаний народу на них стало собираться все больше и больше, так что со временем они стали приобретать уже общественное значение. Собеседования носили характер мирной полемики, но задевали за живое глубиной затрагиваемых вопросов. 2 марта состоялось собеседование о таинстве Причащения, причем, вместе со слепцом-начетчиком оппонентом выступил некий штундист. 9 марта состоялась беседа о таинстве Священства; слепец-начетчик ничего не смог возразить против учения Священного Писания и лишь указал на недостатки православной иерархии. И потому следующая бе­седа, 16 марта, была посвящена возражениям сектантов против строя и порядка в современной иерархии, а 23 марта – тому, что присутствие в Церкви грешников не лишает ее святости. Собе­седования стали пользоваться все большей популярностью у ищущего правду народа; иногда они продолжались до позднего вечера, уже основные собеседники кончали все свои возражения и уходили из школы, а народ оставался и продолжал горячо обсуждать спорные темы.
Во время службы в Самарской семинарии архимандрит Вениа­мин стал инициатором и организатором путешествий к достопри­мечательным историческим местам и паломничеств к святым ме­стам Православной Руси. Он придавал этому исключительное значение и как познавательному элементу, расширяющему обра­зовательный кругозор семинаристов, и как элементу воспитания их; здесь они на практике знакомились с жизнью верующих лю­дей, знакомились с жизнью крестьян, приходящих к святым ме­стам со своим горем и радостью. В первый раз отец Вениамин от­правился с инспектором и духовником семинарии и тринадцатью воспитанниками 3-го и 5-го классов 9 апреля 1903 года на одни сутки в Симбирск; здесь они помолились в семинарской церкви за поздней литургией, помолились в соборе и осмотрели достопримечательные храмы города.
Через месяц, 14 мая, шестнадцать воспитанников 5-го и 6-го классов из числа наиболее ревностных, деятельно готовящихся к пастырскому служению, под руководством архимандрита Вени­амина, епархиального миссионера-священника и одного из пре­подавателей семинарии предприняли миссионерскую поездку для собеседования с раскольниками села Преполовенского, с целью ознакомления семинаристов с приемами противораскольнической полемики. Поездка предполагалась непосредственно перед сдачей экзаменов, и семинаристы взяли с собой учебники по догматическому и основному богословию, чтобы готовиться к экза­менам в поезде. В том же поезде оказался и оппонент миссионе­ра, известный слепец-начетчик Андрей Коновалов, который был приглашен крестьянами села Преполовенского для беседы с ним, чтобы в результате диспута еще более утвердить беспоповцев, по­следователей Спасова согласия, в правильности их воззрений. Священник-миссионер и семинаристы вступили в беседу с Ан­дреем Коноваловым о главных типах сектантства в Самарской епархии, о раскольнической литературе, причем начетчик обна­ружил большие познания в области литературы против раскола. Он знал все исследования профессоров духовных академий, каса­ющиеся этой темы, а также и духовных писателей. Семинаристы были весьма удивлены тем, что тот выписывает из лучших магазинов научные богословские сочинения, оценивая каждое по справедливости и вполне компетентно. Вместе с ним ехал его сын, воспитанник церковно-приходской школы, который заменял глаза своему отцу. Во время собеседований он зачитывал тексты из старопечатных книг.
С шести часов вечера в сельском храме началась всенощная под праздник Вознесения Господня. Храм не вмещал молящихся, и многим пришлось расположиться у храма и слушать богослу­жение через раскрытые окна. Служили архимандрит Вениамин, приходский священник и священник-миссионер. Семинаристы пели на левом клиросе, взяв на себя обязанности церковных чте­цов и пономарей. Местный хор расположился на правом клиро­се. Проведенная общими силами вдохновенная служба произвела огромное впечатление на жителей села. Сразу же после службы многие из жителей выразили желание пригласить к себе в гости семинаристов и побеседовать с ними. Крестьяне, православные и раскольники, окружив одного из воспитанников, защищавшего православие, не расходились до глубокой ночи, слушая его.
После литургии, в одиннадцать часов следующего дня, в храме был устроен помост для миссионера и начетчика. Андреем Коно­валовым были извлечены из холщовых мешков старопечатные книги, и в присутствии множества людей началась беседа о Церк­ви. Семинаристы вели протокол, чтобы впоследствии, уже в се­минарии, восстановить ход беседы, возражения Коновалова и опровержения епархиального миссионера и проанализировать места из старопечатных книг, которые сектанты приводят в свою защиту. Беседа длилась до четырех часов пополудни, после чего был устроен двухчасовой перерыв, во время которого слушатели, мужчины и женщины, составляя отдельные группы, продолжали спорить о вере; казалось, что актуальность вопросов веры снова начала занимать в жизни людей первое место. В шесть часов по­полудни началась вторая часть беседы, которая продолжалась до восьми часов вечера. По окончании беседы отец Вениамин, епар­хиальный миссионер, преподаватель семинарии и семинаристы отправились на вокзал. Немало были удивлены приходский священник и крестьяне, что архимандрит Вениамин не потребовал для себя повозку с лошадьми, а отправился вместе с учениками пять верст пешком. В поезде отец Вениамин, стоя вместе с груп­пкой учеников на площадке вагона, рассказывал им о себе, о своей учебе в Духовной академии, о профессоре Ключевском и о вступительных экзаменах.
Летом 1903 года это успешное начинание – паломнические поездки – было продолжено. На этот раз во время поездки с 10 июня по 10 июля планировалось посетить Москву и Троице-Сергиеву лавру, Санкт-Петербург, Коневецкий монастырь, Вала­ам, Сердобль, водопад Иматру, Выборг, Кронштадт, Ораниенбаум, Петергоф, Волхов, Новгород, Старую Руссу, Рыбинск, Ярославль и Нижний Новгород.
Отец Вениамин задолго готовил семинаристов к этой поездке. В течение года он «собирал желающих участвовать в путешествии воспитанников и давал им соответствующие указания относи­тельно чтения книг, имеющих отношение к поездке, а некоторых из будущих экскурсантов даже нарочито руководил в их подгото­вительных занятиях». Был заблаговременно объявлен сбор денег с воспитанников, причем в самых малых суммах, было объ­явлено о сборе пожертвований, которые покрыли часть необходи­мых расходов, двух семинаристов отец Вениамин повез за свой счет. Озабоченный приисканием ночлега, он заранее списался с ректором Московской духовной академии епископом Арсением (Стадницким), ректором Московской духовной семинарии архи­мандритом Анастасием (Грибановским), ректором Санкт-Петербургской духовной академии архимандритом Сергием (Страгородским), ректором Ярославской духовной семинарии протоиереем Михаилом Троицким, ректором Нижегородской ду­ховной семинарии протоиереем Геннадием Годневым и заведую­щим торжествами прославления преподобного Серафима Саров­ского архимандритом Серафимом (Чичаговым). Все выразили большую или меньшую готовность принять путешествующих пре­подавателей и семинаристов. Отказом ответили архимандриты Анастасий и Серафим; отказ последнего особенно опечалил отца Вениамина, так как именно в Сарове планировалось завершить паломничество. Архимандрит Вениамин полагал, что соприкос­новение после длительного путешествия с выдающимся религи­озным явлением будущих пастырей, пребывание среди десятков тысяч верующего народа благочестивой Руси, пришедшего по­клониться и помолиться давно любимому ими и чтимому угодни­ку Божию, окажет на души воспитанников большое влияние, останется в их памяти, явится благословением прославляемого угодника Божия на их дальнейшую жизнь и принесет впослед­ствии свои плоды.
Горько было отцу Вениамину читать ответ архимандрита Сера­фима: «К предстоящему торжеству прославления Саровского старца Серафима... ожидается большое стечение народа, ввиду чего имеющиеся в обители помещения не могут удовлетворить требованиям всех желающих быть на торжестве. При таких обсто­ятельствах прибытие к торжеству воспитанников Самарской се­минарии, при полном сочувствии к благой его цели, оказывается неудобным, так как не представляется никакой возможности дать им какое-либо помещение для ночлега и склада вещей».
Этот отказ вспомнился с особенной горечью в конце путеше­ствия, когда паломники-семинаристы приблизились к Нижнему Новгороду и увидели воочию, как сказывалась на всем окружа­ющем «близость великого дня прославления преподобного Се­рафима Саровского. Болящие, слепые, хромые со всех концов потянулись к целебному источнику. Которые могут – сами идут, которые не могут – тех на руках несут. По водному пути все едут: кто имеет средства – платит за билет, но садятся на пароход и те, кто не имеет средств: сердобольный капитан не прогонит с паро­хода больного человека, привезет его в Нижний „Христовым именем“. Перед нами ужасная, разрывающая сердце картина, – вспо­минал один из паломников, – старуха мать, с трудом переводя дыхание, несет на плечах больную дочь: держит ее за руки, а тело повисло на спине старухи. Донесла свою дорогую тяжелую ношу до лавочки и бережно опустила ее.
– Несла, несла, насилу донесла, – говорит, глотая слезы, стару­ха и утирается грязным платком.
Отец-духовник подошел к больной, разговорил, как мог, уте­шил ласковым словом. На ласку священника, как к свету сол­нышка, устремились другие – немощные и страждущие: ближе всех встала женщина со слабоумной дочерью.
– Благослови, батюшка.
„Отец“ благословил и выслушал горькое сетование принесшей на плечах расслабленную.
– У нее хоть ходит, а мою-то вот носить надо, сил нет, – опять плачет старуха. <...>
В этот момент всего больнее сказался отказ в гостеприимстве Саровской обители. Не счесть и не описать никакими словами тех духовных лишений, которые получили будущие пастыри от не­возможности видеть лицом к лицу великое, собравшееся у святого источника всенародное русское горе. Что такое Валаам в сравне­нии с этим уроком скорби и страданий?! Там – мы почти и не видали подвига, там многое казалось непривычным мирскому взо­ру, многие труды и усилия оставались неоцененными, вызывали, быть может, недоверие, переоценку, а здесь... здесь разве можно устоять перед сильнейшим всякой логики впечатлением, кото­рое производит иссохший, полуживой человек с язвами на лице, на руках, на всем теле, с гнойными ранами, с нестерпимым смрадным запахом распространяющегося по всему телу гниения. Разве можно устоять перед непобедимой логикой безысходной человеческой печали, которая находит себе выражение в горьких слезах и стонах?!
Мы во время экскурсии посетили десятки музеев, где собра­ны были древние памятники и расположены в надлежащей систе­ме. Мы ехали тысячи верст для того, чтобы побывать в этих музеях. Но Саровская обитель 19 июля 1903 года – разве это не музей тоже, и притом редкостный музей – человеческой печали, собранный с разных концов Русской земли всего на 3–4 дня и отличающийся от других тем, что он будет „разобран“ сразу же, как только минет известный момент. Спеши сюда, скорее спеши, будущий право­славный пастырь, учись здесь терпению, готовься к своей тяжелой крестной службе на этих примерах, на этих живых лицах.
Тебе преподали богословские науки, научили тебя логиче­ски мыслить, правильно, без ошибок переводить иностранную речь на русский язык, наполнили твой ум массою научных сведе­ний, но... научили ли тебя страдать вместе с несчастным, плакать вместе с плачущим, находить в душе своей неподдельное слово утешения тому, кто уже не видит отрады в пределах этого мира?! Нет, не только не научили, но и ни разу тебе не показали людских страданий, ни разу не заставили твое сердце сильно биться при безысходном несчастье другого. А ведь, может быть, ты, юноша, и великодушен от природы, может быть, ты сумел бы и алчущего напитать, и жаждущего напоить, может быть, в одной палате, где на холере практикуется студент, медик пятого курса, может быть, и ты пошел бы навстречу смертельной опасности и не задумал­ся бы положить жизнь свою за наслаждение утешить неисцельно больного... Пожалела бы, потужила бы об этом тогда верующая твоя мать, но и она утешилась бы сознанием, что ты, Христов работник, в дому Отца Его имеешь святую обитель. Может быть, если бы показать тебе поле битвы и военный лазарет, трепетно забилось бы твое восторженное сердце, и вместе с сестрою мило­сердия ты бросился бы помогать несчастным „отирать кровавыя раны на жестоцем теле“ и не из книги только, а из самого сердца своего сказал бы в утешение слово Евангелия. И, может быть, це­лую ночь, до утра не смыкая глаз, делал бы это святое дело и за­был бы обо всем: о радости и счастье мира, о больших окладах, наградах и чинах, об иерархических преимуществах.
Дала ли тебе, будущий пастырь, школа твоя испытать это свя­тое чувство небесного восторга, когда душа твоя юная, быть мо­жет, увлекающаяся и грешная, прикасалась бы краем ризы своей мирам иным и забывала бы о богатстве, о почете и счастье? Ей! если бы нашелся когда-нибудь премудрый педагог – схимник монастыря или директор военного лазарета, который бы дал тебе изведать это святое счастье, ты не стал бы так утонченно и мер­кантильно рассуждать, не пошел бы на другую дорогу, а остался на том узком и тернистом пути, по которому шли твой дед и отец. А если тебя все еще манит другой, тоже не менее тернистый свет­ский путь, то не потому, что там лучше живется, а потому, что оскудело вдохновением твое родное гнездо, что и родные твои, и учителя твои, и воспитатели забыли показать тебе целое море страданий и слез; оттого, что, развивая твой ум, они не научили тебя проводить скучную, бессонную ночь у постели больного, от­того, что не передали тебе огня святого вдохновения, не дали тебе случая пережить общее увлечение добрым делом. Тысячи и тыся­чи тысяч раз не дали тебе понять той силы, которая когда-то вела святых мучеников ко Христу через кровь и огонь, через пытки и колесования, чрез многолетний отшельнический созерцатель­ный подвиг. И до тех пор, пока не будет внесена эта струя „живой воды“, при которой незаметен голод и жажда, до тех пор не наступит время выхода из школы самоотверженных пастырей. Жертвовать за вдохновение, даже в обыденной жизни, платить плату за театр и вино согласны многие, почти все, но кто пожертвует жизнью за избавление от тоски жизни, от неуменья отыскать себе иную ос­нову, кроме скучного материального благополучия? <...>
Нет, не об „обременении обители“ тут речь, а о новом и продолжительном возжигании огня, который начинает гаснуть».
В 1904 году началась Русско-японская война. Для христиа­нина раздумья о ней зачастую порождали тяжелые чувства. «При мысли о войне содрогается и ужасается сердце человеческое, так как слишком уж много приносит она людям всякого горя, бед, скорбей и страданий до смерти включительно, – писал отец Вениамин. – Сердце кровью обливается, на глазах невольно появ­ляются слезы, когда представишь себе: сколько поильцев и кор­мильцев должны бросить свои семьи и идти на поле кровавое, чтобы там подвергнуться всем опасностям и ужасам войны. Они будут сражаться, а оставшиеся дома близкие их будут лить слезы, тужить и беспокоиться, не зная, где они и что с ними? <...>
Особенно тяжело, мучительно тяжело мысль о войне поража­ет сердце христианина. По заповеди Христовой он не различает своих и чужих, скорби, страдания других людей – его собствен­ные, он должен всех благословлять, никому не вредить, никого не убивать. Но война заставляет его брать оружие и вносить в сре­ду врагов опустошение и смерть. Иначе он и поступить не может. Вот он видит, что вера его, самое ценное сокровище, подвергает­ся поруганию, дорогие сердцу его святыни ее оскверняются, его единоплеменники, единоверцы и соотечественники терпят все­возможные бедствия и страдания до смерти включительно. Пе­ред его сознанием ярко выступают слова Христовы: „больши сея любве никтоже имать, да кто положит душу свою за други своя“ [Ин. 15, 13]. Эти-то слова Христовы, как некогда разъяснял свя­той Кирилл Философ, и заставляют христиан вести войну. Поэто­му может ли кто обвинять в несоблюдении слов Христовых людей, которые, покидая свои семьи и занятия, порывая всякие дорогие их сердцу связи, идут навстречу врагам, рискуя и жертвуя своею жизнью, сражаются не за себя только и свое достояние, но за многие тысячи других людей, которые дома наслаждаются жизнью в кругу своих семей, и за их благополучие. Узкий только эгоизм и непонимание учения Христова заставляет некоторых отказы­ваться от участия в войне оборонительной. Они боятся взять грех на себя, запятнать душу свою убийством неприятелей, а не боятся нарушить заповедь о любви к ближним, к друзьям своим до поло­жения живота своего за них. <...>
Поистине великое бедствие война. Но мы, русские, ее не жела­ли. <...> Мы, по апостолу, стараемся, если возможно с нашей сто­роны, быть в мире со всеми людьми (ср.: Рим. 12, 18). Но эта возможность у нас отнята».
В июне 1904 года состоялась последняя поездка архимандри­та Вениамина с воспитанниками Самарской семинарии, это была четвертая по счету поездка, она была осуществлена исключитель­но на его личные средства. Это была поездка в Саров.
После посещения на пути в Саров Серафимо-Понетаевского Скорбященского монастыря[2], где отца ректора и семинаристов приветливо и ласково встретили, из уст описателя этого путеше­ствия невольно вырвались слова благодарности святой обители: «Прощай, мирная обитель! Сердечное спасибо тебе за гостеприимство. Не пропадет посеянное тобою в этот раз доброе семя. О приветливом, радушном приеме твоем вспомнят юноши, когда будут взрослыми, и скажут другим доброе слово о тех, кто здесь их обласкал и приветил. Будущие священники скажут о тебе своей пастве, будущие мирские деятели вспомнят о твоем гостеприим­стве в кругу своей или чужой семьи, перед родными, перед знако­мыми... И сторицею вернется к тебе та материальная затрата, ко­торая употреблена на наш прием, и сторицею также вернется к тебе доброе слово и приветливые речи, которые ты расточала перед чужими, совершенно незнакомыми юношами».
Из Понетаевского монастыря в Саров паломники отправились пешком. По пути купили себе лапти и шли в этой мягкой обуви с большим удобством. Видеть путешествующего пешком архи­мандрита крестьянам было столь непривычно, что между ними однажды затеялся спор: правда ли, что это архимандрит, не может, мол, архимандрит идти пешком.
Помолившись у мощей преподобного Серафима, паломники отправились в ближнюю и дальнюю пустыни, еще раз подтвердившие общее впечатление от посещения Сарова: «Здесь вся Россия с ее горем, с ее надеждами и ожиданиями. Смесь различ­ных верований, взглядов, священных гимнов, поверий и даже суеверий. Здесь тысячи легенд о праведном старце. <...> Здесь каждый час пребывания с верующим народом равняется прочитанной книге».
Однако мятежное время брало свое. Несмотря на большой ав­торитет архимандрита Вениамина в семинарии, революционные беспорядки, ставшие в то время в духовных учебных заведениях повсеместными, коснулись и Самарской семинарии. 13 октября 1905 года семинаристы прекратили занятия и, собравшись в акто­вом зале, потребовали реформы духовной школы; к ним не прим­кнули из практических соображений лишь выпускники, семина­ристы последнего, 6-го класса. Правление семинарии приняло решение распустить всех воспитанников по домам, за исключением 6-го класса, до тех пор, пока не представится возможность восстановить нормальный учебный процесс.
За день до этих событий, 12 октября, архимандрит Вениамин был назначен ректором Санкт-Петербургской духовной семина­рии. 30 октября состоялся прощальный обед преподавательской корпорации. 9 ноября после молебна об отправляющемся в путь отце Вениамине в его квартире собрались сотрудники епархиаль­ной миссии; один из них, характеризуя деятельность архиман­дрита Вениамина в семинарии, сказал: «Большая педагогическая ошибка заключается в той системе воспитания, которая хочет иметь дело только с худшими сторонами души питомцев и ста­рается воздействовать на них только страхом наказания. Внеш­ний порядок и законоисполнительность могут торжествовать, но живая душа и юное сердце будут неизбежно калечиться и вправе апеллировать к высшей справедливости. У духа человеческого есть свои вечные, неотъемлемые права; его нельзя ни сковать устава­ми, ни инструкциями, ни убаюкать мертвыми предметами и сно­творными лекциями; он силится сокрушить свою темницу и по­рвать стесняющие его путы. Вы, отец ректор, обратили внимание на самый существенный недостаток почти всех казенных заве­дений, в которых всюду веет холодом, тоскливым однообразием, какой-то неестественной самозамкнутостью, отчужденностью и бездушным формализмом, где и начальствующие, и подчи­ненные несут какую-то тяжелую повинность по отношению друг к другу и потому всей силой души ненавидят друг друга. Вы обра­тились к лучшим сторонам души своих питомцев и сумели сделать их ответственными перед самими собою, перед своею совестью и нравственным долгом.
Молодое сердце нуждается в живом общении, сердечном со­чувствии, отеческой ласке, и Вы сумели внести в их жизнь живи­тельные свет и тепло. Отрадно было видеть, что где питомцы, там и Вы; где Вы, там непременно и питомцы: и в классе, и в коридо­ре, и в занятных комнатах, и у себя на дому, и на прогулках, и на миссионерских собеседованиях, и в путешествиях.
Истинный аскет по призванию, Вы, однако, не были монахом напоказ. Широко и высоко понимая задачи монашества, Вы со­зерцательный аскетизм соединили с практической стороной его и, совершенствуясь внутренне, являли себя нам многополезным об­щественным деятелем, отзывчивым на все запросы текущей цер­ковной жизни. Вы живо интересовались положением и лучшей постановкой пастырского проповедничества, задачами и успеха­ми епархиальной миссии и религиозно-нравственных чтений и всюду вносили с собой богатую лепту усердия, знания, опыта, а главное – все обновляющую и все побеждающую любовь».
Архимандрит Вениамин прибыл в Санкт-Петербург в разгар революционных беспорядков и забастовок, коснувшихся, в част­ности, и семинарии. При первой же встрече с новым ректором 12 ноября 1905 года учащиеся Санкт-Петербургской духовной се­минарии обратились к нему с просьбой поддержать их требова­ния. Вечером того же дня правлению семинарии была передана петиция семинаристов. К ее обсуждению, а также к обсуждению, каковы должны быть нормальные условия существования семи­нарии, были привлечены родители семинаристов. 15–17 декабря в семинарии состоялись родительские собрания, с тем чтобы по­казать родителям, что они должны отвечать за нравственный уро­вень своих детей, отдавать себе отчет в том, хотят ли их дети полу­чить духовное образование и хотят ли учиться вообще; сами родители должны были, наконец, выработать правила, которые гарантировали бы успешный учебный процесс. Родители, кото­рые не могли поручиться за своих сыновей, что те будут подчиняться учебной дисциплине, должны были взять их домой и сами готовить к весенним экзаменам.
Кризис духовного образования со всеми его последствиями оказался настолько глубок, что занятия в семинарии удалось возобновить только после рождественских каникул, 13 января 1906 года. Правление семинарии предупредило, что в случае по­вторения волнений семинария или отдельные ее классы будут за­крыты до августа 1906 года в соответствии с указом Святейшего Синода. Несмотря на это предупреждение, 1 мая большая часть классов вновь устроила забастовку в знак поддержки пролетариа­та в его борьбе с буржуазией, как заявили сами семинаристы. На следующий день все бастовавшие семинаристы были отчислены с условием приема обратно лишь после экзамена. Все они долж­ны были немедленно покинуть помещения семинарии и разъ­ехаться по домам. Продолжили учиться всего лишь два отделе­ния – из 3‑го и 5‑го классов. Забастовки 1905–1906 годов парализовали деятельность большинства семинарий в стране.
В августе – сентябре 1906 года состоялись приемные экзаме­ны для уволенных; всего на первый курс было принято сто десять человек, что значительно больше, чем принималось обычно. Од­нако по окончании 1906–1907 учебного года было исключено за неуспеваемость тридцать шесть семинаристов, через год – еще тринадцать.
Перед молебном на начало нового учебного года архимандрит Вениамин обратился к семинаристам со словом, которое, по сви­детельству слушателей, «дышало искренностью, ясностью и твердостью убеждения». «Вступая в новый учебный год, – сказал он, – мы не знаем, что ждет нас впереди: будущее закрыто от нас непроницаемой завесой.
Но, собравшись сейчас сюда, зададим себе кажущиеся на пер­вый взгляд странными вопросы: куда мы собрались? и зачем мы собрались?
На столь простые вопросы получим простые и совершенно яс­ные для всякого ответы: мы собрались в учебное заведение и со­брались затем, чтобы учиться.
А так как наше учебное заведение, именуемое духовной семи­нарией, имеет строго определенные цели и задачи, то отсюда ясно также как Божий день и то, какое будет иметь направление учение и воспитание в этом учебном заведении.
Отсюда естественный вывод: здесь не место тому, кто не хочет учиться или кто хочет учиться, но не тому и не в том направлении, чему и в каком направлении определено учиться в духовной семи­нарии. Здесь нет и не может быть места тем лицам, которые же­лают заниматься политическим и социалистическим переустрой­ством нашего государства; таким лицам место в какой-нибудь Государственной думе или Государственном Совете, а не в скромном учебном заведении; здесь не может быть места тем, которые, горя гражданской ревностью, желали бы потрясать сердца про­стых смертных и верховодить толпой: их место в собраниях и на митингах. Равным образом здесь нет места и тем, которые желали бы вести образ жизни беспечный и легкомысленный: их место где угодно, но не в духовной семинарии, которая должна выпустить в свет пастырей стада Христова и учителей православного русско­го народа, светильников Церкви и соль земли.
Поэтому пусть тот из вас, в ком есть голос совести, твердо решит сейчас же, у входа в это духовное святилище, вопрос: оставаться ли ему здесь с нами или уйти, чтобы не вредить ни нам, ни себе?
То великое и святое дело, которое нам предстоит делать в на­ступающем году, – дело не новое, его делали наши предшествен­ники. Значит, нам придется продолжать ранее нас начатое. <...> Кто не согласен или кому не позволяет его совесть подчиниться существующим здесь законным порядкам и требованиям, тот пусть уходит отсюда и ищет себе подходящих условий и порядков, подходящего режима. <...>
Таким образом, хотя будущее и сокрыто от нас, но путь, по ко­торому нам надлежит идти, ясно определен.
Правда, он не легок, этот путь, особенно в наше растерянное время, но он – путь Христов и в результате может дать надежных, просвещенных и честных делателей, в которых так нуждается наше ослабевшее и расстроившееся дорогое Отечество».
Как и ранее в Самаре, в Санкт-Петербурге архимандрит Ве­ниамин деятельно заботился о расширении кругозора своих вос­питанников, совершая с ними паломнические поездки. Летом в 1907 и 1909 годах они ездили в Вологду, от Вологды по рекам Су­хоне и Северной Двине до Белого моря и Соловецкого монастыря, затем через Санкт-Петербург в Ярославль и Троице-Сергиеву лав­ру. Паломничали в Чернигов, в Полтаву и Царицын, откуда через Самару, Нижний Новгород, Владимир, Троице-Сергиеву лавру прибыли в Москву, где в Успенском соборе Кремля архимандрит Вениамин отслужил панихиду на могиле убитого годом раньше Экзарха Грузии архиепископа Никона (Софийского).
На праздник Вознесения Господня в 1908 году члены Сампсониевского общества трезвости под руководством архимандрита Вениамина совершили поездку на Валаам.
Заняв должность ректора семинарии, архимандрит Вениамин занял и пост председателя Братства святого Иоанна Богослова при семинарии, целью которого было оказание помощи неиму­щим студентам; деятельность Братства во время его председательства значительно оживилась.
13 октября 1908 года по благословению митрополита Санкт-Петербургского Антония (Вадковского) в Санкт-Петербургской епархии был учрежден епархиальный миссионерский совет, в ко­торый среди других вошел и архимандрит Вениамин. Совет дол­жен был «сосредотачивать у себя все сведения о состоянии и делах внутренней миссии епархии, о развитии миссионерской деятель­ности, обсуждать все относящиеся к внутренней миссии дела и мероприятия».
30 декабря 1909 года Святейший Синод ходатайствовал перед императором о назначении на Тамбовскую кафедру епископа Гдовского Кирилла (Смирнова)[e] и чтобы епископом Гдовским был назначен или ректор Санкт-Петербургской духовной семинарии архимандрит Вениамин, или ректор Олонецкой духовной семина­рии архимандрит Никодим (Кононов)[f]. Император остановил свой выбор на кандидатуре архимандрита Вениамина.
24 января 1910 года в Троицком соборе Александро-Невской лавры архимандрит Вениамин был хиротонисан во епископа Гдовского, четвертого викария Санкт-Петербургской епархии. О нем писали в то время, что «среди духовенства и вообще в сто­лице архимандрит Вениамин успел стяжать любовь и уважение и известен как выдающийся проповедник и ревностный деятель Общества религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви».
После назначения викарным епископом владыка Вениамин возглавил епархиальное Братство во имя Пресвятой Богородицы, которое до своего перевода на Тамбовскую кафедру возглавлял епископ Гдовский Кирилл. Совет Братства обладал правами епар­хиального училищного совета, и таким образом его председатель становился руководителем всех церковно-приходских школ Санкт-Петербургской епархии. Центральным храмом Братства и одновременно местом пребывания Гдовских епископов был Покровский храм на Боровой улице. Здесь епископ Вениамин старался служить как можно чаще, здесь же он ввел в практику чтение при общенародном пении акафистов по средам до отдания Пасхи; после прочтения акафиста епископ вел «беседы на тексты апостольских посланий, останавливаясь по преимуществу на ме­стах Священного Писания, изобличающих неверие и упадок нравственности», все более распространявшиеся в то время.
Во время Великого поста епископ Вениамин молился вме­сте с прихожанами на всех пассиях. В 1913 году он ввел в практику службу «погребения Богоматери». С начала 1911 года в По­кровском храме открылись духовные беседы по воскресным дням и был создан кружок проповедников, которым руководил епископ, сам нередко принимавший участие в этих беседах. Им было введено в обычай устраивать после Пасхальной службы трапезу для бедных, в которой он сам всегда принимал участие; в первый раз такая трапеза состоялась в 1911 году на средства, пожертво­ванные епископом, на следующий год на пасхальную трапезу уже пожертвовал не только он, но и состоятельные члены прихода.
С самого начала своего архипастырского служения епископ Вениамин регулярно посещал храмы Общества распространения религиозно-нравственного просвещения. Вечером 9 февраля 1910 года он читал акафист преподобному Серафиму Саровскому в храме в селе Александровском, где, несмотря на будний день, молящихся, причем исключительно рабочих, собралось до по­лутора тысяч человек. «После акафиста преосвященный сказал живое и действенное слово. Со вниманием и радостью предсто­ящие слушали поучение любимого своего епископа, который еще в сане архимандрита часто служил и проповедовал в этом храме».
Придавая большое значение борьбе с пороком пьянства, буду­чи сам членом обществ трезвости, епископ Вениамин возглавил 20 июня 1910 года крестный ход петербургских трезвенников, ко­торый с пением молитв прошел от Воскресенской церкви у Вар­шавского вокзала до Троице-Сергиевой пустыни; впервые такой крестный ход возглавил архиерей. Начавшись в шесть часов утра напутственным молебном, который совершил епископ, крестный ход с духовенством и с тысячами богомольцев, мужчин, женщин и детей, прошел пешком семнадцать верст до пустыни. Крестный ход трезвенников с участием епископа стал впоследствии тради­ционным, и в некоторые годы епископ сопровождал паломников и на обратном пути. Епископ Вениамин, совершая богослужения в различных храмах города, почти за всеми богослужениями усер­дно проповедовал. И хотя проповеди его неизменно привлекали внимание слушателей глубоким содержанием и доступной для понимания формой изложения, они, к сожалению, не записыва­лись, и большинство их таким образом было утрачено.
Большое участие епископ Вениамин принял в жизни Покров­ского храма в Полюстрове, куда он приезжал служить акафисты по воскресным дням вечером. Здесь по его инициативе была орга­низована церковно-приходская школа, открывшаяся 10 сентября 1910 года.
В качестве руководителя школьного дела владыка посещал церковно-приходские школы и курсы для учителей, присутство­вал на школьных занятиях и во время сдачи учениками экзаменов. В 1910 году епископ Вениамин посетил летние курсы для учите­лей в городе Луге, собравшие семьдесят слушателей, на которых он беседовал с ними о задачах церковной школы. Летом в 1911 и 1913 годах в Царском Селе были устроены курсы для учителей церковно-приходских школ, на которых присутствовал епископ. В 1912 году летние педагогические курсы были организованы в городе Нарве, владыка посетил их в последний день их работы. В июне 1914 года он принял участие в работе проходивших в Цар­ском Селе краткосрочных церковно-певческих курсов для учи­тельниц второклассных школ.
Епископ Вениамин был первым из викариев, кто посетил все без исключения приходы викариатства, даже самые дальние и глухие. Иногда при этих поездках возникновение новых обстоя­тельств диктовало изменение маршрута. При посещении в оче­редной раз города Гдова он на пути в него задержался в Нарве, чтобы навестить раненых воинов, затем в Дмитриевском соборе в Гдове отслужил всенощную и панихиду по убиенным воинам. Литургию владыка отслужил в Пятницкой церкви и возглавил освящение Пятницкой церковно-приходской школы, затем им была отслужена всенощная и литургия в Афанасиевской церкви на окраине города, после чего он отправился в село Лосицы в се­мидесяти верстах от Гдова, где ему предстояло освятить недавно выстроенное здание церковно-приходской школы. По дороге в Лосицы его встретили священник и прихожане храма села Музоверы, которые вышли, чтобы получить благословение, и епи­скоп, узнав от священника, где находится храм, несмотря на то, что было уже около одиннадцати часов вечера, направился туда. «Сотнями огней горел небольшой музоверский храм: все богат­ство бедной церкви было вынесено и положено на свое место для более торжественной встречи владыки, и владыка помолился о воинах, молился о православных прихода, об учащих и учащих­ся, благословил архипастырским благословением, раздал крести­ки и образки всем присутствующим на торжестве и передал священнику подарок деньгами для школьного прихода».
Особой заботой владыки стало устроение в Санкт-Петер­бургской епархии паломнических крестных ходов. 7 мая 1912 года в соборе города Луги епископ отслужил напутственный молебен перед началом крестного хода, который затем направился на хра­мовой праздник в Череменецкий Иоанно-Богословский монастырь. По пути к нему присоединились паломники из соседних приходов. «Ровно в час дня крестный ход со множеством хоругвей и св[ятых] икон подошел к деревне Раковичи, куда к 12 часам прибыли крестные ходы из сел Смерди и Городец с огромным ко­личеством богомольцев. Здесь епископом Вениамином со всем духовенством был отслужен водосвятный молебен <...>. Всенощ­ное бдение началось в 7 часов вечера и совершалось под откры­тым небом, так как в храме могла поместиться незначительная часть богомольцев, а большая часть находилась на улице. <...> Во время всенощного бдения, перед пением канона, преосвященный епископ сказал народу... слово о любви к своему ближнему, во время которого многие из богомольцев... рыдали. Только в пер­вом часу ночи паломники разбрелись на ночлег». На следую­щий день была отслужена литургия. Такие же крестные ходы устраивались епископом Вениамином в 1913 и 1914 годах.
Летом 1915 года епископ Вениамин возглавил крестный ход в Феофилову пустынь в Лужском уезде. 19 июня он совершил всенощную в храме в селе Поддубье, 20-го – литургию в храме в селе Заполье, а оттуда крестный ход отправился по Двинскому шоссе в пустынь. В Феофилову пустынь пришло пять тысяч бого­мольцев, и всенощную и литургию служили на помосте перед хра­мом. Елеопомазание затянулось за полночь, и епископ только во втором часу ночи добрался до места ночлега.
После кончины 2 ноября 1912 года митрополита Антония (Вадковского) на Санкт-Петербургскую кафедру 23 ноября был назначен митрополит Владимир (Богоявленский). К этому времени епископ Вениамин заведовал делами консистории, Санкт-Петербургским эстонским православным братством священномуче­ника Исидора Юрьевского, Александро-Невским Антониевским училищем, единоверческими церквями епархии, председатель­ствовал в Санкт-Петербургском братстве во имя Пресвятой Бого­родицы и в Санкт-Петербургском епархиальном совете, был заве­дующим церковно-приходскими школами в епархии, в частности всеми начальными, министерскими и земскими школами, на­правляя законоучителей в эти школы. С митрополитом Влади­миром епископа Вениамина сблизило одинаковое отношение к пороку пьянства, стремление к отрезвлению жизни народа, ор­ганизация и развитие обществ трезвости, а также единомыслие в необходимости устроения крестных ходов трезвенников. На второй день Пасхи, 15 апреля 1913 года, в Александро-Невскую лавру во главе крестных ходов трезвенников пришли викарные епископы Никандр (Феноменов) и Вениамин, которые затем слу­жили в Троицком соборе вместе с митрополитом Владимиром.
В 1913 году 29 августа, день Усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, был объявлен в России днем трезвости. К началу литургии в Исаакиевском соборе при­были соединенные крестные ходы во главе с Казанской иконой Божией Матери, в которых участвовали викарные епископы Никандр и Вениамин, множество духовенства и несколько десятков тысяч горожан. На Исаакиевской площади был отслужен митро­политом Владимиром и его викариями молебен об исцелении страждущих от недуга пьянства.
В мае 1914 года епископ Вениамин организовал и возглавил крестный ход трезвенников из Санкт-Петербурга в Сергиеву пу­стынь. «Любит преосвященный церковно-народные богомоления и торжества, – отмечали его современники. – 4 мая совершает он трезвеннический крестный ход из Петербурга в Сергиеву пустынь и обратно, пройдя пешком все сорок с лишним верст... 7-го мы видим его уже на пути в Череменец, в народной массе, среди икон и хоругвей, в жаркий, знойный день, в густом облаке пыли, с обо­жженным лицом, но бодрым и радостным, поддерживающим личным примером неумолкаемое общенародное пение».
17 августа 1914 года в Петрограде «состоялся грандиозный крестный ход, организованный Александро-Невским обществом трезвости. Во всех церквях, находящихся в районах отделений об­щества трезвости, и в некоторых других были совершены литур­гии... В церкви Балтийского судостроительного завода литургия была совершена преосвященным Вениамином».
24 мая 1915 года после отслуженной ранней литургии в Вос­кресенском храме у Варшавского вокзала епископ Вениамин воз­главил крестный ход в Троице-Сергиеву пустынь. Богомольцы несли с собой двести хоругвей и более ста пятидесяти образов. Литургию на монастырской площади, на которую собрались по­молиться около пятидесяти тысяч человек, совершили митропо­лит Владимир и епископ Вениамин.
9 августа 1916 года ко всенощной в храм Покрова Пресвятой Богородицы на Боровой улице собралось около двух тысяч бого­мольцев. Сюда привезли с фронта икону святителя и чудотворца Николая, над которой надругались, пронзив ее копьями, немец­кие солдаты. Прочитав акафист святителю, епископ обратился со словом к молящимся. «Святитель Христов Николай, – сказал он, – пришел сюда с полей битвы кровавой, чтобы плакать с нами и молить Господа о победе над коварным и безбожным врагом на­шего Отечества, который, как вы увидите сами, лобызая икону, не щадит даже наши христианские святыни; не щадит он наших ста­риков, жен и детей: распинает их на крестах, мучит голодом, изде­вается, разрушает он наши храмы. <...> Помолимся же горячо со святителем, состраждущим нашему горю, Господу Богу, да дарует Он, милосердый, скорую желанную победу нашему воинству и царю».
После перевода в 1916 году митрополита Владимира в Киев и назначения вместо него митрополита Питирима (Окнова) в крестных ходах трезвенников из архиереев участвовал уже толь­ко один епископ Вениамин. В 1916 году он возглавил шествие трезвенников от Путиловской церкви до Исаакиевского собора, где отслужил литургию. Молебен о желающих избавиться от прискорбного недуга был, как и в прошлые годы, совершен под от­крытым небом на Исаакиевской площади.
2 марта 1917 года император Николай II отрекся от престола за себя и за сына в пользу брата, великого князя Михаила Алексан­дровича. В тот же день, 2 марта, епископ Вениамин был назначен временно управляющим Петроградской епархией. 3 марта Миха­ил Александрович отказался от восприятия власти, признав всю полноту ее за Временным правительством. 4 марта новый обер-прокурор Святейшего Синода В.Н. Львов потребовал удаления с кафедр митрополитов Петроградского Питирима (Окнова) и Московского Макария (Невского). 5 марта митрополит Питирим направил прошение митрополиту Киевскому Владимиру, как первенствующему в Святейшем Синоде, прося предоставить ему «возможность поселиться в пределах Владикавказской епархии в обители, что на горе Бештау, или в подворье этого монастыря в Пятигорске, дабы иметь возможность пользоваться медицинской помощью». На следующий день, 6 марта, Святейший Синод постановил удовлетворить ходатайство митрополита.
11 марта представители петроградского духовенства посетили обер-прокурора Львова, сообщив ему о своем желании, чтобы новый епархиальный архиерей был избран церковным народом, как это делали в древности; они предложили созвать для этой цели епар­хиальный съезд, в котором приняли бы участие вместе с духовен­ством и миряне. Обер-прокурор согласился и обещал оказать свое содействие. 26 марта на собрании пастырей и мирян был сформирован комитет, должный подготовить план по организации епархиаль­ного съезда или Собора для избрания архипастыря Петроградской епархии. 16–17 апреля съезд представителей духовенства и мирян всех благочиний епархии принял разработанный комитетом проект, который затем был одобрен епископом Вениамином.
21 апреля епископ Вениамин, обратившись через благочинных к настоятелям храмов, призвал их активизировать приходскую де­ятельность. «В каждом приходе должна вестись организационная работа, собираться приходские собрания, устраиваться приход­ские советы, вырабатываться положение о приходе и т.п., – пи­сал он. – Нельзя ждать, пока в верховных сферах решат приход­ский вопрос и оттуда последуют распоряжения; необходимо немедленно, сейчас же действовать, работать не покладая рук. Если во всяком деле промедление смерти подобно, то тем более в таком живом, как церковное, медлить нельзя».
Первым храмом, при котором был создан приходский совет из двадцати пяти человек, в том числе трех женщин, стала Скорбященская церковь на Стеклянном заводе, настоятель которой про­тоиерей Петр Скипетров[g] предложил возглавить его мирянину, сам заняв должность товарища председателя.
К этому времени не только Петроградская и Московская епар­хии, но и некоторые другие оказались без правящих архиереев; в связи с этим 5 мая 1917 года Святейший Синод благословил со­брать «епархиальные съезды духовенства и мирян Петроградской, Харьковской, Саратовской и Черниговской епархий; произвести выборы кандидатов для замещения кафедры своего епархиально­го архиерея, с представлением выборного кандидата на утвержде­ние Святейшего Синода». 11 мая во всех храмах Петроградской епархии состоялись выборы делегатов от духовенства и мирян на епархиальный съезд.
21 мая, в день Святой Троицы, состоялись общегородские трезвеннические крестные ходы, в которых приняло участие почти все духовенство столицы. Во время крестных ходов мно­гочисленные проповедники обращались со словом к народу; раздавались листки и особые памятки. Крестные ходы закон­чились к шести часам вечера, в них приняло участие около трехсот тысяч человек. С особой торжественностью в половине седьмого вечера был отслужен молебен на Исаакиевской пло­щади. Молебен совершался с трех сторон Исаакиевского собора, с каждой стороны его возглавил архиерей; с восточной стороны молебен служил епископ Вениамин. По окончании молебна архиереи обратились со словом к народу. Сотни тысяч листков с назидательными поучениями были розданы народу, вся площадь была заполнена людьми, здесь были мужчины, женщины и дети, рабочие и солдаты. До позднего вечера про­цессии со святыми хоругвями и иконами двигались по улицам города. Молебны и богослужения на окраинах города затянулись до глубокого вечера.
Епископ Вениамин писал о событиях тех дней архиепископу Новгородскому Арсению (Стадницкому): «Хочется делать и те­перь то, что делал, когда исполнял обязанности только викария, но это очень трудно, времени не хватает. Езжу, служу. Вчера со­вершал крестный трезвеннический ход. Прошел, по моему мнению, хорошо. Главное – не смалодушествовали и не сделали де­монстрации, так как совершали обычный крестный ход. <...>
Поздним вечером побывал на приходском собрании у Сампсония[h]. Весьма было поучительно. Посмотрел на товарищей и послушал их речей. Очень радикальные. По этому приходу вы­ставлена моя кандидатура на прошлом собрании. Один товарищ-оратор, между прочим, говорил: не надо нам этих Вениаминов и т.п. Другой говорил: мы ничего не имеем против Вас, знаем Вас как народника и т.п. Третий: зачем нам выбирать митрополита, Вы и управляйте до Учредительного собрания и т.п. Действитель­но, Владыка, мы не представляем теперь настроения рабочего на­рода. Положение людей церковных по-старому в таких рабочих местах весьма трудное, всякое слово в защиту Церкви, духовенства – это теперь подвиг».
Епархиальный съезд в Петроградской епархии открылся 23 мая в здании Исидоровского епархиального училища. В из­брании архипастыря должно было участвовать 1 587 человек. Выборы должны были состояться 24 мая после совершения ли­тургии в Казанском соборе. Избрание архипастыря производи­лось подачей карточек, на которых каждый делегат писал имя кандидата в епископы столичного града. «Первые три кандидата, получившие абсолютное или относительное большинство голо­сов, – гласил текст порядка избрания, – каждый в отдельности последовательно подвергается вторичной баллотировке, и один из них, получивший абсолютное большинство, считается из­бранным во епископа. При равенстве полученных кандидатами голосов выбор решается жребием. Если бы избрание этим путем не состоялось, т.е. ни один из намеченных кандидатов не полу­чил абсолютного большинства голосов, весь процесс избрания тогда же производится вторично, но из кандидатов, получивших большинство голосов, в епископы баллотируются уже не три, а два».
Перед началом избрания первенствующий член Святейшего Синода архиепископ Карталинский и Кахетинский Платон (Рож­дественский), обратившись к выборщикам, сказал, что настоящее время требует от архиерея больших нравственных, организатор­ских и административных достоинств, нужен человек сильной воли, который в минуты испытаний мог бы постоять за свои мыс­ли даже до крови.
В записках первого тура оказалось одиннадцать кандидатов, из них были определены трое, набравшие наибольшее число голосов. Первое место занял епископ Вениамин, за которого было подано 699 записок. За архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского) было подано 398 записок, за епископа Уфимского Андрея (Ухтомского) – 364 записки. При вторичном голосовании за епи­скопа Вениамина было подано 976, за архиепископа Сергия – 625, за епископа Андрея – 364 голоса.
Свидетель событий протоиерей Евгений Кондратьев после этих выборов написал: «Революция дала Церкви если не полную свободу, то все же значительную долю свободы. Вот почему на освободившуюся Петроградскую кафедру епархия сама избра­ла своего архипастыря. Вопрос об избрании поставлен был петро­градским духовенством и мирянами еще в марте месяце, и тогда же было решено собрать для сего особый епархиальный Собор из духовенства и мирян. <...> На Соборе участвовало более 1 900 де­путатов. И при таком множестве собравшихся порядок Собора был, можно сказать, образцовый. Все было предусмотрено даже в мелочах. <...> Удались и предвыборные собрания, протекавшие в сравнительно спокойной обстановке. <...>
Главными кандидатами на Петроградскую кафедру намеча­лись трое – епископ Гдовский Вениамин, архиепископ Фин­ляндский Сергий и епископ Уфимский Андрей. Последний имел очень преданных ему почитателей, которые настойчиво проводи­ли его кандидатуру.
Немало сторонников имел и архиепископ Сергий, человек большого ума, глубокий богослов, пастырь нежного сердца, че­ловек благороднейший, много видавший и имеющий широкий пастырский опыт. Но естественным кандидатом был епископ Вениамин. Все в Петроградской епархии его знали, любили и почитали. Человек безупречного прошлого, спокойный, ров­ный, преосвященный Вениамин первый из петроградских епи­скопов изъездил и частью даже обошел всю епархию, побывав во всех ее самых далеких и глухих приходах. Для петроградского на­селения преосвященный Вениамин стал своим епископом. Всег­да был дорог он и петроградскому духовенству. Особенно близки его сердцу были скудость и нужда и убогая обстановка бедней­ших сельских псаломщиков и отцов диаконов. Вот почему сель­ские отцы-депутаты, а их было большинство, приехали на выбо­ры уже с готовым решением голосовать за епископа Вениамина. Напрасно говорили им о других кандидатах, давали предвыбор­ные листки – их решение было твердо и неизменно. И при пер­вой же баллотировке на Соборе кандидатура епископа Вениами­на стала несомненной. При поименном же голосовании епископ Вениамин получил громадное большинство голосов. Очевидно, народ хотел иметь своим епископом смиренного молитвенника, труженика, народника, который держался бы подальше от по­литики, стоя строго на церковной почве. Но избиравшие своего пастыря народ и духовенство были уверены, что и слово, и дело их смиренного избранника в делах церковных будет всегда твер­дым и непреклонным.
Избрание преосвященного Вениамина было встречено общим горячим воодушевлением. Небывалую умилительную картину представлял Казанский собор, когда высокопреосвященный Пла­тон, председатель Собора, вывел к народу и духовенству облечен­ного в мантию, Богом данного им через молитву и свободное из­брание пастыря и когда множество присутствующих единодушно и единогласно возгласило: аксиос, аксиос, аксиос... Вновь из­бранный епископ тут же обратился к пастве со словом назидания, выслушанным с глубоким вниманием, по окончании которого преосвященный Вениамин благословил всех по одному присутствовавших в соборе».
По избрании во епископа Петроградского владыка обратился к присутствующим со словом: «Тяжелый подвиг выпал на меня с избранием на Петроградскую кафедру <...>, – сказал он. – Но думаю, что любовь и доверие духовенства и мирян помогут мне в предстоящей ответственной деятельности. <...> Бумажное де­лопроизводство, всякую формалистику я буду по возможности от себя отстранять. Мое дело – быть в живом и непосредственном общении с паствою. Тут предстоят огромные задачи и огромная работа. Переживаемое время сдвинуло прежние устои жизни. Это коснулось и церковной области. Нужно все строить по-новому, да притом так, чтобы это встречало полнейшее признание со сторо­ны широких масс верующего люда.
Мне уже представляется необходимость особой поездки по се­лам и деревням епархии. Тут, быть может, на местах, придется обсуждать устройство приходских советов, благотворительных и просветительных учреждений.
Я не согласен с теми, кто утверждает, что народ теперь от­шатнулся от Церкви, напротив, у меня есть самые отрадные факты. Недавно я был приглашен на открытие приходского со­вета на Стеклянный завод. В него были избраны мужчины и женщины. На собрании было много рабочих, которые беседо­вали со мною сердечно и выражали радость по поводу того, что оживляется церковная жизнь. <...> Сколько раз мы с крестным ходом идем по одной стороне улицы, а большевики по другой. Мы проповедуем на одной стороне площади, а они на другой. Все мирно, без неприязни. Говорю это к тому, что искреннее от­ношение к делу всегда может рассчитывать на предупредительность и уважение».
25 мая Святейший Синод постановил: «Избранному свобод­ным голосованием клира и мирян Петроградской епархии на ка­федру Петроградского епархиального архиерея первому викарию Петроградской епархии епископу Гдовскому Вениамину быть ар­хиепископом Петроградским и Ладожским».
В воскресенье, 28 мая, в Неделю празднования памяти всех свя­тых, состоялось вступление архиепископа Вениамина на столичную кафедру. После литургии из всех соборов и церквей столицы вы­шли крестные ходы, которые, дойдя до Невского проспекта, дви­нулись к Александро-Невской лавре, где служил литургию архи­епископ Вениамин. Из Казанского собора с крестным ходом, несшим Казанскую икону Божией Матери, вышел епископ Нарвский, викарий Петроградской епархии Геннадий (Туберозов). Во втором часу дня все крестные ходы собрались на площади перед лаврой, и далее гигантский крестный ход, возглавляемый архиепи­скопом Вениамином, двинулся по Невскому проспекту к Исаакиевскому собору. У Казанского собора архиепископ Вениамин, взойдя на возвышение, благословил молящихся Казанской иконой Божией Матери. В этот момент по Невскому проспекту под звуки игравшего «Марсельезу» оркестра шла, направляясь к Государ­ственной думе, колонна раненых и инвалидов. Приблизившись к крестному ходу, оркестр умолк, стало слышно только церковное пение, и солдаты обнажили головы. Когда демонстрация прошла, крестный ход двинулся к Исаакиевскому собору, где состоялось возведение правящего архиерея на кафедру. В конце богослужения архиепископ Вениамин коленопреклоненно прочел особую молит­ву, читавшуюся по древнему чину при вступлении избранного епи­скопа в город, с прошениями о городе, о епископе, о страждущих и находящихся в темницах.
Обратившись затем к духовенству и народу, архиепископ ска­зал: «Ныне я восхожу на кафедру святителей Петроградских. Вам угодно было возложить на меня тяжелое бремя, которое я принял в опасную минуту жизни Отечества. Ранее мы слышали священ­ные слова: „Не надейтесь на князей и сынов человеческих“ [Пс. 145, 3], но как-то не придавали им значения. Надеялись и пытались устроить свое благополучие. А теперь и впрямь нам самим надо устраивать свою судьбу. Мы видим, что корабль Родины несется по опасным путям, и сердце наше неспокойно».
30 мая 1917 года протоиерей Философ Орнатский[i] как предсе­датель Чрезвычайного Петроградского Собора обратился к перво­присутствующему в Святейшем Синоде архиепископу Платону с письмом, в котором писал: «Чрезвычайный Церковный Собор в заседании своем от 29 мая сего года постановил почтительней­ше довести до сведения Вашего Высокопреосвященства <...> о настойчивом желании духовенства и церковного народа видеть в возможно скором времени избранного своего архиепископа Ве­ниамина возведенным в сан митрополита и включенным в число членов Святейшего Правительствующего Синода.
Просить об этом Церковный Собор побуждается той любовью и воодушевлением православного народа, которые проявились как в день избрания, так особенно и в день торжественной интронизации высокопреосвященного архиепископа Вениамина».
Архиепископ Платон ему в ответ написал, что «таковое жела­ние совпадает с общею мыслью суждений, которые были выска­зываемы в Святейшем Синоде, однако мысль эта по обстоятельствам не могла до времени получить осуществления».
Епархиальный Собор проработал до 2 июня, обсудив широкий круг вопросов; при Петроградском архиерее был организован со­вет в составе шестидесяти шести человек и был избран на кафедру четвертым викарием Петроградской епархии ректор Уфимской духовной семинарии архимандрит Артемий (Ильинский). Депута­ты из Гдова выступили с ходатайством, чтобы название города Гдова, в котором владыка Вениамин был в течение многих лет ви­карием, было внесено в его титул. 14–17 июня 1917 года Святей­ший Синод постановил именовать Петроградского архипастыря вместо «Петроградского и Ладожского» – «Петроградского и Гдовского». Чрезвычайный Церковный Собор Петроградской епархии обратился к населению с особым воззванием, в котором знакомил его со своим пониманием происходящего в стране[3].
Свою позицию относительно происходящего архиепископ Ве­ниамин обозначил в беседе с журналистом петроградской газеты: «Я стою за свободу Церкви, – сказал он. – Она должна быть чужда политики, ибо в прошлом она много от нее пострадала. <...> Са­мая главная задача Церкви сейчас – это устроить и наладить нашу приходскую жизнь. Еще в качестве управляющего Петроградской епархией я обращался с воззваниями к приходскому духовенству об организации приходских советов и собраний для оживления церковной жизни и встретил самое живейшее содействие как со стороны духовенства, так и мирян».
12 августа 1917 года архиепископ Вениамин отправился в Мо­скву для участия в Священном Соборе Православной Российской Церкви. 13 августа Святейший Синод постановил возвести архи­епископов Московского Тихона (Белавина), Тифлисского Плато­на (Рождественского) и Петроградского Вениамина в сан митро­политов, но, поскольку Церковь в это время по-прежнему по законодательству зависела от государства, постановление Си­нода было представлено министру исповеданий на утверждение Временного правительства. 14 августа Временное правительство утвердило Указ Святейшего Синода.
15 августа состоялось открытие Священного Собора; накану­не вечером, 14 августа, в Успенском соборе Московского Крем­ля было совершено всенощное бдение, в котором участвовали митрополиты – Московский Тихон, Тифлисский Платон и Пе­троградский Вениамин. На следующий день в Успенском соборе служили митрополиты Киевский Владимир, Тифлисский Платон и Петроградский Вениамин. 17 августа начались рабочие заседа­ния Собора, 18 августа председателем Собора был избран митро­полит Московский и Коломенский Тихон, секретарем 19 августа был избран бывший депутат IV Государственной думы Василий Павлович Шеин, впоследствии принявший монашество и священство – архимандрит Сергий.
Первая сессия Собора проходила с 15 августа по 9 декабря. Митрополит Вениамин, чрезвычайно беспокоившийся о судьбе епархии и паствы, при любой возможности старался выехать в го­род и уже 25 августа был в Петрограде. Прямо с вокзала он напра­вился в Казанский собор и отслужил молебен Божией Матери, призвав «к единению всех русских людей в нынешние трагиче­ские дни». В день Усекновения главы святого Иоанна Предтечи, 29 августа, митрополит Вениамин служил литургию в Исаакиевском соборе, куда были приглашены крестные ходы из многих пе­троградских храмов. 30 августа была торжественно отпразднована память святого благоверного князя Александра Невского. Во многотысячном крестном ходе приняли участие почти все город­ские приходы. В своей проповеди за богослужением митрополит Вениамин подчеркнул, что «Родина ныне подлинно на краю гибе­ли, надежда должна быть только на милосердие Божие».
Расквартированные в Петрограде казачьи части выразили же­лание принять участие в крестном ходе в день празднования Ка­занской иконы Божией Матери и испросили благословение на это митрополита Вениамина. За три дня до совершившегося, как выяснилось впоследствии, государственного переворота, 22 октября в 9 часов утра 1-й и 4-й полки после краткого молебна должны были выступить из своих казарм в конном строю со свя­тыми иконами и хоругвями, полковыми священниками и полко­выми певчими; впереди полков должны были идти юнкера Нико­лаевского кавалерийского училища. После панихиды в лавре на могиле полководца Суворова крестный ход к 10 часам утра должен был прибыть к Знаменской церкви, куда в конном строю должны были прибыть члены Совета союза казачьих войск. Далее крестный ход в конном строю должен был двигаться к Исаакиевскому собору, на площади перед которым митрополит Вениамин должен был совершить молебен о даровании победы над врагом земли Русской и окропить святой водой оружие воинов, благосло­вив их на защиту Родины.
Временное правительство, однако, воспротивилось участию казачьих частей в крестном ходе; министр исповеданий А.В. Кар­ташев и товарищ министра С.А. Котляревский, предполагая, что организация крестного хода является инициативой митрополита Вениамина, посетили его, чтобы уговорить его отказаться от осу­ществления этой идеи. Но выяснилось, что инициаторами были сами казачьи полки; тогда правительство предложило военному руководству отказаться от участия армии в общей молитве. Приближались дни государственного переворота, и Ленин с удов­летворением отметил это решение Временного правительства. «Отмена демонстрации казаков есть гигантская победа <...>, – писал он. – Наступать изо всех сил, и мы победим вполне в несколько дней!»
В октябре жители Петрограда подали митрополиту Вениами­ну прошение, под которым стояли подписи тысяч людей. Они писали: «Веруя твердо в силу молитв пред Божиим Престолом покровителя нашего святого благоверного великого князя Алек­сандра Невского, мы, петроградские жители, во дни великого испытания, ниспосланного на землю нашу и на нашу столицу, особенно чувствуем потребность в молитвенном ходатайстве за­ступника нашего и всей Русской земли святого Александра Нев­ского... Мы... обращаемся к Вашему Высокопреосвященству с покорнейшей просьбой: благоволите, Владыко, исходатайство­вать пред Святейшим Синодом разрешение на подъятие святых мощей Александра Невского и на изнесение их на стогны[j]Петрограда».
25 октября митрополит направил в Святейший Синод проше­ние с просьбой: разрешить крестный ход с мощами святого благо­верного князя Александра Невского. «С таковым же прошением обратился ко мне войсковой атаман и председатель войскового правительства Оренбургского казачьего войска генерал А.И. Дутов с подведомыми ему войсками», – писал митрополит.
В ночь с 25 на 26 октября власть в Петрограде перешла к боль­шевикам, возглавляемым Лениным, и 27 октября начались бои в Москве, сосредоточившиеся в основном вокруг Кремля. Здесь, в покоях Чудова монастыря, нашли себе приют многие члены Со­бора, в том числе и митрополит Вениамин.
Впоследствии владыка писал об этих событиях протоиерею Философу Орнатскому: «Усердно прошу Вас, по получении на­стоящего письма, отслужить благодарственный молебен перед чу­дотворным образом Заступницы христиан за спасение меня греш­ного от смертельной опасности. Заступлением Матери Божией да чьими-то усердными молитвами я остался жив. Целую неделю я провел в осажденном Кремле. Последние двое суток насельники Чудова монастыря спасались в подвале и подземной церкви свя­тителя Ермогена, куда были перенесены и мощи святителя Алек­сия из соборного храма. Стену занимаемого мною помещения пробили два снаряда тяжелой артиллерии, разорвались и произ­вели большое разрушение. Из своей комнаты я вышел за несколь­ко минут перед этим. Когда был в соседних комнатах, все это произошло, и войти за клобуком и рясой я не мог, так как по ко­ридору двигалось целое облако пыли и мелкого щебня, и дыма. <...> Это было в среду (2 ноября), по-петроградски около двух часов дня. Две ночи и день прожили мы в келье одного иеромо­наха. Спали не раздеваясь. Ко всенощной и литургии под выстре­лами через двор ходами – в подземную церковь. Шла постоянная служба. Братия исповедалась, причащалась Св[ятых] Таин; слу­жащие и не служащие – готовились к смерти. Пережили незабы­ваемые часы и минуты. Рвутся снаряды, грохот пулеметов, ружей, падающих зданий. А в подземелье возносится молитва у мощей строителя обители святителя Алексия, которые опять перенесе­ны туда, где они несколько сот лет назад и похоронены – в под­земелье, где страдал и скончался святитель Ермоген, – возносит­ся молитва о примирении враждующих между собою братьев, об упокоении всех во дни и нощи во время междоусобной брани уби­енных. В смятенных сердцах скрывающихся в подземелье успокоительно отдаются слова евангельского чтения „мир вам! И паки реку: мир вам!“ [ср.: Ин. 20, 19, 21], сказанные апостолам, страха ради собранным в комнате дверем заключенным. Меня особенно трогало, что на молебне по „Отче наш“ пели тропарь „Заступни­ца Усердная“. Я невольно падал на колени и со слезами молился. Многие день и ночь проводили то в подвале, то в подземной церк­ви безвыходно. В пятницу осада церкви кончилась.
Когда я служил литургию в подземной церкви, вошли солдаты в монастырь. Боялись ужасов. Один заглянул в подземелье, услы­шал пение, перекрестился и ушел. В пятницу я оставил Кремль и переселился в семинарию. Остался цел среди всех ужасов, ни от кого не встретил обиды и оскорбления, даже тогда, когда среди солдат и рабочих выходил в клобуке из Кремля, шел по Красной площади и улицам среди возбужденного народа».
5 ноября 1917 года в Храме Христа Спасителя была отслужена Божественная литургия и после молебна был вынут жребий с име­нем митрополита Тихона, которому предстояло стать после более чем 200-летнего перерыва Патриархом Московским и всея Рос­сии. Литургию служили митрополиты Киевский Владимир и Петроградский Вениамин, девять архиепископов и множество ду­ховенства. 7 декабря заседание Собора было посвящено форми­рованию органов Высшего церковного управления. Священный Синод избирался из всех правящих архиереев, и в голосовании участвовали все члены Собора, включая мирян. Митрополит Ве­ниамин занял девятое место: 177 голосов проголосовало «за» и 116 «против», и таким образом митрополит Вениамин вошел в число заместителей членов Синода. После окончания 9 декабря первой сессии работы Священного Собора митрополит дал свою оценку его работе, сказав одному из петроградских корреспондентов: «...здесь царит истинный дух демократизма и свободы. Совершен­но спокойно и внимательно Собором выслушиваются самые про­тивоположные мнения <...> и почти всегда удается принимать общее решение».
26 ноября митрополит Вениамин отслужил литургию в Екатери­нинском соборе в Царском Селе, где ранее служил протоиерей Иоанн Кочуров[k], расстрелянный большевиками 31 октября 1917 года. По окончании литургии владыка заметил собравшимся, что в то вре­мя, когда другие народы, чуждые православия, населяющие Россию, образовали внутри себя крепкие союзы, среди православных нет единения, но, наоборот, разъединение. «Страх нападает при мысли о том, – сказал митрополит, – что будет с нашей Родиной при та­ком разъединении. Но есть средство избавиться от страха, средство к спасению нашего дорогого Отечества, это – объединяющая, святая православная вера».
18 декабря 1917 года Патриарх Тихон и Священный Синод на­значили настоятеля храма священномученика Исидора Юрьев­ского в Петрограде протоиерея Павла Кульбуша[l], окормлявшего православных эстонцев, епископом Ревельским, викарием Риж­ской епархии. 23 декабря в Крестовой церкви Александро-Невской лавры митрополит Вениамин постриг его в монашество с наречением ему имени Платон. Саму хиротонию предполагалось совершить в городе Ревеле[4], и за получением разрешения на про­езд обратились в штаб Петроградского военного округа. Разреше­ние было получено. В это время в Ревеле уже были большевиками закрыты все не сочувствующие им газеты и, казалось, не осталось никакой возможности оповестить население об архиерейской хи­ротонии; только уже в последний момент местная большевистская газета согласилась напечатать сообщение о предстоящем событии. 31 декабря митрополит Вениамин и епископ Лужский Артемий (Ильинский) в Александро-Невском соборе города Ре­веля хиротонисали архимандрита Платона во епископа. Некото­рые песнопения во время богослужения пелись на эстонском языке. После торжественного богослужения представители эстонского населения намеревались устроить трапезу в помеще­нии морского собрания, но в этом им было большевиками отказано, и трапеза была устроена в одной из эстонских школ.
11 января 1918 года под председательством митрополита Вени­амина, в присутствии викариев Геннадия и Артемия состоялось собрание Братства приходских советов Петроградской епархии, на котором владыка Вениамин ознакомил присутствующих с про­ектом декрета государственной власти об отделении Церкви от государства, в соответствии с которым предполагалось закрыть духовные семинарии и академии; он сообщил, что уже закрыты и некоторые храмы. Реакцией на действия властей против Церкви было направленное митрополитом в Совет народных комиссаров письмо.
«В газете „Дело народа“ за 31 декабря минувшего 1917 года и в других был напечатан рассмотренный Советом народных комис­саров проект по вопросу об отделении Церкви от государства, – писал митрополит. – Осуществление этого проекта угрожает большим горем и страданиями православному русскому народу.
Вполне естественно, как только православные жители г. Пе­трограда узнали об этом, стали сильно волноваться. Волнения мо­гут принять силу стихийных движений. Вера, горячее настроение искреннего сердца, затронутое в самых святых переживаниях, не может замкнуться только во внутреннем страдании. Оно рвется наружу и может вылиться в бурных движениях и привести к очень тяжелым последствиям. Никакая власть не сможет удержать его.
Я, конечно, уверен, что всякая власть в России печется только о благе русского народа и не желает ничего делать такого, что бы вело к горю и бедам громадную часть его[m].
Считаю своим нравственным долгом сказать людям, стоящим в настоящее время у власти, предупредить их, чтобы они не при­водили в исполнение предполагаемого проекта декрета об отобра­нии церковного достояния. Православный русский народ никог­да не допускал подобных посягательств на его святые храмы. И ко многим другим страданиям не нужно прибавлять новых.
Думаю, что этот мой голос будет услышан и православные останутся со всеми их правами – чадами Церкви Христовой».
На этом письме председатель Совнаркома Ленин, придержи­ваясь иной точки зрения на взаимоотношения православного на­рода и власти, наложил резолюцию: «Очень прошу Коллегию при Комиссариате юстиции поспешить [с] разработкой декрета об отделении Церкви от государства».
Предваряя издание декрета, советские власти через несколь­ко дней продемонстрировали митрополиту Вениамину и право­славным Петрограда, каково будет применение декрета на прак­тике. В субботу 13 января 1918 года, в первом часу дня, в Александро-Невскую лавру явился представитель Министерства государственного призрения комиссар Адов, сопровождае­мый Ревельским сводным отрядом моряков под предводитель­ством комиссара Окунева. Пришедшие вручили настоятелю лавры епископу Прокопию (Титову)[n] письмо, подписанное ко­миссаром Александрой Коллонтай; в нем предписывалось «сдать все имеющиеся... дела по управлению домами, имуществом и капиталами лавры уполномоченному лицу от Министерства государственного призрения». Комиссар Окунев заявил, что они явились «для получения надлежащих сведений о имеющих­ся свободных помещениях в здании Александро-Невской лавры, а также для собирания сведений о количестве проживающих в лавре лиц духовного звания». Монахи отреагировали на пришедших как на грабителей и сообщили о них в ближайшее отде­ление милиции, откуда прибыл наряд милиции, после чего по­сланцы Коллонтай удалились.
На следующий день, 14 января, вечером в Троицкий собор Александро-Невской лавры собралось множество людей. В бо­гослужении участвовали митрополит Вениамин, викарные епи­скопы, монашествующие и духовенство Петроградской епархии. В связи с нападением 13 января на лавру собор был переполнен, и настроение богомольцев было крайне встревоженное. Неко­торые богомольцы обратились к митрополиту с предложением – в случае вторичного прибытия незваных гостей собраться всем в лавру. Выслушав их, он распорядился звонить в этом случае в большой колокол – это будет сигналом, по которому все доро­жащие своей верой и святынями явятся в лавру.
Обращаясь к собравшимся, митрополит сказал: «Это – ответ на мое обращение к народным комиссарам оставить церкви в по­кое, – теперь дальше дело самого народа войти в переговоры с на­родными комиссарами, которые, не услышав моего голоса, быть может, услышат голос народа. Странное обстоятельство. Ведь по­сягательства происходят исключительно на православные церкви. Ведь не только католические и протестантские, но даже церкви нехристианского исповедания пока неприкосновенны. Право­славный народ должен выступить немедленно с протестом, и я уверен, что по милости Божией разрушение церковного строя будет предотвращено».
В тот же день вечером в зале Общества религиозно-нравствен­ного просвещения состоялось многолюдное собрание духовен­ства и мирян для обсуждения вопросов, связанных с гонениями на Церковь, которое приняло следующую резолюцию: «Много­люднейшее пастырско-мирянское собрание, заслушав доклад о попытке захватить 13 января, по приказанию комиссара по при­зрению г-жи Коллонтай, Александро-Невскую лавру и отобрать ее помещения и имущество, даже с угрозами выселить оттуда вла­дыку – митрополита Вениамина, народного избранника, и его викариев, постановило: всячески противиться этому и вообще твердо заявить народным комиссарам, что православный русский народ не допустит отобрания имущества у монастырей и храмов, которые он своею любовью и усердием украсил, принося свои лепты в обители за тысячи верст, не допустит поругания его завет­ных святынь, встанет на их защиту от поношения со стороны тех, кои, будучи нерусскими и неправославными, этих святынь не мо­гут понимать и ценить.
Практические меры приняты следующие: 1) разъяснять всем православным не только в храмах, но и на рынках, площадях и везде, где можно, что Церковь Православная терпит открытое гонение; 2) проводить эту же мысль между матросами и солдата­ми, среди которых есть еще любящие и чтущие Церковь; 3) соста­вить и напечатать несколько тысяч протестов против отобрания церковного имущества и раздать их по приходам для подписи, сколько возможно, большим количествам лиц, расклеить их сна­ружи храмов и на других местах; 4) собраться в предстоящее вос­кресенье 21 января в лавру во все храмы ее к литургии, чтобы показать, как православные петроградцы чтут эту святыню».
В понедельник 15 января на имя наместника лавры еписко­па Прокопия поступило распоряжение комиссара наркомата призрения Коллонтай о реквизиции всех помещений и капита­лов лавры. Представители монастыря попытались попасть к ней на прием, но она сказалась больной и отказала в приеме. 16 ян­варя назначенный комиссаром лавры Иловайский потребовал от епископа Прокопия сдать все монастырское имущество. Епи­скоп отказался, после чего Иловайский покинул лавру, о чем епископ сообщил митрополиту Вениамину, у которого в тот момент находились митрополит Новгородский Арсений и викарии Петроградской епархии. За вечерней службой епископ Про­копий призывал молящихся к самоотверженной защите веры и православных святынь.
В среду 17 января представители лавры начали переговоры с комиссаром Коллонтай, которая им заявила, что отменять рек­визицию имущества лавры она не будет. Вечером того же дня в зале Общества религиозно-нравственного просвещения под председательством митрополита Вениамина состоялось многолюдное собрание духовенства и представителей приходов. Ми­трополит сообщил, что его посетил комиссар Иловайский, кото­рый ему заявил, что лавра переходит в ведение народа. «Я сказал, что если мне прикажут оставить лавру, то готов с посохом в руках оставить ее. Надеюсь, верующие люди приютят меня...» В ответ «раздался гром голосов: „Не оставляй, владыко, помещения, ко­торое дано тебе народом. Мы не допустим, чтобы наш избранник скитался, как нищий“».
Собрание приняло постановление: «Признавая настоящее по­ложение Петроградского митрополита в Александро-Невской лавре в качестве стороннего и даже зависимого лица не соответ­ствующим ни достоинству первого выборного митрополита, ни интересам самой епархии, возбудить ходатайство через особую депутацию перед Его Святейшеством Патриархом Всероссий­ским или даже перед Священным Всероссийским Собором о возвращении Александро-Невской лавры из ведения Синода в ведение Петроградского митрополита и епархии». Собрание поддержало предложение протоиерея Философа Орнатского про­вести 21 января крестные ходы всем городским церквям; собрав­шись на площади Александро-Невской лавры, они прошли бы за­тем к Казанскому собору. 19 января в начале второго часа дня в Александро-Невскую лавру прибыл отряд из двенадцати солдат и пяти кронштадтских матросов во главе с комиссаром Иловайским, который, пройдя в покои митрополита Вениамина, потребовал немедленно очистить помещение, нагло заявив, что он комиссар и потому име­ет право распоряжаться лаврским имуществом и выселять, кого найдет нужным. Митрополит ответил, что он может протестовать против посягательств на права Православной Церкви христиан­скими мерами. «Во всяком случае он, будучи избран на митро­поличью кафедру, считает долгом охранять лаврское имущество, которое принадлежит обществу православных людей, являющих­ся живыми членами Церкви. Если нужны для благотворительных целей лаврские помещения, то это... не является достаточным основанием для реквизиции всего лаврского имущества. Ило­вайский в ответ повторил свое требование и заявил, что, если оно не будет выполнено, он вынужден будет применить силу. Затем комиссар в сопровождении красногвардейцев направился в со­брание духовного собора лавры, где в то время находился намест­ник лавры преосвященный Прокопий, и потребовал от епископа сдать ему все лаврское имущество: вещи, капиталы и помещения. Преосвященный Прокопий категорически отказался исполнить это требование. Тогда его объявили арестованным и отвели в ке­лью. Духовный собор лавры также был объявлен арестованным, и к нему был приставлен караул из красногвардейцев.
В это время с лаврской колокольни раздался набат. <...> К лав­ре стали быстро стекаться толпы народа <...>. Слышались крики: „Православные, спасайте церкви“. К толпе вышел Иловайский, возле которого находилось несколько матросов. Матросы были вооружены винтовками, а сам комиссар все время угрожал тол­пе револьвером <...>. По адресу комиссара... послышались угрожающие крики. Его окружили со всех сторон. Затем толпа окру­жила матросов, а комиссара сбила с ног <...>. Дело... окончилось бы самосудом, если бы находившиеся около Иловайского монахи не стали успокаивать толпу. Один из них, прикрывая Иловайско­го, быстро повлек его к Тихвинскому кладбищу, провел... через кладбище окольными тропинками и сдал на руки солдатам прожекторной команды <...>. Красногвардейцы побросали оружие и разбежались. Толпа, состоящая из женщин и солдат, направи­лась в келью преосвященного Прокопия и объявила его освобож­денным...
К красногвардейцам тем временем прибыла помощь в виде во­оруженных матросов и красногвардейцев, привезших на грузови­ках два пулемета. Пулеметы были поставлены на лаврском дворе, возле церкви Святого Духа. По звонарям было дано несколько залпов. Однако набат продолжался. Один из красногвардейцев вошел в церковь, наполненную богомольцами, и потребовал, что­бы ему указали ход на колокольню. Взобравшись туда, он с ре­вольвером в руке согнал оттуда звонарей. Внизу красногвардейцы и солдаты энергично изгоняли богомольцев из лаврского двора. Было произведено несколько выстрелов».
Женщины стали увещевать красногвардейцев. Один из мо­нахов крикнул, что производятся безобразия. Протоиерей Петр Скипетров, шедший к назначенному ему часу на прием к митро­политу, услышав крики, бегом устремился к месту происшествия и, увидев, что красногвардеец наставил на женщину дуло ружья, закричал: «Братья, что вы делаете? Ведь вы в святом месте!» Крас­ногвардеец перевел ружье на него и выстрелил, пуля попала священнику в лицо, раздробив нижнюю челюсть.
В это время в Троицком соборе епископ Прокопий в сослужении братии совершал молебен у мощей святого благоверного кня­зя Александра Невского, а затем у митрополита Вениамина со­брался духовный собор лавры. Вечером епископу Прокопию позвонил из Смольного управляющий делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевич и попросил успокоить богомольцев, заявив, что братия лавры неправильно поняла декрет, что в данном случае Совнарком имел в виду всего лишь распределение инвалидов в зданиях лавры. Епископ Прокопий ответил, что «действия комиссара Иловайского способны не успокоить богомольцев, а, наоборот, вызвать дальнейшие эксцессы. Что же касается раз­мещения инвалидов в зданиях лавры, то на это мы с самого нача­ла возникновения инцидента готовы были пойти и предоставить свободные помещения в распоряжение комиссара призрения Коллонтай».
Вечером того же дня митрополит Вениамин посетил переве­зенного в больницу на Невском проспекте смертельно раненного протоиерея Петра Скипетрова. Священник открыл глаза, узнал митрополита, но сказать что-либо уже не смог. Протоиерей Петр скончался в больнице в тот же день без четверти двенадцать ночи. В двенадцать часов следующего дня митрополит Вениамин отслу­жил первую панихиду по мученически скончавшемуся пастырю.
20 января началась очередная сессия Священного Собора в Мо­скве. Работа Собора открылась чтением послания Святейшего Па­триарха Тихона[5], которое им было подписано 19 января, еще до начала заседаний Собора, и таким образом Патриарх всю ответ­ственность за послание и все могущие быть последствия в виде преследований от враждебных Церкви властей брал на себя; не пе­релагая ее на членов Собора, он лишь приглашал их разделить с ним подвиг исповедничества. Впервые за двести с лишним лет Предстоятелем Церкви была дана независимая оценка происходя­щему в стране и поступкам действующей власти с религиозной точки зрения, вносился свет во тьму, которая желает выглядеть све­том. В лице своего Предстоятеля Русская Православная Церковь тогда обрела свой голос и продемонстрировала свою независимость от государственной власти, до сей поры почти всегда поднимая го­лос только в ее поддержку и на этом пути в течение двух столетий лишь теряя в глазах народа свой авторитет.
В субботу, 20 января, митрополит Вениамин подтвердил, что крестные ходы, назначенные на воскресенье, 21 января, состоят­ся. «И только в случае, если будут поставлены заставы, решили не брать народ в крестный ход и помолиться в соборе, – рассказал впоследствии о крестном ходе протоиерей Философ Орнатский членам Священного Собора. – Когда в субботу об этом говорил народу, народ говорил: „пойдем!“ В некоторых храмах исповедо­вались и приобщались Святых Таин. Говорили: „пойдем, хотя бы и на расстрел“. В „Вечернем голосе“ было напечатано, что крестный ход будет запрещен». Но, вероятно, власть учла настроение народа, и Бонч-Бруевич не только не запретил крестного хода, но даже заявил, что они не противники веры, и сделал распоряжение об аресте нарушающих порядок во время крестного хода, если та­ковые будут. В храмах после литургии было прочитано послание Святейшего Патриарха Тихона, после чего сразу же начались крестные ходы. Гигантское число богомольцев образовало крест­ный ход из Казанского собора и ближайших церквей. Соединенные крестные ходы шли с Петроградской стороны и Васильевско­го острова.
Один из корреспондентов писал, что народа участвует в крест­ном ходе до полумиллиона: «Идут отдельными приходами, идут, соединившись по нескольку приходов вместе. Отдельными про­цессиями подходят крестные ходы от мужских и женских мона­стырей Петрограда. Масса богомольцев движется вместе с трезвенными братствами, которые собрались у Варшавского вокзала.
Подходит крестный ход единоверческих церквей Петрограда. Около некоторых процессий – движущиеся цепи из школьников приходских училищ.
Во втором часу дня подходят крестные ходы из рабочих рай­онов: Выборгского, Нарвского, Коломенского и других. Меняя друг друга, богомольцы несут высокочтимые приходские иконы, всероссийские святыни, в том числе иконы Христа Спасителя из домика Петра Великого, Казанской Божией Матери из Казан­ского собора, Владимирской Божией Матери из Владимирской церкви.
Около двухсот отдельных процессий сливаются в один гранди­озный крестный ход. Духовенство и богомольцы все время поют священные песнопения. В церквях раздается колокольный звон.
Лаврская площадь уже не вмещает потока богомольцев, ко­торый разливается по прилегающим улицам. <...> Духовенство, хоругвеносцы, крестоносцы вливаются из отдельных процессий и размещаются вокруг помоста. Богомольцы взбираются на су­гробы снега, на вагоны проходящей мимо паровой конки и даже на крыши лаврских зданий.
Никаких вооруженных патрулей нигде не видно. <...> В ожи­дании окончания богослужения в лавре духовенство и богомольцы поют священные песнопения».
В половине второго митрополит Вениамин взошел на помост, сооруженный для этого дня на лаврской площади; здесь был от­служен молебен и прочитано патриаршее послание, в котором вновь вслух зазвучали слова грозного обличения современных властителей и предупреждение верных чад Церкви Христовой: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это – поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей – загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной.
Властию, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носи­те еще имена христианские и хотя по рождению своему принад­лежите к Церкви Православной.
Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Хри­стовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: „измите злаго от вас самех“ (1 Кор. 5, 13)». «Весь народ пел молитвы Спасителю, Божией Матери и святым Ангелам. Масса народа была на крыше и на ограде Александро-Невской лавры».
«В начале третьего часа крестный ход во главе с митрополитом начинает двигаться от лавры по Старо-Невскому проспекту, – писали его участники, – минует Николаевский вокзал, захваты­вает Невский проспект до Казанского собора. Впереди идут свеченосцы, затем несут кресты, за которыми движутся бесконечные золотые хоругви.
Духовенство идет во главе своих приходов. Все время про­должается общее пение. <...> Крестный ход растягивается на не­сколько верст.
У Казанского собора был момент наивысшего напряжения <...>. Когда голова процессии заворачивала на Казанскую улицу, а конец ее еще находился у Литейного проспекта, кто-то из толпы крикнул:
– Христос воскрес!
Митрополит Вениамин ответил:
– Воистину воскрес!
Вся площадь Казанского собора огласилась возгласами толпы:
– Воистину воскрес!»
Когда взошли на портик Казанского собора, митрополит обра­тился к молящимся со словом. «То, что Христос воскрес, – сказал он, – <...> является основой нашей веры. С ней мы не погибнем! В самом этом крестном ходе не помогла ли нам вера? <...> Многие сомневались, как они будут участвовать в крестном ходе с непо­крытыми головами, когда стоят холода, – и Бог послал весеннее солнышко, под лучами которого совершить крестный ход оказа­лось необременительно. Несмотря на тяжелые, очень тяжелые об­стоятельства, мы не должны падать духом. Вспомним прот[оиерея] о[тца] П[етра] Скипетрова, павшего у дверей дома своего архипа­стыря. Вот пример для всех, как надо защищать веру православную, храмы святые, своих архипастырей и пастырей». «Все пропели почившему „Вечная память“, и владыка продолжил: „Почивший пастырь был убит у порога своего архипастыря, и вы должны объ­единиться около своего архипастыря, в этом наша сила и победа“. В ответ послышалось пение: „Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его“; с этим песнопением народ стал расходиться».
В тот же день тело протоиерея Петра было перенесено из боль­ницы в Скорбященскую церковь, настоятелем которой он был. Заупокойную всенощную совершил митрополит Вениамин с ви­кариями и многочисленным духовенством. Тело убитого священ­ника предполагали похоронить рядом со Скорбященской церковью, но власти воспрепятствовали этому, и митрополит распорядился совершить погребение на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Пока гроб с телом священномученика стоял в храме, здесь побывало множество людей и непрерывно служи­лись панихиды «об убиенном за веру православную рабе Божием протоиерее Петре».
На следующий день в Скорбященской церкви была совершена заупокойная литургия, которую возглавил митрополит Вениамин. С ним служили епископы Прокопий и Артемий и двадцать пять священнослужителей петроградских храмов. Перед началом отпе­вания митрополит Вениамин обратился с кратким словом к моля­щимся.
«Святители, сопастыри, родные и духовные дети покойного досточтимого отца протоиерея Петра! – сказал он. – Мы собра­лись здесь, вокруг его гроба, чтобы воздать наш последний долг почившему, по православному церковному обычаю проститься с ним и проводить его до могилы. При прощании обычно много бывает речей. В них выражают те чувства, которыми полна наша душа к тому, кто нас покидает. Но у этого гроба не место речам. Вокруг него должно быть благоговейное молчание. Не речам здесь место, а место плачу и молитве. Будем же, возлюбленные, плакать и молиться, чтобы Господь душу убиенного протоиерея Петра упокоил там, где нет печали и воздыханий, а нас, пока оставшихся в живых, спас и помиловал по великой Своей милости».
После отпевания гроб с телом протоиерея Петра по благосло­вению митрополита был пронесен крестным ходом по тому пути, по которому в последний час перед смертельным ранением про­шел священномученик. В Троицком соборе была отслужена па­нихида, а на месте перед входом в дом митрополита, где священ­ник был ранен, – лития.
Непростые отношения сложились у митрополита Вениамина с епископом Прокопием (Титовым). После того как митрополит был назначен настоятелем лавры, епископ Прокопий остался не у дел, но митрополит просил его по-прежнему исполнять обязан­ности наместника, предполагая, однако, в ближайшее время управление лаврой взять целиком в свои руки; он полагал, что ад­министративно централизованное управление, проводимое им как основополагающий принцип, само по себе должно устроить дело. Будучи, как он сам говорил, учеником митрополита Анто­ния (Вадковского), он полагался во многом на правильно выстро­енную административную систему. Как настоятель лавры он воз­главлял все богослужения на первой неделе Великого поста 1918 года, сам читал канон Андрея Критского и совершал литур­гии Преждеосвященных Даров. По его собственному, высказан­ному им в письме к Патриарху Тихону мнению, это не должно было быть приятно епископу Прокопию, так как тот принадлежал к школе митрополита Харьковского Антония (Храповицкого), а митрополит Вениамин – к петроградской школе, ставившей на первое место дисциплину и строгое иерархическое подчине­ние, не предполагавшее, что вопросы могут быть обсуждаемы. Он, например, благословил епископу Прокопию являться к нему с до­кладом по делам лавры почти каждый день, однако не указал точ­ное время и в результате, как сам жаловался Патриарху Тихону, был почти не в курсе жизни монастыря. В конце концов митропо­лит Вениамин вызвал епископа Прокопия для объяснений, сказав ему, что «так дело идти не может. Должна быть одна воля. Лавр­ские относятся к нему то как к наместнику, то как к настоятелю, что для них выгоднее». Епископ Прокопий в ответ выразил по­желание уехать в Москву. Митрополит Вениамин благословил это намерение, и они с миром расстались. Впоследствии наместни­ком Александро-Невской лавры по ходатайству митрополита Вениамина Патриарх Тихон назначил архимандрита Виктора (Островидова)[o].
Вопрос о положении настоятеля Александро-Невской лавры разбирался отдельно на заседании Священного Собора 24 января (6 февраля) 1918 года. Докладчик по этому вопросу архиепископ Тверской Серафим (Чичагов) сказал: «Митрополит Вениамин в бытность свою на Соборе заявлял о своем тяжелом положении. Говорят, что настоятель не может стеснять митрополита и будет всегда в каноническом ему подчинении, так как митрополит хотя и не настоятель, но он является начальником монастыря, будучи епархиальным архиереем. Теоретически это хорошо. Когда на­чальник временно приезжает в монастырь для ревизии и распоря­жений – это одно дело, но если он живет там постоянно, то он стесняет настоятеля, естественно затрудняет для него отправле­ние своих обязанностей, что и случилось с уважаемым преосвя­щенным Прокопием, который вынужден был просить об уволь­нении его от настоятельства в лавре. С другой стороны, неудобно и положение начальника, который может наблюдать из окна сво­его помещения беспорядки в монастыре и стесняется делать нуж­ные указания». В этот же день Собор принял постановление о передаче Александро-Невской лавры в ведение митрополита Петроградского Вениамина с присвоением ему титула священноархимандрита.
5/18 февраля 1918 года в трапезной Александро-Невской лав­ры под председательством митрополита Вениамина состоялось торжественное заседание, посвященное памяти убитого больше­виками митрополита Киевского и Галицкого Владимира (Бого­явленского). Митрополит Вениамин благословил 10/23 февраля совершить заупокойные литургии и панихиды по мученически скончавшемуся архипастырю во всех храмах Петроградской епархии.
Первая мировая война, несмотря на обещания большевиков заключить мир, продолжалась. 23 февраля германские войска до­стигли Пскова и Нарвы, и, как многие тогда полагали, нависла угроза над Петроградом. 26 февраля дипломатический корпус иностранных государств из-за угрозы оккупации столицы герман­скими войсками выехал в Вологду. 3 марта советское правительство подписало в Брест-Литовске мирный договор с державами австро-германского блока, по которому Германии отдавалась тер­ритория в один миллион квадратных километров, включая Укра­ину и Белоруссию, и оплачивались все ее затраты на ведение вой­ны. 11 марта советское правительство объявило о своем переезде в Москву. Митрополит Вениамин ввиду тяжелого положения в городе отложил свою поездку в Москву на заседания Священно­го Собора и сделал распоряжение, чтобы «все подведомственное ему духовенство оставалось на своих местах в приходах», заявив, что «церкви эвакуироваться не будут. Не будут также вывезены чудотворные иконы и другие чтимые святыни, так как, по заклю­чению высшей духовной власти, эти святыни должны оставаться с народом в дни народных бедствий и испытаний для духовного утешения и укрепления».
С 11 по 15 марта в Исидоровском епархиальном училище про­шел чрезвычайный съезд духовенства и мирян Петроградской епархии, на который вместо двухсот семидесяти делегатов прибы­ло сто восемьдесят, но ввиду важности обсуждаемых вопросов съехавшиеся делегаты постановили съезд провести; такого же мнения придерживался и митрополит, заявивший, что «при таких тяжелых условиях, в которых находится в настоящее время Цер­ковь, съезд откладывать нельзя. На все назревшие вопросы необ­ходимо дать исчерпывающие ответы в духе христианской любви и кротости. Необходимо учитывать также и то, что среди русского народа в связи с переживаемыми событиями наблюдается огром­ный подъем религиозного чувства, который спасает людей от мрачного отчаяния».
12 марта председатель съезда протоиерей Философ Орнатский огласил постановления Собора относительно принятого Совнаркомом декрета «Об отделении Церкви от государства», который расценивался Собором как документ об объявлении властями начала гонения на Церковь. На следующий день делегаты съезда в присутствии митрополита Вениамина и епископов Геннадия (Туберозова) и Артемия (Ильинского) выслушали стоя послание Патриарха Тихона, написанное им после подписания советским правительством Брестского мира; в нем делалась оценка происходящего в стране и деятельности государственной власти и с позиции религиозной, и с позиции государственной, с точки зрения исторических чаяний русского народа, и в то же время предлагался религиозный выход из создавшегося положе­ния – общее покаяние и возвращение ко Христу и Его Святой Церкви.
«Заключенный ныне мир, – писал Патриарх, – по которому отторгаются от нас целые области, населенные православным на­родом, и отдаются на волю чужого по вере врага, а десятки мил­лионов православных людей попадают в условия великого ду­ховного соблазна для их веры, мир, по которому даже искони Православная Украина отделяется от братской России, и столь­ный град Киев, мать городов русских, колыбель нашего креще­ния, хранилище святынь, перестает быть городом державы Рос­сийской, мир, отдающий наш народ и Русскую землю в тяжкую кабалу, такой мир не даст народу желанного отдыха и успокоения. Церкви же Православной принесет великий урон и горе, а Отече­ству неисчислимые потери. <...>
Святая Православная Церковь, искони помогавшая русскому народу собирать и возвеличивать государство Русское, не может оставаться равнодушной при виде его гибели и разложения.
По воле Пастыреначальника, Главы Церкви, Господа нашего Иисуса Христа, поставленные на великое и ответственное служе­ние Первосвятителя Церкви Российской, по долгу преемника древних собирателей и строителей земли Русской, святителей Пе­тра, Алексия, Ионы, Филиппа и Ермогена, мы призываемся совестию своею возвысить голос свой в эти ужасные дни и громко объявить пред всем миром, что Церковь не может благословить заключенный ныне от имени России позорный мир. Этот мир, принужденно подписанный от имени русского народа, не приве­дет к братскому сожительству народов. В нем нет залогов успоко­ения и примирения, в нем посеяны семена злобы и человеконена­вистничества. В нем зародыши новых войн и зол для всего человечества. Может ли примириться русский народ со своим унижением? Может ли он забыть разлученных от него по крови и вере братьев? И Православная Церковь, которая не могла бы не радоваться и не возносить благодарственного моления ко Господу Богу за прекращение кровопролития, не может теперь иначе, как с глубокой скорбью, взирать на эту видимость мира, который не лучше войны».
При обсуждении различных вопросов съезд выяснил, что еще около сорока церковно-приходских школ продолжают оставаться в распоряжении епархиальной власти, причем они содержатся исключительно на церковные средства, не получая ниоткуда суб­сидий. Съезд признал необходимым содержать эти школы на епархиальные средства и в дальнейшем, а также оказать материальную помощь Духовной академии и студентам, оказавшимся в бедственном положении.
Съезд принял решение об издании самостоятельного епархи­ального печатного органа; митрополит Вениамин, придавая боль­шое значение церковной прессе, обратился к духовенству и при­ходским советам со специальным воззванием.
«Современные условия церковной жизни, – писал он, – на­стойчиво требуют, чтобы все православные люди крепко объ­единялись друг с другом на почве своих церковных интересов. Для этого они, прежде всего, должны быть хорошо осведомлены о всех сторонах и явлениях церковной жизни в новых условиях ее существования, должны знать, как эта жизнь развивается и креп­нет на местах, какими способами происходит ее организация и устроение.
Могучим средством в деле такого сплочения православных людей является наш собственный церковный орган „Петроград­ский церковно-епархиальный вестник“, издание которого встре­тило живое сочувствие со стороны пленарного состава Церковно­го епархиального совета и было признано необходимым съездом духовенства и мирян епархии.
Ввиду сего я настоятельно предлагаю духовенству и приход­ским советам епархии принять незамедлительные и все завися­щие от них меры к самому широкому распространению „Вестника среди православного населения епархии».
Закрывая съезд, митрополит Вениамин «призвал к бодрости и дружной работе на местах на благо Церкви. Никакие испытания, никакие гонения не страшны Церкви – она неодолима. Когда мы вместе собираемся, мы взаимно поддерживаем воодушевлением друг друга и с этой приобретенной на съезде бодростью духа нужно разъезжаться по домам».
В понедельник 26 марта (8 апреля) митрополит служил пассию в просторном храме Старо-Афонского подворья, где собралось око­ло двух тысяч молящихся. В проповеди, в которой выразилось су­щество его личности, прощающей и любящей врагов, митрополит Вениамин сказал: «Мы потеряли все, <...> потеряли Родину, и если потеряем веру, то нам нечем будет жить. Берегите же веру, объеди­няйтесь в ней, в заповеданной Христом взаимной любви, и у нас бу­дет опять надежда верная на новую, добрую, прекрасную жизнь.
Сейчас молитва пред Крестом Господним умягчила ваши серд­ца, вам легче, на глазах ваших слезы умиления... Придете домой, вернетесь в обычную обстановку, наполненную тяжелыми забота­ми, почувствуете опять все мучительные испытания, какие при­ходится вам переживать теперь. И, может быть, в сердце ваше начнет прокрадываться ненависть к тем, кого вы считаете вино­вниками нынешних мучительных переживаний ваших. Вспомни­те тогда нашу молитву пред Крестом Господа нашего, вспомните все Его безмерные страдания, кротко и беззаветно принятые Им на Себя для спасения грешного рода человеческого. Вспомните все это – и вы почувствуете и в себе силу сказать о ваших недругах, о причиняющих вам страдания те слова, которыми молился Спаситель среди Своих мук на Кресте: „Отче, прости им, не ведят бо, что творят“ [Лк. 23, 34]. Вы имеете молитву, в молитве для вас ве­ликое незаменимое утешение. А те несчастные, которые устроили горе вашей жизни, – они этого утешения не имеют. Они несчастнее вас».
Во время Великого поста 1918 года, зная, что государство на­ложило запрет на религиозное образование детей, митрополит Вениамин благословил учредить союз детей и молодежи с це­лью их религиозного и физического воспитания. В Александро-Невской лавре стали устраиваться специальные богослужения для детей.
В 1918 году советское правительство собиралось широко отме­тить праздник 1 Мая, который совпал в тот год с Великой средой, и митрополит Вениамин «предложил духовенству <...> произно­сить в церквях проповеди с призывом воздержаться от участия в празднике 1 Мая, так как на Страстной неделе никакие ликования не дозволительны», и обратился к пастве со специальным посланием.
«Тяжелые испытания послал нам Господь, – писал он. – Скор­би великие переживает Церковь Святая, Родина наша, народ рус­ский и все мы.
Внимая призыву своего архипастыря в минувшие дни Вели­кого поста, во множестве собирались вы, православные люди, в храмы Божии на пассии, богослужения, посвященные воспоми­нанию спасительных Страстей Христовых. <...> Но эти службы, на которых как бы по частям воспоминались страдания Христовы, были только подготовлением к должному, спасительному, утешительному провождению Страстной седмицы.
Наступает и сия святая седмица. <...> В храмах Божиих совер­шаются умилительные богослужения. Верующие приглашаются принять участие в Тайной Вечере Господней и, подобно ученикам Христовым, просветиться. <...>
С каким вниманием, благоговением, трепетом сердечным должна проводиться Страстная неделя!
Между тем, эти дни святой скорби, великого умиления, дни дорогие для христиан, хотят сделать и делают днями шумных празднеств, собраний, зрелищ, всевозможных развлечений, все для того, чтобы люди были не в храмах Божиих, а на площадях, на улицах и во всевозможных, но только не в христианских, со­браниях.
Христианин, да еще православный, где твое место?
Около ли Христа, Который не только по воспоминаниям, но в лице Своей Церкви и на самом деле теперь тяжко страждет от всевозможных хулений, издевательств, поношений?
Или твое место среди предводительствуемых Иудой-предтелем врагов Его, желающих взять и погубить Его, среди людей, некогда кричавших „распни, распни Его“, а теперь подтверж­дающих и приветствующих всякое издевательство, кощунство, глумление над верой в Него криками „правильно, правильно!“
Или твое место среди той мимоходящей праздной толпы, ко­торая то глумилась и издевалась над страждущим и умирающим Спасителем, то любовалась из интереса этим зрелищем позора и страданий Невинного.
Где твое место, христианин? Там или здесь? Огненными бук­вами да напишется этот вопрос в сердце твоем и встанет перед совестию твоею. Дай на него ответ решительный и определенный. <...> Ответ один: со Христом, у Креста Его вместе с Материю Его и другими любящими Его.
Для христианина, если он желает быть таковым не по име­ни только, нет места на увеселениях, зрелищах, собраниях и все­возможных празднествах и торжествах мирских в дни Страстной, или, как говорит народ, „страшной недели“.
Пастыри православные, отцы духовные, за службами Вербного воскресенья разъясняйте это своим чадам духовным, своим пасо­мым и всем православным.
Просите, увещевайте, молите, заклинайте их именем Христо­вым не омрачать душ своих оставлением Христа страждущего от­ступничеством от Него в эти великие дни и чрез это не лишать себя участия и в радости Воскресения Христова. Кто не участву­ет в страданиях Христовых, тот не имеет части и в Воскресении Его. <...>
Ко всем, всем, всем чадам Церкви Православной обращаюсь архипастырски с мольбой, просьбой, увещанием: побудьте, хотя эту неделю, со Христом и около Него. Вы знаете, как велики стра­дания Христа и теперь. Вы болите душой вашей, слыша и видя все это восстание на Бога и на Христа Его, на Церковь, на веру и на все святое. <...>
Ограждая себя крестом Христовым, мужественно противляйтесь соблазнам врагов Христовых, не боясь их козней и лаяния.
Поклонимся Страстям Христовым!
Поклонимся Страстям Христовым и святому Воскресению Его, да плач наш в радость воскресения Господь преложит».
По благословению митрополита Пасхальные заутрени там, где это было возможно, были отслужены на площадях перед храмами на специально устроенных помостах, так как храмы не вмеща­ли всех желавших помолиться в этот святой день. А в самый день праздника он обратился к петроградской пастве с пасхальным приветствием:
«Христос воскресе!
Два простых слова, но какой в них источник радости неисся­каемый...
Пусть миродержатели тьмы века сего не слагают оружия, но усиленно и дерзко борются с жизнью и светом, пусть пытают­ся расставлять свои сети и уловлять в них новые жертвы, пусть много, много людей работает греху, пусть даже может показаться в иные минуты, что мрак снова облегает землю и князь мира сего готов торжествовать победу.
Но... вот среди мрака пасхальной полуночи раздается удар церковного колокола, звук его торжественно пронесся в воздухе и глубоко проник в сердца христианские.
Давящей тьмы ночи как будто не бывало. Все исчезло в одном бесконечно радостном возглашении: Христос воскресе! Все заглу­шил собою радостный, велегласный, неумолкающий клич: Хри­стос воскресе!».
В четверг на Пасхальной неделе митрополит Вениамин пред­ложил организовать детские крестные ходы из Казанского собора в лавру, в которых могли бы принять участие мальчики и девочки от семи до пятнадцати лет. Накануне в приходах «были произве­дены репетиции шествий из детей. В крестных ходах, шедших при пении „Христос воскресе“ и пасхальных ирмосов, участвовали тысячи детей. После молебствия в Казанском соборе и в Знамен­ской церкви соединенные крестные ходы во главе с архиереем пошли к Александро-Невской лавре», где митрополит Вениа­мин отслужил молебен и благословил детей.
На следующий день, в пятницу, митрополит возглавил обще­городское празднование в честь иконы Божией Матери «Живо­носный Источник». Крестный ход начался в двенадцать часов ночи. Тысячи людей шли по улицам ночного потрясенного рево­люцией Петрограда с зажженными свечами, с пением «Христос воскресе» и пасхальных ирмосов. К утру закончилась всенощная и началась литургия, служение которой в Покровской церкви воз­главил митрополит. После литургии крестный ход направился к Исаакиевскому собору, из которого навстречу ему вышло духо­венство с хоругвями и крестами. По пути к нему присоединялись крестные ходы других приходов, которые затем все направились на берег Невы для водосвятия. Митрополит Вениамин отслужил молебен о спасении Петрограда, России и об умиротворении междоусобной брани. Только к середине дня под звон колоколов и пасхальные песнопения крестные ходы стали расходиться по своим приходам.
На Фомино воскресенье, 29 апреля (12 мая), состоялся обще­городской крестный ход от Александро-Невской лавры до Исаакиевского собора, который возглавили митрополит Вениамин и епископы Геннадий и Артемий. Перед началом крестного хода протодиакон с установленного на Александро-Невской площади помоста прочитал специально написанное к этому случаю митро­политом Вениамином послание.
«В переживаемые дни Родина наша, некогда Русь Святая пра­вославная, превратилась в пещеру погребальную, – писал он. – И наполнена эта пещера телами людей, которые ходят, действу­ют, много говорят, но которые духовно мертвы для Бога, для веры, для Церкви, для блага Родины, для любви и сострадания к ближ­ним и для голоса совести своей.
И хочется, весьма хочется встать среди этих живых мертвецов <...>, громко, голосом, подобным трубе архангельской, восклик­нуть:
„Отцы, братие и сестры! Сегодня у нас великий день: Христос воскрес! Очнитесь, ответьте на это наше приветствие не ору­жейными выстрелами, какие раздавались во время Христовой Пасхальной заутрени, не криками кощунства, злобы и вражды, а христианским радостным приветствием: „Воистину Христос воскрес!“ Ответьте не иудиным предательским лобзанием, но дружескими поцелуями и братскими объятиями...
Вы от нас вышли, из нашей русской семьи, православной, на­родной, но теперь сделались не нашими, забыли, попрали, пору­гали все святое, дорогое сердцу русскому, сердцу православному.
Погоня за земными благами, за деньгами, душа несытая, сре­бролюбием недугующая, завела вас далеко, далеко.
Нет у вас радости, нет света утешения, зависть, злоба, вражда, угрызения совести, отчаяние наполняют души ваши и при всем вашем видимом довольстве и множестве несчастных погибельных денег нет главного – мира в „костях ваших“.
Мы, православные люди, оставшиеся верными нашим род­ным, дорогим началам веры христианской и преданиям русским, гонимые, поругаемые, убиваемые, страдаем, плачем, голодаем, но имеем свет, радость, утешение и надежду воскресения.
Голодные, лишенные в большинстве возможности по давнему многовековому обычаю приготовить и освятить кулич и пасху, это яство пасхальное, мы с особым сердечным настроением встрети­ли Христово Воскресение, радость которого духовная, раньше за­теняемая обильными трапезами, теперь особенно живо и ярко об­наруживалась, т.к. она была только в храме и службе церковной.
Бывшие дорогие братья наши, дети общей нашей семьи пра­вославной, знайте, что трудно „прать против рожна“ [Деян. 9, 5], невозможно бороться с Богом, нельзя искоренить веру. Борьба с Богом, как давным-давно сказано, только обнаруживает безумие восстающих на Бога. Гонения на веру укрепляют ее. Так было, так будет, так и теперь есть.
Думали предоставлением свободы произволу и страстям чело­веческим, обещанием всяких благ земных, рассыпанием денег за­ставить людей забыть про небо, про Бога, про совесть. Но ведь эти средства уже испытанные и цели не достигающие.
Иуда, удовлетворяя своей несытой душе, своей преступной страсти, за сребреники продал Христа.
Неверующие иудеи свидетелям Воскресения – воинам стрегущим – тоже „сребреники довольны“ дали, да скажут людям, что они уснули, а в это время ученики Христовы украли тело Иисусо­во. И эта молва промчалась среди иудеев и распространяется до сего дня [Мф. 28, 12, 15].
Но предательство Иуды не погубило дела Иисусова, и ложь о Воскресении Христовом, которая исходила от подкупленных воинов, не помешала радостной истине Воскресения Христова распространиться по всему миру и сохраниться до сих пор.
В наше время также оказалось много отступников от Христа, много соблазнившихся сребрениками и дошедших даже до наме­рения завладеть и поделить злато церковное. Но осталось немало и верных Церкви. <...>
В четверг около храмов Божиих для участия в крестном ходе собирались дети христианские. Они огласили улицы нашего горо­да, наши „пещеры погребальные“ своим детским возглашением „Христос воскресе!“
Их звонкое пение, быть может, еще сильнее растревожит спя­щие совести. Некогда дети еврейские в храме Иерусалимском восклицали Христу: „Осанна в вышних! Благословен грядый во имя Господне!“ [Мф. 21, 9].
Детское приветствие встревожило врагов Христовых, и они вознегодовали и просили Христа остановить лепет детей.
Пусть и наши дети христианские как можно чаще поют и вос­клицают победное осанна: „Христос воскресе“.
Для той же цели, чтобы привет пасхальный проник во все углы наших пещерных переходов, в неделю Антипасхи – Фомино вос­кресенье – идет всепетроградский крестный ход из всех церквей в лавру, а оттуда к Исаакиевскому и Казанскому соборам.
Пусть мощное – „Христос воскресе!“ – потрясет весь град! Да совершится и с нашими братьями в неделю Фомина уверенья и их уверение в той истине, что спасение Родины только в вере право­славной! И да сорвется с их уст радостное исповедание Фомы: „Господь мой и Бог мой!“ [Ин. 20, 28].
Фома пробыл целую неделю вне радости пасхальной учеников Христовых. Он не был с апостолами, когда Христос к ним явился. Оставление им семьи апостольской лишило его, к счастью только на время, и радости пасхальной.
Наши братья, пребывающие в богоборстве и мрачном неверии, чуждые радостей духовных, тоже ушли из нашей семьи, оставили ее, а потому они и лишились той радости, которую дает вера.
Пусть они скорее вернутся в нашу семью. Пусть из врагов все­го русского, православного, народного, доброго, святого превра­тятся в братьев, любящих друг друга, любящих и Родину свою.
Пусть они вложат руки свои в те ужасные раны, которые на­несены Родине и всему народу нашему. Сердце их пусть осяжет те великие язвы, которыми полна современная жизнь русских людей.
Тогда они почувствуют, что в воскресении народа, в исцеле­нии всех этих ужасных язв и ран может помочь только Господь Бог, только вера в Него, горячая, искренняя, нелицемерная может спасти нас».
3/16 мая состоялась торжественная встреча привезенной из Москвы митрополитом Вениамином частицы мощей священномученика Патриарха Ермогена для предполагаемого придела в честь священномученика в подвальном помещении Казанского собора. Их встретил крестный ход из Знаменской церкви во главе с епископом Лужским Артемием. На следующий день крестный ход с мощами священномученика проследовал в Казанский собор, где митрополит совершил литургию.
Несмотря на то, что власть в стране была захвачена враждеб­но настроенными к Церкви людьми, сознательно ставящими своей целью ее уничтожение и не скрывающими этого, митро­полит по-прежнему продолжал устраивать крестные ходы не только в Петрограде, но и в губернии, возглавив, например, крестный ход из Луги и соседних приходов в Иоанно-Богословский Череменецкий монастырь. Во время совершения ми­трополитом и епископом Артемием в лужском соборе всенощной некие люди стали шумно протестовать против проведения крестного хода. Богомольцы заставили их удалиться, и тогда к собору подъехал автомобиль с красногвардейцами, воору­женными пулеметом, но народ разоружил прибывших. Явив­шийся вскоре на место происшествия начальник лужской ми­лиции стал успокаивать толпу и заверил митрополита, что будут приняты все меры к охране порядка, что им действи­тельно было вполне успешно исполнено. Однако на этом кон­фликт не закончился. Власти вызвали в Лугу отряд латышей и арестовали людей, участвовавших в разоружении красногвардейцев. Собравшаяся толпа потребовала их освобождения, на что последовало заявление, что арестованные будут отправ­лены в Петроград, а против толпы, если та не разойдется, бу­дут приняты решительные меры; в городе в тот же день был объявлен комендантский час. По отношению к митрополиту Вениамину и епископу Артемию власти держались, однако, подчеркнуто вежливо.
22 февраля (7 марта) 1918 года Священный Собор опреде­лил открыть в Петроградской епархии единоверческую кафедру с местом пребывания единоверческого епископа в Петрограде. 18/31 мая кандидатом на это место был избран член Священного Собора вдовый протоиерей Симеон Шлеев[p], который через не­сколько дней после избрания был пострижен митрополитом Ве­ниамином в монашество с именем Симон. 25 мая (7 июня) Свя­тейший Патриарх и Священный Синод назначили его епископом Охтинским.
24 мая (6 июня) исполнился год, как владыка Вениамин был избран на Петроградскую кафедру; в этот день он обратился к петроградской пастве с посланием, в котором обрисовал, как он видит свою деятельность за прошедший год и свои задачи на будущее[6].
29 мая (11 июня) в Петроград прибыл Патриарх Тихон. На всех станциях, начиная от Любани, где была получасовая остановка, его встречали крестные ходы; на тех станциях, где поезд не оста­навливался, Патриарх из окна благословлял собравшийся на же­лезнодорожных платформах народ.
«На площади перед Александро-Невской лаврой, где был уста­новлен помост, который обступило множество народа, Патриарха встретил митрополит Вениамин и его четыре викария и множе­ство духовенства. Митрополит обратился к Патриарху со сло­вом, в котором сказал: „Встречаем мы Вас, Святейший Владыка, на том самом месте, на котором в годину великих потрясений и испытаний православные петроградцы, старые и малые, при­выкли собираться для молитвы, для возгревания и укрепления духа ревностного стояния за веру нашу христианскую.
Обширные храмы лавры и площади ее оказались не в состо­янии вмещать множество православных людей, приходящих с крестными ходами и готовых идти на подвиги исповедничества и мученичества за веру святую и Церковь Православную.
Свято-Троицкая Александро-Невская лавра, под покровом которой Вы, Ваше Святейшество, получили академическое об­разование, в стенах которой в дни Вашего Святительства часто молились и имели местопребывание, молитвенно благословляет нынешнее Ваше вступление в нее и просит принять сию святую икону благоверного князя Александра Невского.
Угодник Божий и великий заступник за землю Русскую да бу­дет всегдашним помощником в совершении Вами великого под­вига архипастырства всероссийского во славу Церкви Православной и во благо и спасение нашей Родины многострадальной“».
На следующий день, в день памяти преподобного Исаакия Далматского, Патриарх Тихон служил литургию в Исаакиевском соборе. Вечером того же дня в Исидоровском епархиальном учи­лище состоялся прием Патриарха Братством приходских сове­тов, и митрополит Вениамин, обращаясь к Патриарху, сказал: «Ваше Святейшество! Уже три дня Вы пребываете в нашем Пе­трограде. Совершая богослужение в соборных храмах, Вы могли наблюдать великое множество богомольцев, переполнявших эти храмы. Истинно я свидетельствовал, приветствуя Ваше Святей­шество у врат Александро-Невской лавры, что в Петрограде та­кое еще множество верующих людей, которое в дни наших богомолений не вмещается в обширных храмах лавры и на дворах ее, и эти богомоления приходится совершать уже на площади вне стен лавры.
Святейший Владыка! Петроградский церковный народ, па­стыри и пасомые со своим архипастырем в переживаемые тяже­лые дни привыкли собираться не в храмах только, но и по домам, чтобы укреплять и развивать взаимное общение, воодушевлять и поддерживать друг друга. Мы в этом отношении подражаем святым апостолам и первым христианам, которые по книге Деяний святых апостол не только ходили в храм Иерусалимский на молитву, но собирались и по до­мам и пребывали в общении друг с другом. Одним из таких домов, в которых мы собираемся для взаимного нашего общения, явля­ется и настоящий дом. В нем год тому назад собрались в равном количестве духов­ные и миряне и общим обсуждением наметили кандидата в архипастыри. Здесь происходил чрезвычайный епархиальный съезд и прошел так мирно, церковно-христиански, что является каким-то исключением среди съездов весны 1917 года.
Когда начались сильные нападения на Церковь и стали изда­ваться декреты, касающиеся Церкви, сюда стали стекаться члены приходских советов. Еженедельно происходят собрания, на кото­рых церковные люди и пастыри делятся своими переживаниями, к сожалению, по большей части печальными, утешаются, укре­пляются и утверждаются в добром и мужественном каждым из них исполнении и своего христианского долга. Когда стали запре­щением преподавания Закона Божия в школах детей отлучать от Христа, здесь открылся детский союз, и дети во множестве стали переполнять залы и коридоры этого дома.
Святейший Владыка! В храме Вас приветствовали дети, здесь собрались взрослые.
Благослови и помолись за всех нас, чтобы наше общение и ду­ховное единение росло и крепло, чтобы быстрее воцерковлялись православные люди и начинали жить интересами церковными все, пастыри и пасомые, взрослые и малые, каждый в меру свою, но непременно, обязательно принимая живое, деятельное участие в церковной жизни. Начавшееся объединение православного пе­троградского церковного народа спасло Петроградскую церковь от многих бед. Расширяясь и укрепляясь, оно да ограждает ее от всяких нападений вражиих и на будущее время.
Дорогой Святейший Владыка и отец наш, благослови всех нас, архипастырей, пастырей и пасомых, чтобы все мы составляли единое живое тело – Церковь Христову, пребывая в любви взаим­ной, храня „единение духа в союзе мира‘‘ [Еф. 4, 3], исполняя каждый свой христианский долг по совести, всегда готовы были мужественно исповедовать свою веру во Христа и радостно стра­дать за Него и Церковь Православную».
Обращаясь к петроградской пастве, Патриарх Тихон сказал: «Когда я вступил в сей священный град, когда видел великое мно­жество встречавших меня людей – в сердце моем была радость, что не оскудела вера православная среди русских людей. Но, с другой стороны, видя умиленные лица, я замечал и некие слезы на них.
И в самом деле. Град сей давно мне известен. Я знал его, ког­да учился в здешней Академии, но я всегда привык его видеть несколько иным. И теперь при посещении этого града невольно вспомнились мне слова пророка Иеремии, как он некогда опла­кивал Иерусалим, называя его „вдовицей, видевшей лучшие дни, но испытывающей принижения“.
Нельзя не заметить увядания этого града. Вместе со всею ма­терию Родиной нашей большие терпит он скорби и поношения. Великая Россия, удивлявшая весь мир своими подвигами, теперь лежит беспомощная и терпит унижения.
И, конечно, не может не испытывать скорби всякий русский верующий человек.
Однако скорбь наша не может быть безмерной. Как апостолы, расставшись с Учителем своим, выступили на проповедь с радо­стью, так и мы не должны унывать, не должны падать духом, не должны отчаиваться.
В том самом обстоятельстве, что верующие люди повсеместно объединились около своих храмов и не дают их в обиду, как это было и у вас, в этом залог великого будущего нашей Церкви Пра­вославной и всего нашего народа.
Когда в приветствиях, которыми встречали меня здесь, у врат этой святой обители, прозвучали слова: „Благословен грядый во имя Господне…‘‘ – я припомнил слова Иисуса Христа, обращен­ные Им к Иерусалиму: „О, если бы град сей хотя теперь бы по­знал, что служит ко спасению его‘‘ [ср.: Лк. 19, 42].
Но я взираю на вас с утешением, потому что вы знаете, в чем заключается наше спасение.
Спасение в Церкви Божией, в вере нашей в Бога. Она только может нас спасти и избавить от тех несчастий, которые всюду об­легают нас.
Конечно, нужны и преобразования, нужны и реформы. Но главное не в этом. Главное – это возрождение души нашей, об этом надо заботиться прежде всего.
Как Иов Многострадальный потерял все, что имел, был терза­ем, страдал, мучился, но не потерял веры в Бога, и вера эта спасла его и возвратила все потерянное и утраченное, так и нам Господь попустил переносить великие страдания, поношения и обиды, попустил потерять многое из того, что мы имели раньше.
Но была бы только крепка вера православная, только бы ее не утратил русский народ. Все возвратится ему, все будет у него и восстанет он, как Иов с гноища своего.
Пока будет вера – будет стоять и государство наше. Воспламе­няющий огонь ревности Божией спасет Родину нашу. Но только спасение это надо искать не в захватах, не в обогащении на счет другого, а напротив, стремиться с любовью помогать друг другу, „честью друг друга больше творяще“ [Рим. 12, 10].
Пример для нас – небесный покровитель этой святой обители и всего града – благоверный великий князь Александр Невский.
Он жил в тяжелые времена. Защищал Отечество свое и веру православную от натиска на нее со стороны неверных. Принуж­ден был ездить в Орду, переносил там и унижения, и поношения, и всякие невзгоды, но мужественно противостоял всем враже­ским козням, и, крепкий духом, он сам одерживал блестящие по­беды над врагами здесь же, на этих самых местах, где мы с вами находимся.
Помолимся же ему, помолимся с верой и надеждой на его святую помощь и защиту».
31 мая (13 июня) Патриарх возглавил служение литургии в Ка­занском соборе и после литургии посетил настоятеля собора про­тоиерея Философа Орнатского, который в этот день праздновал именины. У церковного дома собралось множество людей, и Па­триарх вместе с именинником вышел на балкон, чтобы поблаго­дарить петроградцев за радушный прием.
1/14 июня Патриарх с митрополитом Вениамином служили в Иоанновском монастыре на Карповке и на следующий день от­были в Кронштадт, где Патриарх отслужил панихиду в квартире протоиерея Иоанна Кронштадтского. 3/16 июня Патриарх в сослужении митрополита Вениамина и викарных епископов совер­шил литургию в Троицком соборе Александро-Невской лавры, где состоялась хиротония по старопечатным книгам архиман­дрита Симона (Шлеева) во епископа Охтинского. В тот же день Патриарх посетил Скорбященскую церковь, где ранее служил протоиерей Петр Скипетров, и благословил его вдову Антонину Николаевну. В этот же день Патриарх отбыл в Москву.
«Кратковременное пребывание Патриарха Тихона в Петербур­ге, – писала газета „Наш век“, – вызвало подъем религиозных чувств в народных массах бывшей столицы. Наблюдался большой приток пожертвований, причем среди жертвователей было много рабочих».
18 июня (1 июля) митрополит Вениамин открыл чрезвычайное епархиальное собрание, на котором был избран в соответствии с решением Священного Собора епархиальный совет. Собрание продолжало свою работу в течение десяти дней. 27 июня был из­бран Миссионерский совет, призванный противостоять антире­лигиозной и антицерковной пропаганде. После того как 28 июня епархиальное собрание завершило свою работу, митрополит, от­метив столь отрадное явление, что в нем активное участие вместе с пастырями приняли миряне, сказал: «„не могут существовать пастыри без пасомых, но немыслимы, в свою очередь, и пасомые без пастырей“. Эти „два вола“ должны впрячься в один плуг для общей работы на Христовой ниве. Трудно это делание, однако надо собрать силы, не следует падать духом. Обстоятельства жиз­ни нашей показывают, что все натиски со стороны враждебных Церкви сил не уничтожают нашего дела, а, наоборот, помогают ему. Они пробуждают в нас дух ревности Христовой. Пусть же этот дух ревности о деле Христовом ярким пламенем загорится в наших сердцах. Пусть эта ревность соединит и архипастыря, и пастырей, и пасомых в одну тесную семью».
Петроградский епархиальный совет в составе пяти священ­ников и трех мирян начал свою работу 2/15 июля. Открывая за­седание совета, митрополит Вениамин обратился к его членам «с теплым словом, где изложил взгляд свой на те основные усло­вия, при которых должна совершаться работа совета. Владыка отметил, что совету предстоит решение важнейших вопросов, касающихся Церкви Христовой, и поэтому к разрешению их нужно подходить с особой христианской любовью, в полном со­гласии и единении. Деятельность консистории была главным образом неудовлетворительна именно потому, что она при реше­нии дел отходила от Церкви Христовой, была чужда христиан­ской любви, основываясь более всего на формальностях...». Он «выразил полную уверенность, что он от членов епархиального совета будет всегда слышать беспристрастные мнения и сужде­ния о каждом деле, независимо от того, какого мнения в этом деле держится лично он, так как до сего времени, весьма неред­ко, правящему архиерею приходилось довольствоваться при сношении с подчиненными ему учреждениями и лицами только выражением полного одобрения своим собственным взглядам и решениям по тем или иным вопросам. <...> Митрополит ука­зал, что как он в своей архипастырской деятельности далек от политики, имея в виду только благо Церкви, так равно просит и совет не вносить в свою деятельность политики. Задачи сове­та – служить Церкви Божией – настолько велики и важны, что тут не должно быть места преходящим веяниям и течениям». Митрополит призвал членов совета с полной откровенностью высказывать свои суждения. «Архиереи, – сказал митрополит, – часто считают себя непогрешимыми только потому, что им всег­да поддакивают». Он не хочет этого поддакивания и просит совет иметь свое мнение.
28 марта 1918 года Братство приходских советов в Петрограде приняло постановление: «в целях наибольшего сплочения пра­вославных, пробуждения в них сознания единения и тесной свя­зи между собою во всех проявлениях личной, общественной и государственной жизни и поднятия авторитета Церкви в ши­роких массах, а также для предотвращения выступлений членов Православной Церкви на публичных собраниях с кощунствен­ными речами и ввиду все учащающихся, особенно в селах, попыток захвата церковного имущества, ценностей» просить митрополита Вениамина разрешить приходским собраниям из­бирать приходские суды, которые имели бы право «судить вы­ступающих с речами кощунственного характера, участвующих в захвате церковных имуществ, ограблении храмов и тому подобных святотатственных делах», подвергая их церковным на­казаниям: «запрещению приступать к Святым Тайнам, лишению общения в молитвах церковных, отвержению от житейских взаимообщений с близкими и знакомыми и проч., вплоть до ис­ключения, в случае нераскаяния, из общения церковного и лишения православного погребения».
Митрополит Вениамин поддержал это ходатайство и, направ­ляя его 7/20 июля Священному Синоду, писал: «Учреждение приходских судов на местах, как то видно до некоторой степени из практики Константинопольской Церкви („смешанные епархи­альные советы“), может принести большую пользу в деле объеди­нения верующих как самих общин, так и приходских общин с митрополией. Необходимо, конечно, чтобы эти приходские суды имели преимущественной своей задачей нравственное воздей­ствие на верующих и примирение, а наказание в потребных случаях ими бы налагалось с ведома и утверждения высшей епархиальной власти».
Патриарх и Священный Синод, рассмотрев 29 октября (11 но­ября) ходатайство митрополита, отклонили его как несвоевре­менное ввиду «переживаемых... государством политических событий».
В начале августа 1918 года власти арестовали нескольких свя­щенников Петроградской епархии, в частности протоиерея Фи­лософа Орнатского. 3 августа состоялось заседание епархиального совета, который поручил комиссару по епархиальным делам Ива­ну Михайловичу Ковшарову выяснить у представителей власти причины ареста протоиерея Философа и предпринять меры к его освобождению.
9 августа митрополит Вениамин направил в епархиальный со­вет письмо, в котором писал: «По имеющимся сведениям, в по­следнее время очень участились со стороны светской власти обы­ски в учреждениях духовного ведомства и аресты лиц духовных, которые находятся теперь в разных местах заключения, не сообщаемых духовной власти. Ввиду сего нахожу благопотребным неотлагательно установить нарочитое церковное моление „о сущих в темнице“ <...> страждущих за Православную Церковь <...>. Да подкрепит Всевышний Господь душевные и телесные силы их в мужественном перенесении постигших их тяжких испытаний. Моления возглашать за церковными службами на великой и сугу­бой ектениях, в своем месте. О чем и объявить духовенству вве­ренной мне Петроградской епархии к исполнению».
12/25 сентября 1918 года митрополит Вениамин писал Патри­арху Тихону: «Прошу молитв и благословения в наше трудное время. Гонения на Церковь Божию легли тяжелым бременем и на рамена петроградской паствы. До двадцати священнослу­жителей томится в тюрьмах <...>. О большинстве нет точных сведений, где они и в каком положении находятся. Об о[тце] Философе через Германское консульство получена официальная справка, что он убит, но при каких обстоятельствах – неизвестно. Мною сделано заявление в Совет комиссаров, копию которого при сем прилагаю[7]. После этого аресты почти прекратились. Обращался я с письмом и лично был у епископа Евангелическо-Лютеранской церкви Фрейфельдта, прося его участия и содействия к выяснению участи и местонахождения арестованных[8]. Основанием послужило их приветствие Вашему Святейшеству. Обещал. При его содействии удалось получить точную справку и об отце Философе. <...>
Множество народа покинуло Петроград. <...> Аресты, тер­рор, голод на всех нагнали уныние, апатию. Духовные и телес­ные силы ослабли. Для укрепления, исцеления и утешения всех страждущих на 14 сентября мною назначено усиленное моление с совершением во всех храмах великого воздвижения Креста Го­сподня и совершали перед литургией соборования над подготов­ленными к этому исповедью и говением православными по чину Успенского собора в Великий Четверг[q].
Относительно назначения отца Виктора[r] моя вторая телеграм­ма была вызвана случившимися в это время обстоятельствами, но они выяснились в благоприятном для него смысле, да и я узнал, что вопросы уже решили в благоприятном смысле, поэтому при­ветствую его назначение.
Что ждет нас в ближайшем будущем, трудно сказать. Будем уповать на милость Божию. <...>
Сегодня был у меня племянник преосвященного Варсонофия[s]. Он передавал такие подробности. Все было спокойно. 1 сентября владыка поехал в Горицкий монастырь. Когда он возвращался от­туда, на пути останавливают лошадь два красноармейца. „Варсонофий?“ – грозно спрашивают. „Да“. – „Вы арестованы“. Пре­освященного довезли до монастыря, приказали кучеру, а это и был племянник, студент Казанского университета, с лошадью остаться, а сами взяли его и повели в тюрьму. На другой день рас­стреляли его, горицкую игумению и еще четырех человек за горо­дом на поле и там же закопали. Через сутки дали разрешение вы­копать его тело ночью от трех до пяти часов утра. Когда почти уже его откопали, явились красноармейцы, начали стрелять и прика­зали снова закопать яму. Паника в монастыре и Кириллове ужас­ная. Только через два дня отслужили первую панихиду. Народ плачет за панихидами. Для производства этого суда приезжали из Череповца. <...>
Сегодня в два часа дня получил телеграмму Вашего Святей­шества об утверждении отца Виктора наместником. Спаси Господи».
В начале октября 1918 года митрополит Вениамин передал че­рез епархиальный совет «3 800 рублей на выдачу пособий семьям заключенных священнослужителей и 200 рублей на приобретение продуктов для самих заключенных». Хлопоты митрополита Ве­ниамина по освобождению арестованных священнослужителей завершились успехом, и в конце октября некоторые из заключен­ных священников были освобождены, и, как заявил следователь протоиерею Михаилу Чельцову[t], они должны быть благодарны своим освобождением митрополиту Вениамину.
«Как потом я узнал, – писал протоиерей Михаил, – митропо­лит Вениамин очень сильно поспособствовал нашему, и в частно­сти моему, освобождению. У нас в Питере был священником отец Михаил Владимирович Галкин... большой карьерист и для своих своекорыстных целей не брезгующий средствами. Всегда и по­всюду себя рекламируя как самого ревностного пастыря, искрен­не и самоотверженно верующего, он с первых же дней власти большевиков... перекочевал к ним и занял у них большое ответ­ственное положение в Комиссариате юстиции, в отделе, ведающем делами нашей Православной Церкви. Живя в Москве, он нередко наезжал в Питер. Он знал все наши арестантские положения и мог ухудшать их, в силах был и улучшить их. У всего духовенства он вызывал чувство брезгливости.
К нему-то, побеждая в себе все тяжелое и неприятное, с опас­ностью подвергнуться нареканиям и укорам от духовенства и ми­рян, и обратился в этот раз, как и впоследствии потом не однажды делал, митрополит Вениамин с просьбой ходатайствовать за нас, сидящих в тюрьмах. Митрополит Вениамин лично ездил к Галки­ну на квартиру, и результатом его унижения ради нас и было наше освобождение».
28 ноября 1918 года под председательством митрополита Вени­амина состоялось собрание благочинных петроградских церквей, на котором владыка предложил обсудить вопрос об оживлении пастырско-приходской деятельности в Петрограде; собрание соч­ло необходимым «для поднятия религиозного настроения верую­щих и объединения их в молитве устраивать вечерние торжественные богослужения с произношением кратких поучений, с присутствием всего духовенства благочиния; <...> за празднич­ным всенощным бдением прочитывать на русском языке поло­женные по уставу пролог и святоотеческие творения; по возмож­ности за всеми богослужениями поучать верующих изустным словом».
Митрополит Вениамин намеревался из священников Петро­градской епархии создать действовавший бы на постоянной ос­нове кружок пастырей-проповедников, «проявивших себя пропо­ведничеством и знакомством с апологетической и миссионерской литературой. Члены этого кружка в свободное от их прямых слу­жебных обязанностей время разъезжают по всей епархии Петроградской для проповедания учения Христова в опровержение безбожия и сектантства, для поднятия духа у православных и для инструктирования пастырей приходских в деле защиты веры Хри­стовой.
Являясь только помощниками приходскому пастырю и за та­ковых только себя и почитая, эти пастыри-проповедники выез­жают в те или другие местности или по указанию и распоряжению епархиальной власти, или по приглашению приходских священ­ников и советов, или по собственному усмотрению, в обоих по­следних случаях – с ведома каждый раз епархиальной власти.
В местах своего пребывания они говорят за богослужением проповеди и вне его – беседы. Особенное внимание обращают на образование, при содействии приходских священников и сове­тов, местных приходских кружков ревнителей веры и защитников Церкви из мирян и женщин, являясь их объединителями, руко­водителями и сообщая им все необходимые сведения для их дея­тельности у себя в приходе. <...>
Объединяясь в кружок, они все по возможности, не менее двух раз в месяц, собираются вместе или у владыки митрополита, или в епархиальном совете. Здесь они прежде всего научаются, где и что они должны проповедовать и делать, изучают соответ­ствующую литературу, сообщают свои впечатления, наблюдения с мест их работы, вырабатывают методы и планы для дальнейшей их работы».
На лето 1919 года митрополит Вениамин запланировал серию уроков по религиозно-нравственному просвещению и воспитанию детей, используя свой опыт общения с молодежью, полученный во времена ректорства в семинарии. Уроки должны были вестись в те­чение всего летнего периода, причем «по своему характеру... они никоим образом не должны напоминать школьной учебы по Зако­ну Божию прежних лет. Они должны проходить в непосредствен­ном общении руководителей – в живых беседах с ними, в рассказах их; причем детям должна быть предоставлена самая полная и ши­рокая активность в задавании вопросов, в выражении своих недо­умений, мыслей, впечатлений, чувствований и вообще всего их душевного настроения». В целях активизации таких занятий митрополит Вениамин предложил создать союзы детей, которые могли иметь свои уставы и правила нравственности и поведения «вроде следующих: не ругаться, не драться, не ссориться, быть по­чтительными к старшим, услужливыми к больным, немощным, слабым и нищим, креститься при прохождении мимо храма, еже­дневно молиться утром и вечером, в праздничные и воскресные дни по возможности бывать у богослужения и т.п.».
Митрополит предлагал как можно чаще устраивать для детей загородные прогулки, когда, останавливаясь на отдых в лесу или у реки, можно было пастырям и педагогам проводить с ними беседы. Для подготовки педагогов он благословил организовать специальные однонедельные курсы, на которые съезжались бы слушатели из губернии и Петрограда. На курсах должны были читаться лекции на темы: «Детская душа в ее восприятии религиоз­но-нравственных истин, методология религиозно-нравственного просвещения; общая педагогика; практическое ведение религиоз­но-нравственных занятий с детьми; беседы о детских играх; ого­родные работы; общее пение; научение рассказывать». Митрополит Вениамин ввел в правило регулярное проведение крестных ходов детей из всех приходов Петрограда к Казанскому собору и Александро-Невской лавре, а также в отдельных районах в чти­мые храмы и к чтимым святыням. В селах дети шли со святыми иконами и хоругвями в соседнее село.
«Декрет об отделении Церкви от государства в Петрограде не­достаточно твердо провели, – писал он, подводя итоги деятель­ности органов советской власти по исполнению декрета. – До настоящего времени капиталы от церквей не отобраны, описи имущества служителей культа не предоставлены, храмы группам граждан на основании договора с местным Советом не переданы и все еще продолжают находиться в бесконтрольном распоряже­нии больших и маленьких „церковных царьков“. <...>
Домовые церкви <...> не везде закрыты. Так, например, еще до сих пор функционирует домовая церковь при Комиссариа­те земледелия, больше того, каждый вечер накануне воскресных и праздничных дней изумляющиеся петроградцы могут наблю­дать на крыше этого советского здания горящий яркими огнями электрический крест <...>.
Местная церковная иерархия, как известно, прибирающая к своим рукам все то, что плохо лежит, поспешила воспользовать­ся слабостью местных советских работников по отделению Церк­ви от государства, и в настоящее время домовые церкви прикре­пляют к священникам, а этих последних вместе с „приписными“ домовыми церквями назначают уже в церкви приходские. <...>
Разоблачение многовекового обмана при помощи мощей для местных служителей культа, видимо, прошло без всякого следа. Петроградские церковники настолько наивны, что грезят о каких-то новых канонизациях. Опубликованным в № 1 петро­градского „Церковного вестника“ распоряжением митрополита духовенству вменяется в обязанность устраивать торжественные богослужения, посвященные новым „чудотворцам“ Мартирию Зеленецкому, Илариону Гдовскому, Феофилу и Иакову Лужским и Киприану Сторожевскому. „Об этих наших местных праведни­ках, – пишет митрополит, – особенно благовременно вспомнить ныне, в год сильной разрухи в нашей жизни, страданий, плача и религиозного возбуждения“. „Они... помогут нам в государственной и общественной жизни возродиться к былому, славному и доброму“».
Пытаясь воспрепятствовать проведению местными властями кощунственных мероприятий, митрополит Вениамин обратился с письмом к председателю Петроградского исполкома Зиновьеву. «В первых числах текущего сентября на лекции „О коммунизме и религии“, – писал он, – <...> была поставлена на голосование резолюция, предлагающая все мощи изъять из церквей и скон­центрировать в особом музее, в частности так поступить и с находящимися в Петрограде мощами св[ятого] Александра Невского.
Слухи об этом весьма взволновали православное население Петрограда. Гробница Александра Невского одна из главных свя­тынь нашего города, сотни лет она стоит совершенно закрытой, и богомольцы прикладываются к сделанному на ней изображе­нию св[ятого] князя.
Декретом об отделении Церкви от государства возвещена сво­бода совести, и каждому гражданину предоставлено право веро­вать или не веровать. Поэтому кажется удивительным и непонят­ным, почему хотят тревожить великую святыню Петрограда <...>.
Встревоженные слухами верующие постоянно тревожно спра­шивают меня: правда ли, что назначено вскрытие и изъятие св[ятых] мощей, и просят принять меры для предотвращения ве­ликого огорчения религиозного чувства.
Желая успокоить верующих и выяснить положение вопро­са о вскрытии раки благоверного князя, обращаюсь к Вам, граж­данин Зиновьев, как [к] стоящему во главе петроградского пра­вительства, с просьбой от лица многих тысяч верующих, в числе которых немало рабочих и крестьян, приведенной в начале ре­золюции не придавать значения и не приводить ее в исполнение и этим дать мне возможность успокоить многие тысячи взволно­ванных людей.
Доброжелательная церковная политика петроградского прави­тельства дает мне уверенность надеяться, что настоящая просьба многих тысяч граждан будет услышана и исполнена, их религиозная свобода не будет ограничена и стеснена».
О своих взаимоотношениях с властями митрополит Вениа­мин писал 29–30 июня (12–13 июля) 1919 года Патриарху Тихо­ну: «Про нашу петроградскую церковную жизнь могу сообщить следующее. С одной стороны, как будто хотят смягчить свои от­ношения к Церкви. Пригласили на совещание о том, как установить взаимные отношения священников. Но пригласили только из партии демократического духовенства: то есть Егорова, Бояр­ского, Введенского, Попова и некоторых других по их указанию. Стараются образовать какую-то инициативную группу. Рас­суждают об изменении церковного управления, делают всякие обещания духовенству, если оно вступит в число сочувствующих. Есть опасение, что может возникнуть церковный раскол. Состо­ящие на службе гражданской ставят вопрос ребром: духовенство должно сказать определенно и ясно – оно в числе сочувствую­щих или нет; проще – за власть или против. С батюшками, быв­шими демократами, пока у меня отношения добрые. Они явля­ются ко мне и докладывают о ходе разговоров. Но из состоящих на службе есть некоторые неукротимые и невыдержанные.
С другой стороны: обыски в церквях, даже такие, что разла­мывают мраморные одежды и повреждают престолы в таких на­родных храмах, как у Варшавского вокзала. Производили обыск на вокзале, пришли в ночь на Петров день в церковь Воскресения, без священника в алтарь, разломали мраморные одеяния на пре­столах... В Петров день литургия не служилась. Пока до составления особой комиссией акта и моего личного осмотра престо­лов, чтобы установить чин их освящения, я благословил служить вне алтаря на солее и совершать литургию на переносном святом антиминсе, а алтари оставить закрытыми. Тем более что в этой церкви на 14 июля назначено мною служение, при котором я могу и совершить освящение главного поруганного престола.
Мне и самому пришлось познакомиться с Чрезвычайной ко­миссией. На 13 (26) мая я съездил в Кронштадт. Приехал туда 12 (25). Отслужил всенощную в Николаевском соборе. 26 освя­тил левый престол. Вечером служил Пасхальную утреню в Андре­евском соборе, на другой день литургию в Батюшкиной церкви. Службы прошли хорошо, с подъемом, и народу было много. Все шло благополучно. 27 по дороге на пароход я заехал в один дом к имениннику, старосте Богоявленского собора, отслужил крат­кий молебен. Пробыл три четверти часа. Являются представители Чрезвычайной комиссии и объявляют нас арестованными за не­разрешенное собрание и требуют на допрос. Из кого же состояло это собрание: митрополит, местный причт: два священника и три диакона, два иподиакона, после молебна пришли еще два прото­иерея, один мой спутник петроградский, а другой провожавший его кронштадтский, и хозяин. Отвезли нас в Чрезвычайку, не до­прашивали, продержали часа два и нас, петроградцев, отпусти­ли домой на последнем пароходе, духовенство кронштадтское выпустили на второй день, а хозяина на третий. С нами на пароходе и в поезде поехал агент в штатском, который заявил, что должен представить на Гороховую председателю Чрезвычайной комиссии. Поезд пришел в десять часов вечера по новому вре­мени. Погода прекрасная. Он предлагал вызвать автомобиль, но на это требовалось время, и мы пошли пешком. Я надел белый клобук. По пути подходили под благословение. Меня встретил студент-медик, который и сопутствовал. Прохожие едва ли до­гадывались, куда идет митрополит в сопровождении протоиерея, двух иподиаконов с узлом, в котором было малое облачение, шпика и студента. Когда я проходил мимо церкви Вознесения, где предполагал служить в праздник, то особенно усердно помолился, думая: приведет ли Господь служить, вспомнил, как я служил на праздник „Утоли моя печали“ под выстрелами, призвал на по­мощь Матерь Божию и Иоанна Воина и пошел дальше. На Горо­ховой пробыл всего около двух часов. <...>
Через некоторое время меня позвали в Трибунал. Допрашивал председатель и комиссар юстиции. <...>
Предъявлено обвинение: мне дано было разрешение на один день, я остался на второй и устроил незаконное собрание. На осно­вании бывших при мне разрешений я доказал, что мне было дано разрешение не на один день, а на три и ни минуты не просрочил, а незаконное собрание состояло в служении молебна и при уча­стии таких-то лиц. Ввиду этого признали меня свободным. Явился в их заседание в белом клобуке и с посохом. Посох поставил в уго­лок. Поклонился им. Они предложили сесть у стола. Предлагали папирос, но я поблагодарил за любезность. Держали себя весьма корректно, были без шапок, не курили и в виде исключения выда­ли нам пропуска для прохождения по улице в ночное время. <...> Пока ходили за моими пропусками, оставленными в канцелярии, председатель между прочим спрашивал меня о моих отношени­ях к католическому митрополиту. Я ему ответил: с митрополитом лично я не знаком и ни в каких отношениях не состою. Как вы, говорит, смотрите на его арест? Возмущаетесь? Я ответил: жалею, как всякого заключенного. В церкви мы постоянно молимся о су­щих в темницах. Ужели и за наших молитесь, с усмешкой говорит. Я отвечаю серьезно: конечно, и за ваших молимся, они, как и все заключенные, тоже страдают. Около часа мы вышли из Гороховой. <...> Нам, пастырям, надо все испытать, чтобы искушаемым помо­гать. В Вознесение на праздник в Вознесенскую церковь собралась масса народу, распространился слух об аресте митрополита. <...> После Евангелия в проповеди я и рассказал подробности моего ареста во избежание всяких перетолкований. Слушали с затаенным дыханием. Посещение Гороховой для меня полезно и в том отношении, что я познакомился с председателем Чрезвычайной комис­сии, а он со мной и получил личное обо мне впечатление. <...>
Служу почти каждый день. В апреле и мае, по записи иподиа­кона, было шестьдесят три митрополичьи службы. Сейчас нужно ехать в Ивановский монастырь. Там с любовию будем вспоминать Ваше Святейшество».
Во все время своего служения, и в особенности во время гоне­ний, когда у Церкви по декрету об отделении Церкви от государ­ства были отняты почти все возможности для просвещения наро­да, митрополит Вениамин продолжал заботиться, чтобы народ не оставался без просвещения христианским учением. Преподава­ние Закона Божия было, например, им перенесено в помещения приходских советов, братств и на частные квартиры. 30 сентября 1918 года в Петрограде была закрыта духовная семинария, с 15 ок­тября – все церковно-приходские школы в городе и его окрест­ностях. Однако в октябре 1918 года, пользуясь оговоренным в декрете позволением преподавать религию частным образом, митрополит Вениамин добился разрешения Комиссариата народ­ного просвещения на открытие Богословско-пастырского учили­ща с двухлетним курсом обучения. Помещение для училища было выделено на территории Александро-Невской лавры, и в первый же год его работы туда было зачислено пятьдесят учащихся.
19 января (1 февраля) 1919 года по благословению митрополи­та было учреждено Александро-Невское братство, в которое вхо­дили в разные периоды его существования от семидесяти до ста человек; его возглавили иеромонахи Иннокентий (Тихонов), Гу­рий (Егоров) и Лев (Егоров)[u].
Летом 1919 года митрополитом Вениамином был утвержден проект Богословского института, перед которым была постав­лена задача преподавания богословских наук в современных условиях, разработка богословских и церковно-практических вопросов и проведение их в жизнь, а также привлечение и объединение интеллигенции для служения Церкви. 17 декабря устав Богословского института был утвержден Высшим церковным управлением. Были избраны двенадцать наставников для пер­вого курса института – шесть профессоров и шесть преподава­телей, все кандидатуры которых были утверждены митрополи­том Вениамином и вошли в состав Совета института. 23 января 1920 года под председательством митрополита состоялось первое заседание Совета, на котором ректором института был избран наместник Александро-Невской лавры архимандрит Николай (Ярушевич). Но через неделю, 30 января, он отказался от долж­ности ректора, и на его место был назначен протоиерей Николай Чуков.
Официальное открытие Петроградского богословского инсти­тута состоялось 16 апреля 1920 года. Первым во время церемо­нии открытия выступил ректор, рассказавший о задачах институ­та, среди других выступил единоверческий епископ Охтинский Симон (Шлеев), «указавший на теоретическую постановку преж­него семинарского образования, которой необходимо избегать», и в заключение – митрополит Вениамин, сказавший, что «ему хо­телось бы видеть в институте не столько учебное заведение, сколько школу, похожую на школы древности – александрий­скую, антиохийскую, куда обращались все за удовлетворением своих религиозных запросов и которые широко влияли и вне сво­их стен. Так же и здесь институт должен широко нести религиозное просвещение за свои стены».
28 января 1921 года на заседании Совета митрополит Вениа­мин за труды и заботы по восстановлению высшего духовного об­разования был избран почетным членом Петроградского богословского института.
21 февраля первым викарием Петроградской епархии был на­значен епископ Ямбургский Алексий (Симанский), в обязанности которого вошло заведование богословскими курсами, устроенными стараниями митрополита Вениамина. Ознакомившись с рабо­той курсов, епископ Алексий с восторгом писал о них митропо­литу Новгородскому Арсению (Стадницкому): «...был на акте после окончания занятий Законом Божиим в церкви Экспеди­ции заготовления государственных] бум[аг]. Огромное дело там делается в этом отношении. Девятнадцать учащих. Еже­дневно девятьсот человек детей обучается в разных помещени­ях, по группам. Преподавание поставлено очень интересно. <...> Настроение создано особенно теплое и хорошее. <...> Ра­дуюсь большому, несомненно, успеху их и тому размаху, кото­рый дан здесь этому делу. <...> Сейчас вернулся с заседаний в Богословском институте. Рассматривали ученые планы на предстоящий учебный год <...>. Там тоже наблюдается боль­шая сплоченность, серьезное отношение к делу, полное отсут­ствие того, что прежде наблюдалось в семинарских и даже академических корпорациях – это дешевый либерализм и про­тиводействие ради удовольствия. Нужно сказать, что митропо­лит Вениамин держит в своих руках все нити управления, и от него, с одной стороны, исходит инициатива различных начина­ний, с другой – сильная поддержка тех, кто трудится на том или ином поприще. Он все знает, что у него делается, а также кто и как делает свое дело, и он умеет показать и свое одобре­ние, и свое неудовольствие. Он прекрасно учел и понял, в чем заключается при настоящих условиях и в таком городе, как Пе­троград, сила архипастыря – в возможно частом и тесном об­щении с народом, и он и себя лично, и своих викариев направ­ляет к тому, чтобы все более и более расширять круг молитвенного общения с верующим народом».
16 июля 1921 года митрополита Вениамина вызвали в Петро­градскую ЧК на допрос. Встретившийся с ним через несколько дней епископ Алексий, передавая свои впечатления от рассказа владыки об этом посещении, писал: «Митрополит Вениамин, не привыкший... к порядкам допросно-протокольно-следственным, сопровождаемым требованием разных подписок о невыезде и т.д., выглядит как-то растерянным, и, судя по его описанию разговора его с ЧК и ответов, он не мог произвести на них импонирующего впечатления. И теперь он как-то потерял равновесие и линию поведения и, по-моему, допустил большой промах, передав в сво­ей проповеди <...> разговор свой в ЧК и обстоятельства его вызова туда».
23 февраля 1922 года ВЦИК издал декрет об изъятии церков­ных ценностей. Оценивая с религиозной точки зрения этот указ в своем послании, Патриарх Тихон 28 февраля писал: «С точки зрения Церкви подобный акт является актом святотатства, и мы священным нашим долгом почли выяснить взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о сем верных духовных чад наших. Мы до­пустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, не освященных и не имею­щих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали ре­альную помощь страждущим братьям нашим. Но мы не можем одобрить изъятия из храмов наших, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею как святотатство».
Начались для Русской Церкви и для митрополита Вениами­на крестные дни. Остававшиеся полгода жизни стали для него страстной седмицей. 5 марта 1922 года митрополит Вениамин в соответствии с позицией Патриарха написал заявление в Петро­градскую губернскую комиссию помощи голодающим, в котором обозначил условия сотрудничества Петроградской епархии с вла­стью при передаче церковных ценностей: они должны были пере­даваться в том случае, если все другие средства помощи голодаю­щим будут исчерпаны, должны быть даны гарантии, что ценности пойдут только на помощь голодающим, а также наличие на совер­шение всех этих действий разрешения высшей церковной власти в лице Патриарха Тихона.
«Призывая в настоящее время, по благословению Святейшего Патриарха, к пожертвованию церквями на голодающих, – писал он, – только ценных предметов, не имеющих богослужебного характера, мы в то же время решительно отвергаем принудитель­ное отобрание церковных ценностей как акт кощунственно-­святотатственный, за участие в котором, по канонам, мирянин подлежит отлучению от Церкви, а священнослужитель извержению из сана».
6 марта митрополит Вениамин был вызван властями в Смоль­ный. Его сопровождал член правления Общества православных приходов Иван Михайлович Ковшаров. Состоялась беседа митро­полита с заместителем председателя Петроградского губисполкома Г.Е. Евдокимовым и секретарем губисполкома С. Митрофано­вым, с членами Петроградской комиссии помощи голодающим Н.П. Комаровым и С.И. Канатчиковым. При беседе присутство­вали также иподиакон митрополита и еще некто, который митро­политу не был представлен; предположительно, это был предста­витель ГПУ – по окончании переговоров он, ни с кем не прощаясь, молча покинул комнату. Во время переговоров в Смольный при­шел священник Иоанн Заборовский, при своем появлении сде­лавший вид, что попал сюда совершенно случайно, для того лишь, чтобы взять благословение митрополита на чтение вечером вместе с протоиереем Александром Введенским в Государственной фи­лармонии лекции, организованной Комиссией помгола 1-го го­родского района. Он был беспрепятственно пропущен охраной и стал свидетелем переговоров митрополита с представителями власти после того, как митрополит прочел свое заявление[9]. Отец Иоанн при этом оказался единственным представителем Церкви, который лично знал всех собравшихся в комнате советских чи­новников.
Канатчиков, обращаясь к митрополиту Вениамину, сказал:
– У нас имеется декрет, этот декрет мы должны привести в ис­полнение, но мы не хотим, чтобы это происходило насильственно и вызвало нарекание на власть. Мы хотим, чтобы это произошло как можно спокойнее, благороднее, и Церковь приглашена сюда для того, чтобы здесь об этом договориться.
– Как же сопоставить ваши слова и действительность? – мяг­ко возразил на это митрополит Вениамин, приводя пример ко­щунственного изъятия в одной из маленьких домовых церк­вей. – Пришли люди, начали брать церковные ценности. Взяли Евангелие, которое действительной ценности не представляло, сорвали с него серебряное украшение, вещь испортили, сделали непригодной, и пользы не получили, и все это имело характер не­приглядный.
– Подобные действия нами осуждаются, – заявил Канатчи­ков, – мы их не допускаем, и нами сделаны распоряжения о том, чтобы ни в какую церковь никакая комиссия самостоятельно не являлась до тех пор, пока не будет на этот предмет издана общая инструкция.
– Вот вы ставите три пункта, – вступил в разговор Комаров, – что требуется доказать, что все средства на помощь голодающим исчерпаны, что других средств нет. Чем мы можем доказать это? Вот указывают нам на то, что в нашем помещении, где содержатся голодающие, будто бы неопрятность и нечистота. Но судите сами, как возможно иначе сделать. Например, Прудковские бараки, где мы содержим, кормим голодающих, сколько стоит содержание этих бараков? Шесть миллиардов в месяц... Можете дать нам эти деньги?
– Такими деньгами мы не можем располагать, – ответил ми­трополит, – это требует большой организации.
– Все средства исчерпаны, и если мы применяем такую меру, как изъятие церковных ценностей, то вынуждены это делать.
– Этими объяснениями я удовлетворен, – сказал митропо­лит. – Я понимаю прекрасно: положение, безусловно, очень острое, очень тяжелое, и мы, конечно, должны прийти на помощь, никогда не отказываем помочь и хотим это сделать. Церковь не может отказывать в помощи в силу самой христианской любви, которую она проповедует и исповедует, об отказе не может быть и речи.
– Мы об отказе не говорим, – заметил Комаров, – мы говорим о форме помощи.
– Форма может быть разнообразной, – сказал митрополит, – и для нас, православных, было бы в высшей степени ценно, если бы Церкви была предоставлена возможность участвовать в этом деле в качестве самостоятельной единицы. Допустим, у вас несколько голодающих губерний, вы могли бы указать нам определенную губернию, например Самарскую, где бы мы по­могали, или могли покупать хлеб и отправлять туда, где требу­ется помощь.
– Это все правильно и по существу возражать не приходится, – сказал Комаров, – но ведь помощь голодающим должна рассма­триваться не только в том смысле, что надо кормить голодных, но нужно позаботиться и об обсеменении полей, поэтому техниче­ски предложения ваши для нас неприменимы, ваше участие как-то иначе должно быть проявлено.
– Если вы закупите где-нибудь хлеб, то мы можем заплатить по этим счетам.
– Можно, к этому препятствий нет, – сказал Комаров.
Разговор перешел к обсуждению технических подробностей сбора ценностей, и митрополит Вениамин стал рассказывать, что в древней христианской Церкви были примеры, когда Цер­ковь отдавала церковные предметы на общественные нужды, но верующие сами их переливали, деформирование предметов происходило при участии верующих. «Хорошо бы и теперь это сделать», – сказал митрополит. Но на это он получил весьма определенный ответ Комарова, что это невозможно, предметы придется отправить в горнозаводскую область, где есть специ­альное оборудование, но деформирование церковных предметов они гарантируют при самом ближайшем участии представителей духовенства.
Поскольку одним из условий передачи ценностей митрополит ставил благословение Патриарха, он предложил самому поехать в Москву для получения благословения.
Комаров на это с раздражением заметил:
– Вы все говорите, что идете и пойдете навстречу, но слова ваши нас не устраивают, потому что это все слова, но нам это не нужно, нам нужны дела. Мы слышали обратное, что в некоторых церквях священники ведут агитацию против изъятия ценностей.
– Назовите мне фамилии, и я призову их к ответу, – возразил митрополит. – Я этого никогда не поощрял и поощрять не буду. Конечно, это может возникать от недоверия, но мысль о недове­рии есть мысль по существу не христианская. Нас просят – и мы даем. Но нам желательно, чтобы при этом не оскорблялись религиозные чувства верующих людей. Мы хотим, чтобы это носи­ло характер жертвы. Допустим, есть женщина, которая все про­дала, осталась одна икона – родительское благословение – это последнее ее достояние, и она принуждена ее продать, потому что у нее больше ничего нет. Она перед ней в последний раз помолит­ся, последний раз ее облобызает и отдаст. Так сделаем и мы. Мы, все верующие, соберемся, пойдем в Казанский собор, помолимся вместе, потом я сам своими руками сниму ризу с иконы Божией Матери и отдам, но пусть это будет характер жертвы.
Слова митрополита и то, с каким душевным подъемом он их произнес, произвели самое гнетущее впечатление на представите­лей власти, не верить его искренности было невозможно, но как раз добровольной жертвы со стороны Церкви они и не могли до­пустить, и Комаров, сворачивая разговор, сказал:
– Мы не протестуем, нам желательно, чтобы к нам было боль­шее доверие со стороны верующих.
По окончании переговоров протоиерей Иоанн Заборовский сообщил Комарову, что он собирается в этот день читать лекцию в филармонии и просит разрешения рассказать о состоявшемся совещании и его результатах. Комаров разрешил. На просьбу отца Иоанна прочитать на лекции и заявление митрополита Вениами­на Комаров дал согласие и предложил дать текст заявления, но митрополит сказал, что у него есть копия, которую он передаст священнику[10]. Сразу же после этого представители власти стали прощаться.
Митрополит сказал, что нужно было бы назначить церковных представителей в Комиссию помощи голодающим, и хотел сразу же назвать несколько фамилий, но Комаров остановил его:
– Может быть, вы подумаете? – сказал он вопросительно, как бы намекая, что никаких переговоров в дальнейшем не будет и ни на какие уступки они не пойдут. Митрополит, всецело погружен­ный в мысли о жертвенном служении страждущим людям, вряд ли в тот момент мог заметить этот намек и воспринять ту крова­вую интригу, которая плелась вокруг него и близких ему людей, имена которых он собирался назвать. Для представителей вла­сти было ясно: никаких переговоров с Церковью быть не должно, а митрополит Вениамин уже определен жертвой.
Прощаясь, митрополит сказал:
– Вот представители придут в эту комиссию, вместе обсудят дело, а до решения этой комиссии мы никаких действий предпринимать не будем, тогда это будет поставлено на законную основу и пойдет как надо.
Представители власти проводили митрополита до дверей и любезно с ним попрощались. Уже на улице владыка вручил свя­щеннику Иоанну Заборовскому подписанную им копию заяв­ления в Петроградскую комиссию помощи голодающим и велел передать протоиерею Александру Введенскому, что все обстоит хорошо и что переговоры привели к благоприятным результатам.
Вечер, посвященный вопросам помощи голодающим, где ак­тивными участниками стали протоиереи Иоанн Заборовский и Александр Введенский, проходил в том самом зале, где через три месяца будет проходить судебный процесс над митрополитом, которому будет поставлено в вину распространение заявления че­рез прочтение его в этом зале.
Протоиерей Иоанн Заборовский прочел собравшейся тогда публике только что полученное им заявление митрополита и рас­сказал о переговорах митрополита с властями. Сразу же после этого к нему подошел человек, представившийся сотрудником га­зеты «Правда», и попросил дать ему текст заявления, чтобы сде­лать из него выписки для статьи. Поначалу отец Иоанн отказал, зная, что митрополит просил подписанную им копию заявления вернуть, но затем обратился к собравшимся с вопросом, давать или не давать сотруднику газеты «Правда» текст, и, получив ответ, что давать, отдал заявление, которое впоследствии возвращено уже не было.
10 марта представители митрополита Вениамина, назначен­ные им для переговоров с властями, Юрий Новицкий и Николай Егоров, были приглашены на заседание Петроградской комис­сии помощи голодающим, состоявшееся в финотделе в кабинете некоего Гуденкова, где присутствовали член Комиссии помощи голодающим Кондратьев и некий представитель Комиссии из Москвы. Представители митрополита согласились со всем, что предлагали власти, обсуждались лишь пункты: каким образом верующие будут контролировать движение уже переданных вла­стям ценностей и как будет осуществляться дальнейшая их пере­дача, чтобы избежать оскорбления религиозных чувств. У Егоро­ва по окончании беседы сложилось впечатление, что они все же получили какие-то гарантии, что будут соблюдаться пункты, обго­воренные митрополитом в Смольном; прощаясь, они заявили, что сами ничего не решают, их долг – доложить обо всем митрополиту. На это замечание участвовавший в переговорах представитель из Москвы закричал: «Какие там гарантии, мы, собственно, собрались не для выработки гарантий, а для того, чтобы исполнить де­крет!» Егоров и Новицкий ответили, что декрет, конечно, испол­нять нужно, но если митрополит идет навстречу власти, то и власти следовало бы пойти хотя бы на небольшие уступки.
В тот же вечер Новицкий и Егоров посетили митрополита Ве­ниамина. Только они начали говорить, митрополит Вениамин прервал объяснения: «Я выхожу как будто обманщиком: я гово­рил в церквях, что предоставляется возможность широко жерт­вовать, призывал народ, а теперь выходит, что вы, мои пред­ставители, являетесь как бы участниками изъятия. Это какое-то недоразумение». И он повторил ту точку зрения, которую выска­зал при переговорах в Смольном: он добивается активного уча­стия Церкви в помощи голодающим не для гарантий и контроля, а чтобы придать всей этой акции высокий моральный и религи­озный характер, чтобы верующие пожертвовали не только то, что есть в храмах, но, может быть, кто-то бы снял ризу с собственной иконы, отдал бы и свои сбережения.
Детали переговоров митрополита Вениамина с властями со временем стали известны. Среди верующих стало возникать не­довольство, распространялись слухи, что митрополит вошел в дружбу с большевиками, едва ли и не сам стал большевиком, что к нему под благословение и подходить нельзя. «Какой же это ми­трополит, – говорили некоторые, – если он заявил в Смольном, что готов своими руками снять ризу с Казанской иконы Божией Матери и отдать ее им?» Некоторые перестали подходить к ми­трополиту Вениамину за благословением.
В тот же день, 10 марта, уполномоченный по изъятию церков­ных ценностей в Петрограде Приворотский запросил телеграм­мой заместителя особоуполномоченного по учету и сосредоточе­нию ценностей Базилевича, прося «сообщить, допущены ли представители верующих в центральный комитет [для] участия [в] работе и контроля реализации церковных ценностей».
В ответ на эту телеграмму Троцкий 15 марта рекомендовал По­литбюро ЦК РКП(б) допустить «советскую» часть духовенства в органы Комиссии помощи голодающим, преследуя этим цель расколоть духовенство, так как если часть духовенства не только выскажется за изъятие, но и поможет изымать ценности из церк­вей, то тем самым она отрежет для себя возможность возврата к Патриарху Тихону; она же и поможет «устранить какие бы то ни было подозрения и сомнения насчет того, что будто бы изъятые из церквей ценности расходуются не на нужды голодающих».
11 марта митрополит Вениамин собрал у себя некоторых свя­щенников, были приглашены Новицкий и Егоров, участвовав­шие в переговорах с властями, и митрополит спросил собрав­шихся, считать ли переговоры закончившимися или попытаться разрешить неожиданно возникшие недоумения. Все высказа­лись за то, что надо продолжить переговоры, того же хотел и сам митрополит.
13 марта состоялось заседание правления Общества православ­ных приходов, где митрополит прочел письмо, написанное им 12 марта 1922 года[11]. В нем он по-прежнему настаивал на актив­ном участии Церкви в помощи голодающим и не благословлял своих представителей на иных основаниях сотрудничать с пред­ставителями власти, «так как работать они мною уполномочены только в Комиссии помощи голодающим, а не в Комиссии по изъятию церковных ценностей, участие в которой равносиль­но содействию отобранию церковного достояния, определяемому Церковью как акт святотатственный...
Если бы слово мое о предоставлении Церкви права самостоя­тельной помощи голодающим на изъясненных в сем основаниях услышано не было и представители власти, в нарушение канонов Святой Церкви, приступили бы без согласия ее архипастыря к изъятию ее ценностей, то я вынужден буду обратиться к верую­щему народу с указанием, что таковой акт мною осуждается как кощунственно-святотатственный, за участие в котором миряне, по канонам Церкви, подлежат отлучению от Церкви, а священнослужители – извержению из сана».
Письмо было собравшимися одобрено. Отстаивая чисто цер­ковные принципы, митрополит Вениамин тем самым уже всту­пал на путь исповеднический. Встал вопрос, кто доставит письмо в Смольный. Новицкий и Егоров заявили, что могут отнести его, но только как курьеры, без ведения каких бы то ни было пере­говоров, хорошо понимая, что здесь кончалась история государ­ственная и начиналась история церковная – святых мучеников и исповедников.
14 марта Новицкий и Егоров посетили Комиссию помощи го­лодающим. Ознакомившись с письмом митрополита, члены Ко­миссии выразили неудовольствие его содержанием, и представи­телям митрополита было с раздражением указано, что они только затягивают дело, на что Юрий Новицкий возразил, что он всего лишь исполняет поручение митрополита и не уполномочен вести переговоры. На этом все переговоры членов Комиссии с представителями митрополита были прекращены.
В Русской Православной Церкви в то время обновленчество уже не было идейным движением. Низменное чувство самосохра­нения и желание достичь материального благополучия оказались сильнее идеальных целей. Уже в первые годы прихода к власти большевики приступили к созданию в среде духовенства и право­славных мирян штата секретных осведомителей. Из них и пред­стояло теперь сформировать новое «церковное движение», на­правляемое ГПУ на всех этапах его деятельности.
14 марта начальник Секретного отдела ГПУ Самсонов разо­слал начальникам губернских отделов ГПУ распоряжение, чтобы те прислали в Москву к 20 марта проваленных и непригодных к дальнейшей работе церковников-осведомителей для агитацион­ной работы, в том числе из Петрограда священников Введенского и Заборовского[v].
На следующий день, 15 марта, советская пресса под видом информационных сообщений развязала клеветническую кампанию против Русской Православной Церкви и, в частности, против ми­трополита Вениамина, публикуя как факты то, что не имело места в действительности. Так началась подготовка к судебному про­цессу против митрополита и петроградского духовенства.
«15 марта с самого утра около Казанского собора было значи­тельное скопление публики, которая, разбившись на отдельные группы, возбужденно делилась мнениями об ожидаемом якобы прибытии вооруженных отрядов для изъятия церковных ценно­стей. Настроение толпы поддерживали ораторы подозрительного типа».
«Петроградский митрополит Вениамин обратился к прави­тельству с протестом против изъятия церковных ценностей для оказания помощи голодающим. В случае осуществления декрета об изъятии ценностей митрополит угрожает исполнителям отлу­чением от Церкви...»
Исходя из подобного рода сообщений, уполномоченный по изъятию церковных ценностей в Петрограде Приворотский просил Троцкого разрешить применять при изъятии вооруженную силу.
От телеграфного агентства между тем продолжали прихо­дить сообщения пропагандистского характера, в которых прав­да была перемешана с вымыслом, с явными преувеличениями о фактах сопротивления изъятию церковных ценностей. 16 мар­та сообщалось, что в этот день «утром несколько представителей Комиссии по изъятию церковных ценностей пришли к церкви Спаса на Сенной площади. Проникнуть в храм чле­нам Комиссии препятствовала враждебно настроенная толпа, грозившая насилием. Открыто велась черносотенная пропаган­да. Для рассеяния громадной толпы пришлось прибегнуть к помощи конных отрядов».
19 марта Ленин продиктовал для членов Политбюро директив­ное письмо, в котором исчерпывающе отразилось его отношение к Церкви. В нем он дал подробный план – каким образом следует воспользоваться голодом для начала беспощадной борьбы с Пра­вославной Церковью. Ленин писал: «Происшествие в Шуе долж­но быть поставлено в связь с тем сообщением, которое недавно РОСТА переслало в газеты не для печати, а именно сообщение о подготовляющемся черносотенцами в Питере сопротивлении декрету об изъятии церковных ценностей. <...>
Для нас <...> данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный мо­мент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех раз­бить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валя­ются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому долж­ны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь подавлением како­го угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громад­ное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо во всяком случае будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно <...> горстку черносотенного духовенства и реакци­онного городского мещанства. <...>
Я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черно­сотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой же­стокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких деся­тилетий. Самую кампанию проведения этого плана я представляю себе следующим образом:
<...> В Шую послать одного из самых энергичных, толковых и распорядительных членов ВЦИК <...>, причем дать ему словес­ную инструкцию через одного из членов Политбюро. Эта инструк­ция должна сводиться к тому, чтобы он в Шуе арестовал как можно больше, не меньше чем несколько десятков, представителей мест­ного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии по по­дозрению в прямом или косвенном участии в деле насильственного сопротивления декрету ВЦИК об изъятии церковных ценностей. Тотчас по окончании этой работы он должен приехать в Москву и лично сделать доклад на полном собрании Политбюро <...>. На основании этого доклада Политбюро дает детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был про­веден с максимальной быстротой и закончился не иначе, как рас­стрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров. <...>
На съезде партии устроить секретное совещание всех или поч­ти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работ­никами ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала. На этом совещании прове­сти секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, долж­но быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не оста[на]вливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше...»
20 марта Комиссия по учету и сосредоточению ценностей, в заседании которой участвовали Троцкий, Базилевич, Уншлихт, Калинин, Красиков, Галкин и другие, распорядилась отослать шифрованную телеграмму в Петроград секретарю губкома Приворотскому и в копии Зиновьеву с вопросами: «Какие меры предприняты в отношении тех элементов, которые явились фак­тическими организаторами отпора комиссиям по изъятию в не­скольких церквях?.. Произведение изъятия ценностей в Петро­граде требует особенной тщательности и энергии, так как исход дела в Петрограде будет иметь большое значение для провинции. Необходима мобилизация значительного количества сил... В частности, какие меры приняты для установления наиболее виновных в сопротивлении лиц и для их изъятия и предания Трибуналу?..»
Эти распоряжения Ленина и Политбюро бесповоротно обрек­ли митрополита Вениамина на смерть.
Одновременно стали активно проводиться мероприятия по осуществлению плана Троцкого и ГПУ по расколу Российской Церкви. 22 марта 1922 года двенадцать священнослужителей, сре­ди которых были вожди обновленчества Александр Введенский, Александр Боярский и Владимир Красницкий, подписали декла­рацию, обвинявшую часть духовенства и мирян в злонамеренном сопротивлении передаче церковных ценностей государству, автором текста которой был протоиерей Александр Введенский[12].
После ее опубликования митрополит Вениамин вызвал к себе для объяснений протоиереев Александра Боярского и Александра Введенского. При беседе присутствовал епископ Кронштадтский, викарий Петроградской епархии Венедикт (Плотников). Митро­полит спросил священников, каковы были мотивы подобного вы­ступления. Протоиерей Александр Боярский ответил, что отда­вать церковные ценности – это христианский долг, между тем как в настоящее время Церковь и власть встали друг против друга, как враги; такое положение далее не может продолжаться, надо всту­пать в переговоры со Смольным. Митрополит Вениамин отечески заметил протоиерею Александру Введенскому: «Почему Вы по­ступили самостоятельно, не сказав мне? Помните, как мы вместе работали, как проповедовали, как испытывали удовлетворение от церковной деятельности. И вот отчего бы Вам не работать в со­гласии со мною, а Вы выступили на страницах газеты против меня?» И митрополит предложил священникам стать посредниками в его переговорах со Смольным.
31 марта по благословению митрополита Юрий Новицкий по­сетил протоиерея Александра Введенского как близко знакомо­го с мнениями и настроениями представителей советской власти, с просьбой содействовать тому, чтобы состоялось соглашение между митрополитом и советской властью, дабы избежать эксцес­сов при изъятии ценностей. Протоиерей Александр согласился. Новицкий и Егоров на следующий день поставили об этом в из­вестность митрополита, который, выслушав их, сказал: «Я, соб­ственно, никогда не отстаивал свои условия как непреложные, обратитесь к Введенскому, если он возьмется за посредничество, то я с удовольствием этим воспользуюсь».
3 апреля протоиерей Александр Введенский получил от митро­полита полномочия на ведение переговоров вместе с протоиереем Александром Боярским и Егоровым. 4 апреля Егоровым и про­тоиереем Введенским был написан текст, приемлемый, как они считали, и для правительства, и для церковной стороны, и митро­полит Вениамин благословил протоиереям Боярскому и Введенскому «отстаивать указанные положения». На вопрос о границах, до которых следовало доходить в их отстаивании, митрополит от­ветил, что не считает условия неизменяемыми. 5 апреля предста­вители Комиссии помощи голодающим Кондратьев и Бакаев в присутствии протоиереев Боярского и Введенского выразили свое согласие с их предложениями[13].
10 апреля митрополит Вениамин созвал настоятелей церквей; он начал свое выступление с порицания форм деятельности ча­сти духовенства, и в особенности протоиереев Введенского и Бо­ярского, обвинив их в сепаратизме. Затем он попросил их самих объяснить свою позицию. Протоиереи Боярский и Введенский стали давать объяснения, причем их речь часто прерывалась кри­тическими замечаниями собравшихся. Митрополит со своей сто­роны предложил продолжить переговоры со Смольным, духовен­ство его поддержало.
В соответствии с этим решением в тот же день, 10 апреля, ми­трополит Вениамин выпустил обращение к пастве, в котором уже почти не ставил властям условий при изъятии ценностей. «Не осталась Церковь глуха и к переживаемому ныне страшному на­родному бедствию, – писал он. – Храмы наши и церковные люди оглашались неоднократно призывами жертвовать на голодающих деньгами, продуктами и церковными ценностями: украшениями с икон, лампадами, подсвечниками и т.п.
Но добровольные пожертвования Церкви и церковных людей признаются недостаточными. Все церковные ценности изымают­ся распоряжением гражданской власти на голодающих.
Я своей архипастырской властью разрешаю общинам и верую­щим жертвовать на нужды голодающих и другие церковные цен­ности, даже и ризы со святых икон, но не касаясь святынь храма, к числу которых относятся: святые престолы и что на них (свя­щенные сосуды, дарохранительницы, кресты, Евангелия, вмести­лища святых мощей и особо чтимые иконы). <...>
Но если гражданская власть, ввиду огромных размеров народ­ного бедствия, сочтет необходимым приступить к изъятию и про­чих церковных ценностей, в том числе и святынь, я и тогда убе­дительно призываю пастырей и паству отнестись по-христиански к происходящему в наших храмах изъятию <...>.
Со стороны верующих совершенно недопустимо проявление насилия в той или другой форме. Ни в храме, ни около него не­уместны резкие выражения, раздражения, злобные выкрики про­тив отдельных лиц или национальностей и т.п., так как все это оскорбляет святость храма и порочит церковных людей, от которых, по апостолу, должны быть удалены „всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою“ (Ефес. 4, 31).
При изъятии церковных ценностей, как и во всяком церков­ном деле, не может иметь места проявление каких-либо полити­ческих тенденций. Церковь, по существу своему, – вне политики и должна быть чуждой ей. „Царство Мое не от мира сего“, заявил Спаситель Пилату. Этим курсом, вне политики, я вел корабль Петроградской Церкви и веду, и идти им настойчиво приглашаю всех пастырей. Всякого рода политические волнения, могущие возникнуть около храма по поводу изъятия ценностей, как было, например, около храма на Сенной, никакого отношения к Церк­ви не имеют, тем более к духовенству. Для беспрерывности совер­шения богослужения, согласно обнародованному постановлению гражданской власти, будут обязательно оставлены в каждом храме по количеству престолов комплекты священных сосудов, даро­хранительницы, по большому и малому Евангелию и кресту, вме­стилище святых мощей, всенародно чтимые и местные приход­ские святыни остаются неприкосновенными с их украшениями при внесении соответствующего выкупа. Желая сохранить воз­можно больше благолепия в наших храмах, соберем, что возмож­но, в наших домах драгоценностей и пожертвуем их для сохране­ния церковного благолепия.
Не сможем мы всего выкупить – лишатся наши храмы неко­торых своих драгоценностей, скорбеть безутешно не будем. Ска­жем по слову Божию: „Господь раньше дал, Господь теперь взял украшение наших храмов, да будет имя Господне благословенно“ [ср.: Иов, 1, 21]. Проводим изымаемые из наших храмов церков­ные ценности с молитвенным пожеланием, чтобы они достигли своего назначения и помогли голодающим. Для этого используем, насколько возможно, предоставляемое верующим право по на­блюдению за поступлением изымаемых церковных ценностей по назначению и сопровождению предметов довольствия голода­ющим.
Всегда любовно внимательные к голосу вашего архипастыря, и на этот раз послушайте его, дорогие мои. Сохраните доброе хри­стианское настроение в переживаемом нами тяжелом испытании. Не давайте никакого повода к тому, чтобы капля какая-нибудь, чьей бы то ни было человеческой крови была пролита около хра­ма, где приносится Бескровная Жертва.
Перестаньте волноваться. Успокойтесь. Предадите себя в волю Божию. Спокойно, мирно, прощая всем вся, радостно встретьте Светлое Христово Воскресение. Тогда скорбь ваша в радость претворится, и никто никогда не отымет этой радости от вас (ср.: Ин. 16, 20–22)».
Обращение митрополита Вениамина было опубликовано 14 ап­реля в газете «Петроградская правда».
Все это время, руководствуясь указаниями Ленина и Полит­бюро, ГПУ вело подготовку к публичному судебному процессу. В ночь с 28 на 29 апреля была арестована группа священнослу­жителей и мирян, и среди них архимандрит Сергий (Шеин), председатель Общества православных приходов Петроградской епархии Юрий Петрович Новицкий и юрисконсульт Алексан­дро-Невской лавры Иван Михайлович Ковшаров. 30 мая Юрий Новицкий был допрошен и на допросе, в частности, заявил, что  «на Сенной площади никакой комиссии не было, и события про­изошли провокационные; правлению также из разговоров неко­торых лиц стало известно о беспорядках и в других церквях, как-то в Казанском соборе, о котором сообщил протоиерей Чуков, и добавил, что ими были приняты меры и никаких эксцессов до­пущено не было». Завершая показания, Юрий Новицкий сказал: «Я был лично у протоиерея Александра Введенского, кото­рого просил, чтобы он принял меры к тому, чтобы состоялось соглашение с властью в день изъятия ценностей, и чтобы не было никаких эксцессов в этом деле. Введенский обещал свое содействие, и в результате было опубликовано обращение Петроградского митрополита.
Одновременно, руководствуясь советами Троцкого, ГПУ пред­приняло дальнейшие шаги по организации церковного раскола, смещению Патриарха Тихона и захвату власти в Церкви агентами ГПУ.
5 мая Патриарх Тихон дал показания в суде по делу арестован­ных в Москве священников и мирян, обвиняемых в сопротивле­нии изъятию церковных ценностей. В тот же день он был вызван к 7 часам вечера на допрос в ГПУ на Лубянку.
7 мая Московский ревтрибунал объявил приговор обвиняе­мым, из которых одиннадцать были приговорены к расстрелу, и 9 мая Патриарх был вызван на допрос в ГПУ, где ему было объ­явлено, что он привлекается к судебной ответственности. В тот же день из Петрограда в Москву прибыли протоиерей Александр Введенский, священник Евгений Белков и псаломщик Василий Стадник. 12 мая в двенадцатом часу ночи, когда Патриарх был уже в постели, священники Введенский, Красницкий, Белков, Кали­новский и псаломщик Стадник в сопровождении двух сотрудни­ков ГПУ вошли в кабинет Патриарха. Вышедший к ним Патриарх благословил священников и псаломщика и, пригласив их сесть, спросил, что им нужно. Они заявили, что под «водительством Патриарха Тихона Церковь переживает состояние полной анар­хии, что всей своей контрреволюционной политикой и, в частно­сти, борьбой против изъятия ценностей она подорвала свой авторитет и всякое влияние на широкие массы», и потребовали «от Патриарха немедленного созыва для устроения Церкви Помест­ного Собора и полного отстранения Патриарха до соборного ре­шения от управления Церковью».
После этой беседы Патриарх передал им заявление на имя председателя ВЦИК М.И. Калинина. «Ввиду крайней затрудни­тельности в церковном управлении, возникшей от привлечения меня к гражданскому суду, почитаю полезным, для блага Церкви, поставить временно, до созыва Собора, во главе церковного управ­ления или Ярославского митрополита Агафангела[w], или Петроградского митрополита Вениамина», – написал он.
15 мая обновленцы были приняты М.И. Калининым, кото­рый сказал, что заявление Патриарха о его самоустранении он принимает к сведению, а выбор кандидата – это внутреннее дело Церкви.
16 мая обновленцы снова пришли к Патриарху, и тот был вы­нужден сам сделать выбор кандидата в заместители, после чего написал письмо митрополиту Ярославскому Агафангелу (Преоб­раженскому) с извещением, что ставит его во главе церковного управления до созыва Собора. 17 мая протоиерей Владимир Красницкий выехал вместе с этим письмом в Ярославль для пере­говоров с митрополитом Агафангелом. Но уговорить митрополита Агафангела подчинить Церковь новосозданной группе не удалось, и митрополит был заключен под домашний арест и привлечен к уголовной ответственности.
Все это время не прекращалось сопровождавшееся варварским уничтожением общенациональных ценностей изъятие церков­ных святынь. Уже после публикации последнего послания митро­полита Вениамина и получения настоятелем Казанского собора протоиереем Николаем Чуковым 15 мая телеграммы М.И. Кали­нина – «снятие церковных врат Казанского собора задержать» – бывший председатель Петроградской ЧК, а в то время член Комиссии по изъятию церковных ценностей Бакаев самолично явился изымать ценности в Казанский собор.
«Первый раз видел его, – писал протоиерей Николай Чуков в дневнике. – Глаза бегают, хитрые, подозрительные; странная привычка хихикать; властные тона; полная несговорчивость – ни на какие уступки и резко непримиримое отношение ко всему, что касается какого-нибудь послабления в пользу Церкви. При осмо­тре предметов и икон все зарегистрированное непрестанно требо­вал передавать в Эрмитаж. Никакие просьбы не действовали. Ввиду того, что он велел отправить в Эрмитаж многое из выку­пленного уже <...>, я пытался выкупить боковые царские врата – не согласился ни за что!»
18 мая священники Александр Введенский, Евгений Белков и Сергий Калиновский, встретившись с Патриархом, предъяви­ли ему новые требования. Сославшись на то, что Церковь ввиду устранения Предстоятеля от церковного управления остается без управления, они писали: «Мы, нижеподписавшиеся, испросили разрешение государственной власти на открытие и функциониро­вание канцелярии Вашего Святейшества.
Настоящим мы сыновне испрашиваем благословение Вашего Святейшества на это, дабы не продолжалась пагубная остановка в делах по управлению Церковью. По приезде Вашего заместите­ля он тотчас же вступит в исполнение своих обязанностей.
К работе в канцелярии мы привлечем временно до оконча­тельного сформирования управления под главенством Вашего за­местителя находящихся на свободе в Москве святителей».
Патриарх на этом прошении написал резолюцию, поручая нижепоименованным лицам принять и передать синодские дела высокопреосвященному Агафангелу при участии секретаря Нумерова, а по Московской епархии – преосвященному Иннокентию, епископу Клинскому, а до его прибытия – преосвященному Лео­ниду, епископу Верненскому, при участии столоначальника Невского.
В тот же день начальник следственной части Трибунала Пе­троградского военного округа распорядился начать следствие по делу о противодействии изъятию церковных ценностей, что свидетельствует о синхронности всех действий по реализации имевшегося у ГПУ плана. Тогда же, 18 мая, митрополит Вениа­мин был вызван на допрос в Петроградский губернский ревтрибу­нал, где ему было показано его заявление от 5 марта 1922 года, поданное им в Петроградскую губернскую комиссию помощи голодающим, и предъявлено обвинение в его распространении. Дав некоторые пояснения об обстоятельствах появления заявле­ния, митрополит Вениамин сказал: «Виновным себя в предъяв­ленном мне обвинении в выпуске и распространении ответа Петроградскому помголу как агитационного средства для противодействия изъятию церковных ценностей – не признаю».
На следующий день митрополит Вениамин подал в Ревтрибу­нал заявление, поясняющее его позицию относительно помощи голодающим.
«Виновным себя в агитации против изъятия церковных ценно­стей чрез распространение [заявления], поданного мною 6 марта в Петроградскую губернскую комиссию помощи голодающим, не признаю <...>, – писал он. – В получении разрешения высшей церковной власти я был уверен и исходатайствование его брал на себя. При выполнении заявленных мною условий обещал при­нять личное участие в передаче священных церковных ценностей и призвать к живому участию верующих. Самой передаче я хотел придать молитвенный священный характер, чтобы вызвать рели­гиозный подъем в деле помощи голодающим, расположить веру­ющих жертвовать на голодающих не только церковные ценности, но помогать этому делу собственными своими пожертвованиями.
В деле помощи голодающим нет нужды прибегать к принуди­тельному изъятию. Принудительное же изъятие священных цер­ковных ценностей я признавал актом кощунственно-святотат­ственным, принимать участие в котором верующие не могут, и к этому участию призывать их я не могу[x].
Если проводящие это изъятие придут в храм и будут просить священные сосуды или другие святыни, к которым неосвященные не могут прикасаться, священник и верующие не могут их переда­вать, пришедшие должны будут брать сами. <...>
Случайно присутствовавший на заседании протоиерей Иоанн Заборовский получил разрешение сообщить об этом заседании на устрояемой в этот день лекции в пользу голодающих в зале фи­лармонии. Здесь в присутствии многотысячного собрания было прочитано мое заявление. Вечером 6 марта я прочитал его в засе­дании правления Общества православных приходов Петрограда и епархии.
Слух о сделанном мною заявлении распространился, им заин­тересовались, и оно стало появляться в разных местах. Официаль­ных распоряжений о распространении его мною не делалось. Но оно мною и не скрывалось, так как и без того широко было оглашено».
19 мая Патриарх был перевезен из Троицкого подворья в Дон­ской монастырь и заключен под домашний арест, а Троицкое подворье в тот же день заняли обновленцы. Первую часть опера­ции против Церкви, задуманной Лениным и Троцким и направ­ленной на разрушение церковного управления, власти могли счи­тать почти завершенной.
24 мая следователь допросил Ивана Михайловича Ковшарова, в прошлом присяжного поверенного, а в то время чиновника от­дела народного образования. Отвечая на вопросы следователя, он сказал: «В агитации против изъятия церковных ценностей винов­ным себя не признаю, тем более что в Александро-Невской лавре, представителем которой я состою, изъятие прошло вполне благополучно, и я за это получил благодарность. Членом правления Общества православных приходов я состою с 1 января 1922 года. Правление – учреждение чисто академическое и занимается глав­ным образом контролем церковной дисциплины. <...> 6 марта митрополит ездил в Смольный, причем пригласил с собой и меня. Там он вручил свое письмо товарищу Комарову и беседовал с ним. Как я понял, товарищ Комаров высказывал свое личное мнение, что Церкви будет предоставлена возможность активно участво­вать в помощи голодающим. Вообще все посещение произвело самое благоприятное впечатление... »
В тот же день, 24 мая, ВЦУ командировало протоиерея Алек­сандра Введенского в Петроград, вручив ему за подписью еписко­па Верненского Леонида (Скобеева)[y] удостоверение в том, что он, «согласно резолюции Святейшего Патриарха Тихона, является полномочным членом ВЦУ и командируется по церковным делам в Петроград и другие местности Российской Республики».
Прибыв на следующий день в Петроград и заявив, что митропо­лит Вениамин будет отстранен от управления епархией и сослан в Олонецкую губернию, протоиерей Александр начал переговоры с викарием митрополита епископом Алексием (Симанским). Епископу Алексию он сообщил, что ему и единомышленным с ним священникам представителями правительства «было разъ­яснено, что с Церковью как организацией решено покончить... все теперь лишенные возможности действовать иерархи считают­ся людьми поконченными, и на возвращение их к активной дея­тельности нет никакой надежды.
Как на последнюю меру... указано... на возможность органи­зовать Центральное церковное управление из лиц политически чистых в глазах правительства... это... будет последняя ставка, по­следнее доверие правительства к Церкви, которая в лице этого Высшего церковного управления берет на себя ответственность за то, что около Церкви не будут группироваться контрреволюцион­ные элементы...
Относительно же митрополита Вениамина было сказано, что о нем речи быть не может... он... уже почитается конченым человеком, что суд предстоящий в ближайшее время и должен оформить...» Протоиерей Александр сообщил епископу Алек­сию, что сам он после приезда из Москвы не видел митрополи­та, но считает все переговоры с ним бесполезными, ибо как управляющий епархией тот доживает последние дни. Выслушав Введенского, епископ Алексий убедил его все же посетить ми­трополита.
В тот же день следственная часть Петроградского губревтрибунала потребовала от митрополита Вениамина, чтобы он «в са­мом срочном порядке» выслал в Ревтрибунал воззвания Па­триарха Тихона и все его распоряжения, касающиеся вопроса изъятия церковных ценностей, обращение митрополита в Петроградский помгол и Исполком, обращение к пастве от 6 апреля и инструкции благочинным по вопросу об изъятии цер­ковных ценностей, а также распорядился «командировать 26-го на допрос к 11 часам дня священника Стефановича и того же числа к 2 часам дня благочинного... Клементьева... Кононова... Платонова». Так началось юридическое оформление грядуще­го судебного процесса.
26 мая протоиерей Александр Введенский посетил митропо­лита Вениамина. Митрополит во весь этот период был совершенно спокоен, каждый день он служил или в Крестовой церкви, или в одном из храмов города; он сразу же его принял. В конце беседы отец Александр показал свой мандат.
– А почему здесь нет подписи Святейшего Патриарха? – спро­сил митрополит.
– Но зато ВЦУ есть, а патриаршая резолюция дана черными чернилами на белой бумаге, – нагло ответил Введенский.
После этих слов митрополит поднялся, молча благословил священника и попрощался.
Будучи строгим исполнителем церковной дисциплины, ми­трополит не допускал саму возможность того, чтобы подчинен­ный ему клирик мог отправиться без его ведома к Патриарху и привезти от него документ, не согласованный предварительно с ним как с правящим архиереем и его непосредственным кано­ническим начальником – неважно, будет ли это награда, полу­ченная от Патриарха помимо митрополита, – в этом случае он вряд ли благословил ею пользоваться, или это будет письмо, ко­торое привезет его клирик от некоего ВЦУ, учреждения, не име­ющего никаких признаков законности, – в этом случае немину­емо последовало бы запрещение в священнослужении.
Через день, в воскресенье 28 мая, митрополит Вениамин слу­жил в Никольском морском соборе. С ним служили его викарии – епископы Алексий (Симанский) и Венедикт (Плотников). После чтения Евангелия митрополит сказал краткое слово о церковном единстве, а затем зачитал свое послание к петроградской пастве, в котором объявлялось о запрещении в священнослужении трех петроградских священников – Александра Введенского, Влади­мира Красницкого и Евгения Белкова[14].
Послание было передано в храмы, где служили эти священни­ки. Протоиерею Александру Введенскому послание было вручено в то время, когда он служил литургию. Служившие вместе с ним священники, прослушав послание, разоблачились и во время причастного стиха покинули храм. Протоиерей Александр «вы­шел с чашей к народу и, сообщив о полученном от митрополита отлучении, сказал, что кто смущается этим, пусть не подходит к Святой Чаше, а кто не смущается, пусть приобщается. Толпа отхлынула, и причастились только четыре человека».
В тот же день отец Александр направил митрополиту письмо, в котором обвинил его в клевете. «На меня клевещут, что я про­дался большевикам, устраиваю советскую церковь и т.п., – писал он. – Теперь Вы своей бумагой клевещете на меня, будто бы я церковный ослушник. И это за то, что я подчиняюсь воле патри­аршей, принимаю участие в делах Высшего церковного управле­ния. На основании всего этого я считаю Вашу бумагу незаконной от начала до конца, Ваше отлучение меня, пребывающего в един­стве со Святейшим Патриархом и работающего по его поруче­нию, – не имеющим, конечно, никакой силы, а Ваши действия – подлежащими духовному следствию...»
29 мая митрополит Вениамин молился на Никольском клад­бище, когда келейник сообщил ему, что в его канцелярии начал­ся обыск. Митрополит перекрестился и направился в канцеля­рию, где сотрудники ГПУ уже рылись в его бумагах. Здесь он встретил председателя Комиссии по изъятию церковных ценностей Бакаева и протоиерея Александра Введенского, который, увидев митрополита, подошел к нему взять благословение, но митрополит жестом остановил его и сказал: «Отец Александр, мы же с Вами не в Гефсиманском саду». Бакаев потребовал от митрополита, чтобы тот отменил постановление о запрете свя­щенников в священнослужении, в противном случае против него и других лиц будет возбуждено уголовное дело и начнется судебный процесс, в результате которого погибнет и он, и близ­кие к нему люди. Митрополит ответил на это категоричным от­казом. Тогда ему было объявлено, что с этого часа он находится под домашним арестом.
На следующий день, 30 мая, в газете «Петроградская правда» были опубликованы послание митрополита Вениамина о запре­щении в священнослужении трех петроградских священников и ответное письмо протоиерея Александра Введенского. Заглав­ными буквами в газете был напечатан комментарий, звучавший как не подлежащий обжалованию приговор: «Вениамин Петро­градский раскладывает костер гражданской войны в стране, само­званно выступая против более близкой к народным низам части духовенства. Карающая рука пролетарского правосудия укажет ему его настоящее место!»
31 мая начальник VI отделения СО ГПУ Е.А. Тучков подписал официальное распоряжение о заключении Патриарха Тихона под домашний арест. 1 июня начальник Особого отдела и член Кол­легии ГПУ Менжинский и начальник Секретного отдела секретно­оперативного управления ГПУ Самсонов направили в Петроград в губернский отдел ГПУ телеграмму: «Митрополита Вениамина арестовать и привлечь к суду, подобрав на него обвинительный материал... арестовать его ближайших помощников-реакционеров и сотрудников канцелярии, произведя в последней тщательный обыск... Вениамин Высшим церковным управлением отрешается от сана и должности... О результатах операции немедленно сообщите».
Вечером 1 июня митрополит Вениамин был арестован и заключен в тюрьму на Шпалерной улице.
Во временное управление епархией вступил его первый вика­рий, епископ Ямбургский Алексий (Симанский), который в самый день ареста митрополита выпустил обращение к петроградской па­стве, объявив, что постановление митрополита Вениамина о про­тоиерее Введенском и других священниках потеряло силу и их об­щение с Православной Церковью восстановлено[15].
На следующий день епископ Алексий писал митрополиту Ар­сению (Стадницкому), выражая в письме надежду благородную, но, как вскоре выяснилось, несостоятельную: «Чрезвычайное ре­шение по снятии отлучения с протоиерея Введенского явилось неизбежным. Быть может, этим охранится безопасность тех многочисленных несчастных, которые стоят у раскрытых могил...»
3 июня послание епископа Алексия было опубликовано в «Пе­троградской правде», и епископ направил в Революционный три­бунал письмо с просьбой разрешить представителям петроград­ского духовенства – священникам Ивановскому, Платонову и Чепурину – посетить в тюрьме митрополита Вениамина, чтобы склонить его к тому, чтобы он лично подтвердил, что запрещение в священнослужении со священников действительно снято. Три­бунал отказал ему в этом, так как «свидание <...>, – по мнению Трибунала, – является церковно-политическим актом и Трибунал не может оказывать предпочтение никому из участвующих в деле лиц».
Протоиерей Александр Введенский со своей стороны напра­вил в Ревтрибунал заявление. «Прошу предоставить мне возмож­ность выступить на процессе церковников с защитительной ре­чью, – писал он. – Я собираюсь вскрыть и подчеркнуть все язвы церковности, все заигрывание Церкви с контрреволюцией, но вместе с этим просить пощады этим личностям как таковым». На праздник Троицы, 4 июня, протоиерей Александр Введенский выступил вечером перед огромной аудиторией в бывшем Таври­ческом дворце.
Поначалу Революционный трибунал привлек к делу двести од­ного человека, но затем число участников судебного процесса было сокращено; 2 июня сто четырнадцать человек были освобождены.
Судебный процесс над митрополитом Вениамином и другими обвиняемыми готовился самым спешным порядком; полностью отсутствовал этап предварительного следствия, все проводилось по схеме, придуманной в ГПУ, в которой главное место занимало распространение митрополитом своего послания. Петроградский процесс шел сразу же вслед за Шуйским и Московским. Идущие один за другим и кончавшиеся расстрелами невиновных процес­сы, терроризируя население, имели огромное психологическое значение, почти достигая ленинских целей – подавления на мно­гие годы самой мысли о сопротивлении.
Судебный процесс начался 10 июня в расположенном в центре города здании филармонии; к ответственности были привлечены восемьдесят шесть человек. Вход в зал был по билетам, которые выдавались Революционным трибуналом, и тем самым верующие по большей части не были допущены на суд и толпились у здания.
Виновником ареста митрополита Вениамина, по мнению большинства современников, был протоиерей Александр Введен­ский, и когда он как свидетель намеревался пройти в зал суда, не­кая женщина бросила в него камень, попав в голову. Введенский сразу же был отвезен домой и впоследствии не принимал участия ни в одном из заседаний.
Митрополит Вениамин, архимандрит Сергий (Шеин), Юрий Новицкий, Иван Ковшаров и другие обвинялись в «использова­нии легальной церковной организации (Общества приходских со­ветов) в контрреволюционных целях, агитации против изъятия церковных ценностей, противодействии и сопротивлении изъятию ценностей... ». 
Преподобномученик Сергий родился 30 декабря 1870 года в деревне Шейно Новосильского уезда Тульской губернии в семье коллежского секретаря Павла Васильевича Шеина и его супруги Натальи Акимовны и в крещении был наречен Васили­ем. Рано овдовев, Наталья Акимовна осталась с десятью малолетними детьми. По прихождении Василия в возраст встал во­прос о его образовании, на что у матери не было средств. Добрые люди оказали ей помощь: титулярный советник Дмитрий Илариевич Пестрожецкий дал поручительство, что будет платить за все время обучения Василия, и тот под его поручительство поступил в Императорское училище правоведения в Санкт-Петербурге. Но благотворитель не располагал средствами, доста­точными для оплаты всего срока обучения, и когда до окончания училища оставалось два года, Наталья Акимовна подала проше­ние на имя императора с просьбой зачислить сына стипендиа­том Его Императорского Величества. Первоначальная помощь частного благотворителя и затем государства в лице императора не оказалась напрасной – Василий не остался должником своих благотворителей, а через них и Отечества.
10 мая 1893 года Василий окончил училище правоведения с золотой медалью и занесением его имени на мраморную доску, с присвоением чина титулярного советника. 26 мая он был опре­делен на службу в Министерство юстиции и откомандирован в канцелярию Межевого департамента Правительствующего Се­ната, 1 апреля 1894 года – переведен в канцелярию 3-го Департа­мента Правительствующего Сената. 1 ноября 1895 года Василий Павлович был командирован в юрисконсультскую часть цен­трального управления Министерства юстиции для работы в уч­режденной при Министерстве Комиссии для пересмотра законо­положений по судебной части. 14 мая 1896 года –  произведен в коллежские асессоры и в том же году приглашен читать лек­ции по гражданскому праву в училище правоведения в связи с плохим состоянием здоровья профессора С.В. Пахмана, а поз­же по его представлению был назначен в училище на должность преподавателя гражданского права. 19 марта 1897 года Василий Павлович был командирован на четыре месяца за границу для слушания лекций в германских университетах. 3 февраля 1898 года он был командирован в юрисконсультскую часть в центральном управлении Министерства юстиции, а 1 июля 1899 года назначен младшим помощником обер-секретаря Су­дебного департамента Правительствующего Сената. 1 октября 1900 года Василий Павлович был назначен младшим делопро­изводителем Первого департамента Министерства юстиции и 14 мая того же года произведен в надворные советники. 8 июня 1902 года он был назначен помощником юрисконсульта Мини­стерства юстиции. 17 февраля 1903 года его назначили предста­вителем от Министерства юстиции в состав образованной при Министерстве внутренних дел Особой комиссии для разработки вопроса об учреждении градоначальства в городе Ростове-на-Дону. 17 октября того же года его перевели на службу старшим делопроизводителем государственной канцелярии, а 25 октя­бря – в Отделение свода законов. 14 мая 1904 года он был произведен в коллежские советники.
17 февраля 1905 года Василий Павлович был назначен предсе­дателем учрежденной императором Комиссии для выявления причин недовольства рабочих в Санкт-Петербурге и его пригоро­дах. 6 июля 1905 года он был назначен делопроизводителем Об­щего собрания Государственного Совета и временно – в Отделе­ние свода законов. 30 ноября 1905 года ему было поручено принять участие в трудах Особого вневедомственного совещания для согласования действующих узаконений с императорским ука­зом 17 апреля 1905 года под председательством члена Государ­ственного Совета, генерал-адъютанта, генерала от кавалерии гра­фа Игнатьева 2-го. 1 января 1907 года Василий Павлович был произведен в статские советники, 22 января переведен в Третье отделение по делам законодательным, 13 апреля – в Отделение свода законов, 23 июня он был назначен в число членов Особого при Святейшем Синоде присутствия для разработки вопросов, связанных с подготовкой Священного Собора Православной Рос­сийской Церкви, 6 декабря – назначен помощником статс-секретаря Государственного Совета, 11 декабря – командирован в канцелярию Законодательного отдела Государственной думы. 27 июня 1908 года Василий Павлович стал заведующим Законода­тельным отделом. 5 июля 1908 года он был уволен с должности помощника статс-секретаря с назначением его начальником отдела канцелярии Государственной думы.
В 1913 году Василий Павлович был избран от Тульской губер­нии членом IV Государственной думы и, будучи беспартийным, примкнул к фракции националистов. В Государственной думе он занимался в основном вопросами, касающимися Православной Российской Церкви – был членом вероисповедной комиссии и до­кладчиком бюджетной комиссии по смете Святейшего Синода.
В 1917 году Василий Павлович был избран в состав Священно­го Собора Православной Российской Церкви: он вошел в Предсоборный совет, Соборный совет, был заместителем председателя Уставного отдела Собора и секретарем Собора. Избрание его се­кретарем Собора состоялось 19 августа 1917 года. Заседание про­ходило под председательством товарища председателя Собора архиепископа Новгородского Арсения (Стадницкого) в присут­ствии четырехсот сорока трех членов Собора. Для избрания чле­ны Собора подали записки с именами – кого они желают видеть секретарем Собора. За Василия Павловича Шеина было подано двести сорок четыре записки, за протоиерея Константина Аге­ева – семьдесят записок, за Петра Гурьева – сорок девять записок.
Желание подвергнуться голосованию выразили Василий Пав­лович Шеин и протоиерей Константин Агеев. После подсчета го­лосов закрытого голосования выяснилось, что за Василия Павло­вича проголосовало триста двадцать шесть голосов, за протоиерея Константина – сто шестьдесят девять голосов.
На Соборе, не собиравшемся в течение нескольких столетий, многие вопросы вызвали бурное обсуждение и, в частности, во­прос о патриаршестве, для обсуждения которого записались до­кладчиками пятьдесят один человек. Имевший богатый опыт уча­стия во многолюдных законодательных собраниях, обсуждавших вопросы государственной важности, Василий Павлович подал предложение, подписанное вместе с ним тридцатью двумя члена­ми Собора: ограничить число ораторов двенадцатью, и чтобы эти пятьдесят один человек сами избрали из своей среды шесть чело­век стоящих за патриаршество и шесть против, кто бы донес до членов Собора наиболее полно ту и другую идею.
Представляя свои аргументы, Василий Павлович сказал: «Во­прос, подлежащий обсуждению Собора, есть вопрос небывалой важности в нашей церковной жизни, и посему наиболее полное и всестороннее освещение этого вопроса есть дело существенной необходимости. Множественность ораторов обычно приводит к тому, что сокращают срок речей до 10–5 минут. Это такой срок, в течение которого всесторонне осветить столь важный вопрос невозможно, и прения приобретут характер отрывочных мыслей, не представляющих никакой ценности. Между тем вопрос о па­триаршестве настолько велик, что должен перейти в сознание Церкви, в сознание потомства в полном, точном, всестороннем освещении. Деяния Собора, которые будут содержать наши пре­ния, не суть только наше достояние, а достояние всей Церкви, и должны перейти в потомство с богатым содержанием. В целях наибольшей полноты прений, в целях предоставления ораторам возможности осветить вопрос с научной точки зрения, с наиболь­шей полнотой и широтой, каждому оратору надо предоставить достаточный срок для развития своих мыслей. Этим сроком мож­но считать часовую речь. Я предлагаю, чтобы дать ораторам воз­можность высказаться с исчерпывающей полнотой, не связывать их сроком, а предоставить желающим говорить о патриаршестве прийти к соглашению и избрать ораторов, – составить согласи­тельный список ораторов в числе двенадцати. В этот список вой­дут представители всех направлений; они и осветят вопрос со всех сторон и с исчерпывающей полнотой».
Началось обсуждение. Одни считали, что ради уважения изби­рателей члены Собора должны высказываться все, кто пожелает, другие – что вопрос и так долго обсуждался и в отделах, и частных совещаниях, требуется только все привести в систему. Когда во­прос был поставлен на голосование, большинство членов Собора поддержало Василия Павловича и проголосовало за ограничение числа ораторов. Предложение было принято. Однако отовсюду тут же стали раздаваться возмущенные голоса, многие стали вста­вать со своих мест и направляться в сторону председателя Собора, желая ему лично пояснить свою точку зрения, не согласную с проголосованной. Одни поддерживали принятое Собором пред­ложение, другие стали высказываться категорически против, мнение последних выразил архиепископ Тамбовский Кирилл (Смир­нов), который сказал: «Я выступаю на защиту прав меньшинства. Если у нас Собор, то нужно давать право и одному желающему го­ворить, но нельзя никому закрывать рта: такая система непозво­лительна для Собора. Предложение должно быть снято. Говорить должен всякий, кто хочет сказать. Важность вопроса требует, чтобы каждый сказал свое слово».
В защиту этой точки зрения раздались с мест многие голоса, так что председатель стал просить Василия Шеина пояснить свою точку зрения, который, видя смятение соборян, заявил, что готов, чтобы «не затягивать дела... предложение снять. Я не хочу, – по­яснил он, – чтобы моя мысль, направленная к цели благой, повела на самом деле к затяжке и отрицательному результату».
Положение оказалось тем более сложным, что Собор уже при­нял предложение большинством голосов, и председатель Собо­ра, заявив, что Василий Павлович Шеин снял свое предложение, предложил отменить принятое решение повторным голосова­нием; под письмом с предложением ограничить число ораторов сняли подписи сам Василий Павлович и еще пятнадцать человек, и было принято постановление о пересмотре решения. Теперь для обсуждения вопроса о восстановлении в Русской Церкви патри­аршества записалось ораторами девяносто пять человек.
На тридцать седьмом заседании Собора 19 июля (1 августа) 1918 года обсуждался доклад о монашестве, в частности вопрос об избрании монастырской братией не только на должность настоя­теля, но и на должности казначея, ризничего, духовника и эконо­ма, что вызвало большую полемику. Если предложение об избра­нии братией настоятеля и утверждении его кандидатуры епархиальным архиереем не вызвало разногласий, то предложе­ние, чтобы братия избирала и на другие должности, вызвало горя­чий протест и, в частности, настоятеля Троице-Сергиевой лавры архимандрита Кронида (Любимова)[z], заявившего, что принятие выборного начала как общего принципа уничтожит самый дух монашества.
Его всецело поддержал Василий Павлович Шеин, сказав: «Живое участие в выборах примут и выдвинут себя кандидатами менее достойные иноки. Они же могут составить большинство при голосовании. Желающий получить должность будет заиски­вать у этих иноков, будет очень много им обещать, но когда его избрание пройдет и он получит утверждение епархиального архи­ерея, – тогда только обнаружится настоящая природа кандидата и его отрицательные стороны. Но будет уже поздно. <...>
Соответствует ли <...> выборное замещение должностей каз­начея, эконома и других самому духу монашеской жизни и не по­ведет ли оно, вместо пользы, к сугубому вреду для спасения душ иноков? <...>
По монастырским правилам каждая должность понимается как „послушание“, как обязанность, налагаемая настоятелем мо­настыря на инока.
Всякое искательство должностей не согласно с самою сущно­стью монашества и чуждо душевному состоянию истинного ино­ка. Все помыслы истинного инока – в молитвах, подвижничестве, духовном усовершенствовании и послушании; каждое внешнее проявление собственной воли для него – тягостно. Если бы мона­стырская братия состояла из настоящих иноков, то она сама отказалась бы от производства выборов, а пришла к настоятелю и ска­зала бы: „Отче, назначай сам“.
Выборность низших должностей не только не будет способ­ствовать утверждению братолюбия в монашеской среде, а явится яблоком раздора и непорядка в монастырской жизни. Как только будет объявлено о производстве выборов, в тихой и спокойной до сей поры обители начнется суета и беспокойство. Менее совер­шенные иноки оставят молитвы, заботы о подвижнической жиз­ни и труднические дела. Начнутся разделение монахов на партии, борьба этих партий между собою и связанное с нею озлобление, ссоры, вражда и раздор. О каком же братолюбии здесь может идти речь?
Выборное начало само собою вызывает обсуждение выставлен­ных кандидатур, а последнее влечет к осуждению и порицанию.
Этот путь осуждения ближнего не соответствует духу истинного монашества и всецело противоречит иноческому и христианско­му поведению. Все, что при выборах будет сказано худого одним иноком про другого, – станет, несомненно, известно и в душе обиженного не забудется. Затаенная злоба явится причиной и по­следующих ссор и несогласий среди братии.
Итак, ввиду изложенных бытовых и нравственных оснований я полагал бы необходимым воздержаться в настоящее время от распространения выборного начала на должности казначея, ризничего, эконома и других».
Соборяне согласились с суждениями архимандрита Кронида и Василия Шеина.
7/20 сентября 1918 года Василий Павлович сделал доклад о го­нениях на Русскую Православную Церковь, о пострадавших от большевиков, кратко сказал о принятом большевиками декрете о свободе совести, который был охарактеризован Собором как узаконение преследований христиан, и перечислил все известные на тот момент случаи преследования и убийства духовенства. Характеристика правящей власти, публичная оценка чинимых ею злодейств, имевшая вполне естественный характер обличения, были по тем временам для большевиков вполне достаточны, что­бы приговорить его при ближайшем удобном случае к смерти.
«Поступающие в Комиссию донесения с мест, – сказал он, – рисуют нам потрясающие картины разгула низменных страстей толпы. Кровь леденеет в жилах и сердце наполняется ужасом пе­ред этими картинами дикой кровавой расправы темных масс над своими пастырями. Опьяненный запахом крови, разжигаемой всеми средствами нынешнею властью классовой борьбы, русский народ, темный и неразвитый, не устрашился поднять руку даже на то, что было ему всегда близко и дорого, на то, чем он жил не одну сотню лет – на веру православную. Арестуются и подверга­ются оскорблению епископы и священники, зверски расстрели­ваются священнослужители, часто без всякого не только суда, хотя бы для видимости их виновности, но и без предъявления к ним какого бы то ни было обвинения, – только за то, что они – служители Церкви Православной, провозвестники Христовой ис­тины. И проходит пред нами целый ряд новых священномучеников и мучеников за веру и Церковь Православную: высокопреосвященный митрополит Владимир[aa], епископы Гермоген[bb], Макарий[cc], Варсонофий[dd], Ефрем[ee]. Не пощажены видные общественные деятели и проповедники, как, например, насто­ятель Казанского собора в Петрограде и председатель Обще­ства религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви протоиерей Философ Орнатский; знаменитый бесстрашный проповедник, настоятель храма Василия Блажен­ного в Москве протоиерей Иоанн Восторгов; неустанный миссионер-проповедник и устроитель и основатель Варнавинского и других обществ и братств Николай Юрьевич Варжанский[ff] <...> и множество протоиереев, иереев, монашествую­щих и светских лиц – „их же имена Ты, Господи, веси“... Начи­ная с высшей иерархии и кончая рядовыми членами Церкви, многие запечатлели мученическою смертью свою верность Христу и Его Церкви, и каждый день приносит все новые и новые из­вестия о расстрелах и других убийствах священнослужителей и ве­рующих мирян, вставших на защиту Божьего достояния, и число этих невинных жертв, кровь которых вопиет к Небу, все увеличивается, и не видно ему конца...»
18 января 1919 года Василий Павлович Шеин как секретарь Собора предоставил сведения за истекший период о числе членов Собора, его отделах и результатах их деятельности, а также об ус­ловиях работы Собора в современной действительности, охарак­теризовал нравственный упадок в обществе, попутно давая свои оценки происходящему, в которых до некоторой степени отобразились его взгляды и личная позиция. Поскольку освещение дея­тельности Собора и принимаемых им решений было затруднено, так как Церковь к этому времени лишилась всех типографий, где она могла бы печатать деяния Собора, его доклад имел своей це­лью вкратце оповестить верующих о работе Собора за прошедший период[16].
С детства Василий Павлович мечтал о сугубо церковном слу­жении, много времени в течение жизни он проводил в храме, и теперь пришла пора исполниться его пожеланию, тем более что служение Отечеству на государственной службе при новой власти стало для него невозможным. 12 сентября 1920 года он был по­стрижен в монашество с именем Сергий в честь преподобного Сергия Радонежского, вскоре рукоположен во иеромонаха, возведен в сан архимандрита и назначен в 1921 году настоятелем Па­триаршего Троицкого подворья на Фонтанке в Петрограде. Он послужил Отечеству на государственной службе, послужил Церк­ви, когда был чиновником; поначалу назначенный на должности высшей государственной властью, а потом как многоопытный го­сударственный муж послужил Священному Собору. Теперь он из­брал иноческий и пастырский путь, в тех обстоятельствах – путь исповеднический. В ночь с 28 на 29 апреля 1922 года архимандрит Сергий был арестован и заключен в тюрьму на Шпалерной улице. 
Мученик Юрий родился 10 ноября 1882 года в городе Умани Уманского уезда Киевской губернии[17] в семье мирового судьи Петра Георгиевича Новицкого. Образование Юрий получил в 1-й Киевской гимназии. В 1906 году он женился на дочери дей­ствительного статского советника Анне Гавриловне Сусловой, и 14 мая 1907 года у них родилась дочь Ксения.
В 1908 году Юрий окончил юридический факультет Киевско­го Императорского университета святого князя Владимира и был отправлен в научную командировку в Германию, в Геттин­ген. В 1913 году он защитил магистерскую диссертацию по уго­ловному праву и в 1914 году был назначен на должность приват-доцента в Киевский университет, где читал лекции по спецкурсу «Важнейшие моменты в истории русского уголовного судопроизводства».
Христианские воззрения были у него неразрывно связа­ны с профессиональной деятельностью, давая ей содержание и смысл. В 1911 году он организовал в Киеве приют для детей ссыльнокаторжных, которые оставались фактически – при жи­вых, но сосланных родителях – сиротами. В 1912 году, желая смягчить наказание для подростков, а также исходя из того, что тюремная среда могла действовать на них развращающе, он стал инициатором создания отдельного суда по делам малолетних.
В 1913–1914 годах Юрий Петрович стал в Киеве одним из активнейших участников религиозно-философского общества. 1 сентября 1914 года он был назначен делопроизводителем юридического факультета и читал лекции по курсу «О престу­плениях против личности». С октября он приступил к чтению лекций расширенного спецкурса: «Важнейшие моменты в истории русского уголовного права»; с ноября того же года он начал преподавать на Петроградских политехнических курсах товарищества профессоров и преподавателей. В 1914 году Юрий Петрович был назначен приват-доцентом истории рус­ского права на юридический факультет Петроградского уни­верситета, при котором в 1915 году он организовал кабинет по истории права, собрав в нем солидную научную библиотеку. В конце декабря 1914 года юридический факультет командиро­вал Юрия Петровича для научных занятий в Московский архив Министерства юстиции.
30 мая 1915 года, оставаясь приват-доцентом университета, он был назначен чиновником особых поручений при Главном управ­лении по делам печати. 6 декабря 1916 года Юрий Петрович был награжден орденом Святой Анны 3-й степени. 16 мая 1917 года он был назначен исполнять обязанности помощника начальника канцелярии управления. В 1919 году из-за болезни дочери он взял отпуск и уехал в Кострому.
Но и в Костроме он не прекращал своей профессиональной деятельности. Поборник высшего образования для народа, он принял активное участие в организации здесь «Рабоче-крестьян­ского университета в память Октябрьской революции», читал лекции и стал первым преподавателем советского законодатель­ства, создав при этом университете кабинет и библиотеку по теме преподаваемого им предмета. С 1920 года Юрий Новицкий – организатор и ученый секретарь петроградского Педагогического института социального воспитания нормального и дефективного ребенка и заведующий созданными при институте курсами по за­щите и охране детства. Одновременно он состоял профессором Педагогического института дошкольного образования. В том же году Юрий Петрович был избран председателем правления Обще­ства православных приходов Петрограда. Общество имело харак­тер деятельности чисто церковный и соответствующие этому отделы – пастырский, богослужебный, вероисповедный, хозяй­ственный, певческий и организационный. Активное участие в жизни Общества и было впоследствии поставлено ему властями в вину.
В ночь с 28 на 29 апреля 1922 года Юрий Новицкий был аре­стован и заключен в тюрьму на Шпалерной улице. Совет Педа­гогического института социального воспитания нормального и дефективного ребенка, ходатайствуя впоследствии о его поми­ловании, таким образом охарактеризовал его общественную и на­учную деятельность: «Ю.П. Новицкий является одним из инициаторов и организаторов нашего института. Занимая кафедру уголовного права, он всегда был глубоко убежденным сторон­ником и проводником в жизнь тех принципов в области крими­налистики, которые ныне в значительной степени положены в основу Уголовного кодекса советской властью. Самоотверженно-идейная научная и педагогическая деятельность профессора Ю.П. Новицкого, всегда ярко и твердо прогрессивная, его борьба против института смертной казни еще в царские времена, полное игнорирование личных интересов перед общественными, безу­словная честность и прямота везде и во всем, сердечность и до­брожелательность в отношениях со всеми окружающими имели своим следствием, что все сотоварищи Юрия Петровича всегда были его искренними друзьями, глубоко ценившими и уважав­шими его личность.
Деятельность Ю.П. Новицкого в Педагогическом институте не ограничивалась одним чтением лекций, он был ученым секре­тарем института и как таковой принимал видное участие в руко­водительстве всей учено-учебной жизнью учреждения.
Являясь в области теоретической науки крупным ученым-криминалистом, представителем школы профессора Кистяковского, профессор Ю.П. Новицкий в то же время, несмотря на свое слабое здоровье, не щадил своих сил на практическое про­ведение в жизнь тех идей, которые исповедовал.
Еще в бытность свою в Киеве он организовал там один из пер­вых в России детских судов, патронат, приют для детей ссыльно­каторжных. В Петрограде он с 1918 года сразу же, без колебаний, начал совместную работу с советской властью в Петроградском Наробразе. В настоящее время Ю.П. Новицкий состоит профессором Петроградского университета, Политехнического инсти­тута, Педагогического института дошкольного образования, за­ведует курсами по защите и охране детства при нашем Институте социального воспитания.
Кроме того, профессор Ю.П. Новицкий – один из виднейших организаторов Костромского рабоче-крестьянского университета в память Октябрьской революции.
Как видно из изложенного, Юрий Петрович не только видный ученый и педагог, но и крупный общественник, целиком посвя­тивший себя делу педагогики, заботам о детях.
Ввиду всего вышеприведенного Совет Педагогического инсти­тута берет на себя смелость почтительнейше ходатайствовать пе­ред Президиумом Верховного революционного трибунала о по­миловании профессора Ю.П. Новицкого и замене ему смертной казни таким наказанием, которое дало бы возможность сохранить его как ученую силу, педагога, организатора и защитника интере­сов детей и использовать его и впредь в интересах народного об­разования Советской Республики». 
Мученик Иоанн родился 26 июля 1878 года в городе Одессе в семье дворянина Михаила Ивановича Ковшарова и его супру­ги Елизаветы Ивановны. 6 августа, на праздник Преображения Господня, он был крещен в портовом храме святителя Николая священником Петром Троцинским. Его восприемниками стали дворянин Владимир Иванович Ковшаров и крестьянка Алексан­дра Григорьевна Спильченко. Прадед мученика, Иван Ковшаров, был именитым гражданином города Смоленска. В конце 1790-х годов, во время перестройки храма Рождества Богороди­цы при Днепровской башне Смоленского кремля, места пребы­вания самой почитаемой святыни города – «надвратной» Смо­ленской иконы Божией Матери, перед которой впоследствии молился М.И. Кутузов, – она некоторое время находилась «в доме именитого гражданина Ковшарова, устроившего в одной комнате общую молельню». Во время нашествия французов дом Ивана Ковшарова был разорен, а сам он едва не погиб. Се­мью его с пятью малолетними детьми приютили в числе более полусотни беженцев ельнинские помещики Хлюстины, которые впоследствии восстановили Ковшаровым дом. Дед мученика, Иван Иванович Ковшаров, окончил Академию художеств в Санкт-Петербурге и впоследствии участвовал в росписи многих храмов, им были расписаны одесский кафедральный Спасо-Преображенский собор, кишиневский кафедральный собор Рождества Христова, церковь Архангела Михаила в Алупке и другие.
В 1894 году по окончании четырех классов 2-й Одесской про­гимназии Иван поступил в пятый класс 3-й гимназии, которую окончил в 1899 году. В характеристике о нем отмечалось, что он, «несмотря на живость характера, добродушен и почтителен», принимал участие в хоре. Аттестат зрелости свидетельствует, что Иван имел хорошие познания в истории и Законе Божием и весь­ма удовлетворительные во всех остальных предметах. В 1899 году, вскоре после поступления в университет, Иван, как военнообя­занный, не желая уклоняться от служения Отечеству, в числе пер­вых явился на призывной участок для рекрутской жеребьевки и был зачислен в ратники ополчения второго разряда.
В 1903 году Иван окончил юридический факультет Ново­российского университета по 1-му разряду со званием кандида­та права. Новороссийский университет в то время был не только учебным заведением, но и крупным научным центром, занимав­шимся изучением христианской истории, культуры, церковной археологии, византологии и славистики. Профессором богосло­вия был священник Александр Михайлович Клитин, деятель­ность которого явилась живительно-полезной для многих студен­тов, искавших смысла жизни и занимавшихся поиском выхода из кризиса, в котором оказалось образованное общество к началу ХХ столетия. Благодаря отцу Александру многие студенты смог­ли получить христианские, церковные и достаточно исчерпываю­щие ответы на свои запросы. Впоследствии некоторые свои лек­ции и проповеди он издал в виде брошюр под названиями: «Итоги ХIХ века», «Отношения богословской науки к всемирным зада­чам Богочеловечества», «О современном положении богослов­ской науки», «Современные вопросы западной богословской на­уки», «Краткое слово о религиозной личности нашего времени».
В 1906 году Иван Михайлович был принят в сословие Санкт-Петербургской столичной присяжной адвокатуры помощником присяжного поверенного К.И. Валицкого. Для того чтобы при­ступить к ведению дел, требовалась в то время характеристика, удостоверяющая высокие нравственные качества и свидетель­ствующая тем самым об отсутствии препятствий у претендующего на эту должность; для того чтобы иметь возможность получить независимые характеристики, прошение кандидата публикова­лось. Член Санкт-Петербургского столичного мирового съезда Петр Петрович Мельников дал высоко положительный отзыв о нравственных качествах Ивана Михайловича. Председатель Со­вета присяжных поверенных при Санкт-Петербургской судебной палате, выражая общее мнение Совета, написал, что нет основа­ний сомневаться в нравственных и профессиональных качествах Ивана Михайловича Ковшарова, окончившего юридический фа­культет по первому разряду. 10 мая 1906 года ему было выдано разрешение на ведение дел.
С 1908 года Иван Михайлович стал исполнять обязанности частного поверенного по окружному суду и присяжного стряпчего при Санкт-Петербургском коммерческом суде. С 1907 по 1912 год
Иван Михайлович, будучи помощником юрисконсульта Алексан­дро-Невской лавры присяжного поверенного Василия Василь­евича Соколова, занимался многочисленными делами лавры и Санкт-Петербургской духовной консистории. Последние два года, ввиду болезни Соколова, он сам вел всю работу по делам лавры как в судах, так и на этапе подготовки дел к судебным засе­даниям. Значительную часть дел составляли иски к жильцам лаврских доходных домов, хроническим неплательщикам аренды, и в обязанности поверенного входило проведение с ними перего­воров, при которых приходилось решать непростые в нравствен­ном отношении вопросы, стараясь соотносить христианские заповеди, человеколюбие и милосердие с хозяйственно-финансо­выми интересами монастыря. Во время деятельности Ковшарова лавра как истец всегда шла навстречу неимущим ответчикам. Так, по представлению Ивана Михайловича смиренное прошение не­плательщицы, вдовы архитектора Горностаева, было удовлетворе­но настоятелем лавры Санкт-Петербургским митрополитом Антонием (Вадковским), долги списаны, и она сама не была выселена.
13 апреля 1912 года Василий Соколов скончался, перед смер­тью рекомендовав духовному собору лавры на свое место Ковшарова. 17 апреля 1912 года Иван Михайлович в числе семи канди­датов, желавших занять должность присяжного поверенного Александро-Невской лавры, подал прошение духовному собору лавры о предоставлении ему места после смерти Соколова, в ка­честве сотрудника которого он работал по судебным делам лавры в течение пяти лет. «Близкое отношение мое к судебным делам лавры и знакомство с начатыми и находящимися ныне в произ­водстве судебных мест земельными делами монастыря дают мне смелость надеяться, что я могу быть полезным лавре в качестве продолжателя деятельности покойного Василия Васильевича Соколова», – писал Иван Михайлович в прошении.
После обсуждения его прошения духовным собором и балло­тировки в третий, последний тур вышел только Ковшаров, но не­ожиданно был забаллотирован; через несколько дней было при­нято и сразу же удовлетворено прошение Виктора Викторовича Пашковского, как успешно ведущего дела по первоклассному Воскресенскому женскому монастырю. Однако в начале 1918 года Пашковский отказался от ведения дел лавры из-за ликвидации старой судебной системы и нежелания защищать интересы Церк­ви в новых народных судах.
В 1916 году духовная консистория Петроградской епархии ре­комендовала Ковшарова епархиальному съезду «как опытного юриста и изъявившего свое согласие на принятие на себя ведения судебных дел епархиального ведомства». 9 сентября епархиаль­ный съезд одобрил его кандидатуру, и 23 октября того же года митрополит Петроградский Питирим (Окнов) назначил Ивана Михайловича на должность епархиального юриста.
11 марта 1918 года Петроградский епархиальный съезд духо­венства и мирян избрал его комиссаром по общецерковным делам с целью представительства и защиты прав и интересов Петроград­ской епархии, и представители приходов и церковных организаций стали во множестве приходить к нему со своими нуждами. Иван Михайлович добросовестно исполнял поручения епархи­ального управления, ежедневно принимал и консультировал представителей приходов и церковных учреждений, давая им «ав­торитетные и несомненно исчерпывающие указания и разъяснения». Он писал тексты заявлений, протестов, ходатайств, вел переписку и переговоры с районными и городскими властями, участвовал в церковных совещаниях, комиссиях и группах, созда­вавшихся для разрешения конкретных проблем. Комиссар вос­принимался в те годы как полномочный представитель народа. В этом качестве он и выступал перед властью.
«Что же касается собора [Петропавловской] крепости, – писал Иван Михайлович властям в одном из прошений, – то закрытие его, хотя бы на 2–3 месяца, оскорбляет религиозные чувства боль­шой массы народа, привыкшего исстари беспрепятственно посе­щать собор крепости для удовлетворения своих религиозных нужд. Во имя интересов народа народная власть, казалось бы, не должна ставить народу препятствий в этом отношении. Ни в ка­ком случае не может быть допущена передача „кружечного капитала“, составившегося из народных приношений, в ведение Комиссариата имуществ Республики, так как это является нару­шением воли народа, приносившего свои жертвы не для того, чтобы им было дано назначение на иные цели, кроме тех, на которые жертвовались народом деньги».
«Народ, до этого времени подписавший протест в количестве шести тысяч человек, – писал Ковшаров властям, – требует <...> сделать распоряжение о прекращении насилий над бывшими придворными храмами и часовней Спасителя, убрав немедленно из часовни комиссара».
«Председателю местной комиссии по борьбе с контрреволю­цией, – писал он в другом заявлении, – хорошо известно, что кратковременный арест протоиерея Богоявленского вызвал вол­нения среди народа в Гатчине, и только возвращение отца Бого­явленского в Гатчину успокоило народный гнев. <...> Ввиду изло­женного, во исполнение прямого требования закона „О свободе совести“ и в целях успокоения гатчинского приходского народа необходимо отменить постановление Гатчинской коммуны о за­крытии храма при реальном училище и о высылке из Гатчины священников...»
Когда властями был реквизирован «Дом трудолюбия» в Крон­штадте, то митрополит Вениамин просил Ковшарова войти в сно­шения с местными властями «по этому вопросу и оказать содействие к возвращению собору указанного дома».
11/24 июля 1918 года епархиальный совет поручил Ивану Ми­хайловичу возбудить «ходатайства о возвращении церквям и обителям неправильно и незаконно отторгнутых у них имуществ».
21 июля (3 августа), после ареста настоятеля Казанского собо­ра протоиерея Философа Орнатского, епархиальный совет про­сил его «немедленно у подлежащей власти выяснить вопрос о причинах ареста и принять меры к освобождению отца протоиерея из-под стражи».
Власти в то время вмешивались не только в имущественные вопросы Церкви, но даже относительно порядка исправления священниками богослужения и треб, и 28 августа (10 сентября) 1918 года епархиальный совет просил Ковшарова как комисса­ра по епархиальным делам «в спешном порядке разработать во­прос и представить советской власти о том, что священнослужители по канонам церковным в отношении исправления обязанностей богослужебных и требоисправлений подчиняют­ся исключительно распоряжениям своей духовной власти и священнической совести, но не власти гражданской, и что в сем последнем случае власть гражданская может обязывать самих прихожан требованием подписки не обращаться без ее разрешения к духовенству за совершением тех или иных требоисправлений, а не предъявлять подобные требования к духовенству».
6/19 октября 1918 года епархиальный совет попросил Ивана Михайловича «составить справку о возможном преподавании За­кона Божия на основе декрета гражданской власти и разослать ее для руководства духовенству епархии».
Зачастую гражданские власти изымали в то время многие гру­зы, направляемые в епархию и храмы – свечи, ладан и вино. И 15/28 ноября 1918 года епархиальный совет просил Ковшарова «принять все меры к возвращению отобранного груза, <...> до­биться у подлежащих властей общего распоряжения об изъятии от реквизиции предметов церковного обихода, перевозимых по раз­личным путям сообщения Петроградской губернии».
Иван Михайлович взял на себя все хлопоты перед Совнарко­мом по возвращению зданий, принадлежавших учреждениям Си­нода. Члены правительства устно заверили его, что все здания не­пременно будут возвращены. На Петроградском епархиальном съезде, состоявшемся в марте 1918 года, Ковшаров был избран в состав членов епархиального миссионерского совета, куда из мирян входил, в частности, и Михаил Фердинандович Таубе, отец преподобноисповедника Агапита[gg].
В апреле 1918 года духовный собор Александро-Невской лав­ры пригласил Ивана Михайловича войти в состав членов духовного собора с правом совещательного голоса, и он участвовал впоследствии во всех его заседаниях, проходивших еженедельно. В ноябре 1918 года дела церковно-канонические в духовном собо­ре вел архимандрит Авраамий (Чурилин), хозяйственные – архимандрит Иерофей (Померанцев), экономические – иеромонах Павлин, братские – иеромонах Антоний (Коробейников), адми­нистративно-юридические – Иван Михайлович Ковшаров.
По просьбе членов духовного собора и благословению митро­полита Вениамина Иван Михайлович был назначен на должность юриста лавры. Как юристу лавры ему пришлось зани­маться самыми различными поручениями: он ходатайствовал перед советскими властями о праве монашескому братству лав­ры иметь своего уполномоченного для сношений с советской властью помимо домового комитета бедноты; ходатайствовал об отмене указания экономического отдела Совета рабочих и красноармейских депутатов 1-го городского района Петро­градской трудовой коммуны о введении в лавре контрольного комитета служащих лавры; выступал в народном суде по иску к лавре о сгоревшем доме. Жалованье, которое получал Иван Михайлович как юрист лавры, было небольшим. В марте 1920 года оно составляло 1000 рублей в месяц; в то время мальчику-алтарнику платили 500 рублей, сторожам, звонарю, кучеру и регенту – по 2000 рублей, на сапоги монахам выдали по 10000 рублей.
22 февраля 1920 года на состоявшемся в лаврской церкви Свя­того Духа собрании Иван Михайлович был избран товарищем председателя церковно-приходского совета лавры.
В ноябре 1920 года было создано Общество православных при­ходов Петрограда и его губернии, в котором Ковшаров стал членом правления и хозяйственного отдела; взаимодействуя с граждан­скими властями, он деятельно помогал митрополиту Вениамину, в особенности во время начавшегося в 1921 году голода и прово­дившегося под этим предлогом изъятия церковных ценностей.
В первый раз Иван Михайлович был арестован в сентябре 1919 года по подозрению в принадлежности к кадетской партии. На следствии выяснилось, что он никогда не принадлежал к этой партии, и он был освобожден. В мае 1921 года он был арестован по аналогичному обвинению и спустя две недели освобожден. В ночь с 28 на 29 апреля 1922 года Иван Михайлович снова был арестован и заключен в тюрьму на Шпалерной улице.
10 июня 1922 года начался судебный процесс над митрополи­том Петроградским Вениамином, священнослужителями и ми­рянами Петроградской епархии. В первые дни суда митропо­лит Вениамин, выходя из тюремной машины, прежде чем войти в здание суда, благословлял всех собравшихся у здания, а хор пел «Достойно» и «Ис полла эти деспота». Когда после окончания дневного заседания конвоиры увозили митрополита, то он также благословлял всех собравшихся. К середине процесса власти ка­тегорически запретили ему благословлять народ, и он лишь кре­стился сам и, глядя на собравшихся людей, слегка кланялся им. Всякий раз после окончания заседания подсудимых встречала многочисленная толпа тех, кто не смог попасть в зал суда, и тех, кто, хотя и присутствовали на суде, но к этому времени специаль­но выходили, чтобы проводить подсудимых; некоторые выкрики­вали слова поддержки и бросали в машину, которая увозила ми­трополита, цветы.
15 июня сразу же после отъезда машин с подсудимыми вся тол­па, оказавшаяся в это время на улице перед зданием суда, была оцеплена сотрудниками ГПУ, которые затем погнали ее пеш­ком в ГПУ на Гороховую. Через два дня все задержанные были переведены в тюрьму на Шпалерную. Вместе с верующими были арестованы и люди неверующие и даже мало что знавшие о ми­трополите Вениамине: это были случайные прохожие и люди, оказавшиеся после окончания спектакля в Малом оперном те­атре на улице, поблизости от филармонии, где проходил судеб­ный процесс. После допросов большая часть задержанных была освобождена. Впоследствии сотрудники ГПУ стали арестовывать выборочно; отпускали задержанных на следующий день по­сле допроса, сообщая о задержании по месту службы, что нередко приводило к увольнениям.
В первый день процесса, за несколько минут до выхода членов Трибунала в зал, конвой ввел обвиняемых. Когда митрополит Ве­ниамин вошел в зал, зрители невольно поднялись с мест – одни из великого почтения и уважения к Петроградскому архиерею, другие – из любопытства. Митрополит Вениамин был в белом клобуке; опираясь на посох, он умиротворенно, спокойно и торжественно, как будто совершая богослужение, прошел к скамье подсудимых. Комендант объявил о начале заседания и, предло­жив публике снять головные уборы, сказал: «Трибунал идет. Про­шу встать!» Вошли члены Трибунала. Первый и часть второго дня суд посвятил чрезвычайно утомительной для обвиняемых при их количестве процедуре – проверке их наличия, чтению обвини­тельного заключения и опросу каждого, признает ли он себя ви­новным в предъявляемом ему обвинении.
12 июня, когда начались допросы обвиняемых, первым был допрошен митрополит Вениамин.
– Обвиняемый Казанский, выйдите к столу, – нарочито моно­тонно произнес председатель.
Митрополит поднялся и не спеша, размеренным шагом, одной рукой опираясь на посох, другую прижав к груди, вышел на сере­дину зала. На все вопросы он отвечал немногословно и ровно.
– Скажите, обвиняемый Казанский, ваше отношение к совет­ской власти? – спросил его обвинитель.
– Мое отношение к советской власти было всегда отношением законным. Все распоряжения советской власти, декреты я по силе возможности, по своему пониманию исполнял, и в течение поч­ти пяти лет у меня никаких столкновений с советской властью не было...
– Скажите, обвиняемый Казанский, вы признаете советскую власть законной или признаете незаконной?
– Как всякую гражданскую власть, я ее признаю законной и исполняю распоряжения советской власти, – ответил митро­полит.
– Сообщите Трибуналу историю возникновения первого пись­ма в Помгол.
– История возникновения этого письма стоит в связи с вопро­сом об изъятии церковных ценностей. Когда появился декрет об изъятии церковных ценностей, стали обращаться по этому вопро­су с запросами разные корреспонденты и другие лица: как смотрю я на этот вопрос... Этот ответ мной дан был одному представите­лю, явившемуся с мандатом от «Известий ВЦИК». Я ответил, что в настоящее время по этому вопросу к духовенству обращаться не нужно, так как церковное имущество вместе с собственностью передано гражданской власти; к тем обществам, которым переда­но это имущество, и нужно всем обращаться. Духовенство являет­ся участниками распоряжения церковным имуществом постоль­ку, поскольку они являются членами этих обществ.
– Это письмо вы написали по личному побуждению или это письмо написал или кто-нибудь предложил написать?
– Нет, это письмо я написал по личному побуждению...
– Скажите, перед тем как написать это письмо, с кем-либо вы советовались или не советовались? Предварительно вы говорили с кем-либо об этом письме?..
– Сам писал...
– Скажите, у вас были совместные обсуждения этого письма?
– Не было, почему оно и является письмом митрополита.
– Ни с кем из отдельных членов правления вы не говорили?..
– Письмо является моим письмом.
– Я понимаю, что это ваше письмо, но, может быть, вы говори­ли с кем-нибудь?
– Нет, это письмо является моим письмом.
– Не говорили. Вы утверждаете, что письмо составлялось вами исключительно и никто из членов в составлении этого письма не принимал никакого участия?
– Да, письмо составлялось мною.
– Вами. Скажите, каким образом это первое письмо могло распространиться?..
– Прежде всего это письмо было оглашено в таком собрании, где присутствовало несколько человек. Я был приглашен в Ко­миссию по изъятию церковных ценностей в Смольный, и когда там меня принимали, то туда были допущены и другие лица.
– Вы полагаете, что это письмо распространилось через Смольный?
– Нет, нет. Во время этого заседания было дано разрешение огласить это письмо в этом собрании, в Дворянском собрании[hh].
– В каком?
– В Дворянском.
– От кого вы получили разрешение о распространении этого письма?
– Это не я получил, а протоиерей Заборовский... В тот день, когда я был в Смольном, была лекция. Он получил разрешение огласить на лекции. Он присутствовал в Смольном, хлопотал, ему было дано разрешение огласить на лекции[ii][18].
После полуторадневных допросов, которые за отсутствием об­винительного материала, даже формально не подготовленного, когда судьи и обвинители при уже известном им приговоре лишь тянули время, судебные заседания превратились в утомительную для подсудимых процедуру, угнетая их фатальным предчувствием обреченности. Во время одного из таких бессмысленных, с точки зрения выяснения истины, допросов председатель суда с издев­кой спросил митрополита:
– Обвиняемый Казанский, может, вы себя чувствуете утомлен­ным и не можете давать показаний?
– Может быть, они скоро кончатся, – устало ответил митрополит.
13 и 14 июня Трибунал допросил Юрия Новицкого[19]. Среди дру­гих вопросов обвинитель спросил его:
– Вы сказали, что вы профессор, юрист, по какой специаль­ности?
– По уголовному праву.
– Где вы читали лекции?
– В университете, в биологическом институте...
– Как вы очутились в таком тесном контакте с церковными людьми?..
– Когда я еще в Киеве был, я принимал большое участие в цер­ковном богослужении, в церковной жизни...
– Скажите, какой же вы вклад могли внести в деятельность правления, вы, юрист-криминалист?..
– Во-первых, в некоторых богословских вопросах я разбирался, в богослужебных вопросах я разбирался, в вопросах богослужебно-­практических, если хотите, я тоже разбирался, и затем я считаю, раз верующие взяли на себя обязанность содержать Церковь, раз верую­щим передано имущество, раз верующие призываются теперь к дея­тельности в этой области, то я не считал ничего такого несовмести­мого со своим званием, чтобы принять в этом участие, тем более что о моих религиозных убеждениях было известно еще в самом начале Октябрьской революции. Когда Рязанов[20] мне предлагал место в ар­хиве, я сказал открыто: я человек религиозный, это не будет служить препятствием? Он сказал: это меня совершенно не касается.
15 июня Трибунал приступил к допросам Ивана Михайловича Ковшарова.
– Раньше, до революции, вы имели какое-нибудь отношение к Церкви? – спросил его председатель суда.
– Я был верующим человеком с малых лет своих.
– Какую-нибудь деятельность вы проявляли?
– До того момента, пока не произошла революция, пока не была восстановлена приходская жизнь, деятельность мирян не могла проявляться.
– Чем вы занимались до революции?
– Я был присяжным поверенным.
Далее Ивана Михайловича стал допрашивать обвинитель.
– Теперь скажите, как вы себе мыслите: эти ценности принад­лежат государству, которое их поручило во временное пользова­ние в руки верующих? – спросил он.
– Безусловно, государству. Это – народное достояние, отдан­ное по закону 1918 года в пользование верующим.
– Скажите, – издевательски вопрошал обвинитель, – не слишком ли была тяжелой задача, взятая вами, думать о том, как превращать золото в хлеб, нужно ли переливать эти ценности или не нужно? Ведь это же достояние государства. Я не представляю себе, как же вы, грамотные люди, юристы, хорошо знакомые с законами советского правительства, хорошо знаете, что все ценности, находящиеся в церквях, являются достоянием государства. Ваше ли дело было думать и заботиться о том, где будет превращено это в хлеб, как превратить в хлеб? Государство решило, что голода­ет тридцать миллионов людей, и ни о какой постепенности речи и быть не может. Сегодня лампадочку, через месяц ризу снимут, через месяц – еще что-нибудь. Государство в своих инструкциях указывает: приступить к немедленному изъятию, т.е. все ценно­сти, которые могут быть реализованы на хлеб, изъять из церквей, из синагог, из монастырей и из соборов. Скажите, пожалуйста, как же ваше правление, состоящее из людей грамотных, представляло себе задачу – вторгаться в компетенцию государства?
– Я могу сказать, что когда 6 марта в Смольном обсуждался этот вопрос, то тогда товарищ Комаров сказал такую фразу: «для того чтобы безболезненно, без эксцессов осуществить такой ход пожертвований, придется даже сделать некоторое послабление декрету, чтобы все это прошло тихо, мирно и спокойно».
– Когда митрополит доложил письмо в правлении, кто-нибудь возражал?
– Никто не возражал.
– Теперь скажите, вы как член правления, которое, безусловно, заинтересовано в этом событии, которое разыгралось в Петрогра­де, вы – реагировали на это как-нибудь?
– Очень даже.
– В чем?..
– Когда выяснилось, что вопрос решился в плоскости изъятия, то в том приходе, где я состою членом приходского совета, в лав­ре... мы известили верующих. И когда 28 апреля наступил момент изъятия ценностей в лавре, то изъятие во всех четырнадцати церквях прошло в один день, и представитель городского района вечером на месте выразил мне благодарность.
– Теперь скажите по вопросу о противоречии: ведь каноны пи­сались до издания декрета об изъятии ценностей? – спросил за­щитник.
– Каноны писались тысячу пятьсот лет тому назад, – ответил Иван Михайлович.
– Следовательно, в то время каноны не могли предвидеть, что в будущем будет издан декрет об изъятии ценностей. Поэтому бу­дет ли противоречие, если с точки зрения канонов принудитель­ное отчуждение есть, может быть, кощунство, а вы, с одной точки зрения, сторонник власти, а с другой – как религиозный человек, находите в этом противоречие?
– Видите ли, я уже давал показания; я лично беспрекословно подчиняюсь всем постановлениям власти гражданской, в частно­сти, и тут подчинился и принял меры к тому, чтобы целый ряд приходов подчинился декрету об изъятии церковных ценностей. Но вопрос о том, что с канонической точки зрения внутри меня религиозное чувство, может быть, и оскорблено, но я не выявляю наружу... делаю все, чтобы осуществление общегражданского де­крета произошло безболезненно, тихо. Что же в моей душе делается, то это вопрос мой.
Вечером 16 июня члены Трибунала приступили к допросу ар­химандрита Сергия (Шеина).
– Революция в какой должности вас застала? – спросил его председатель суда.
– Членом Государственной думы, – ответил архимандрит Сергий.
– К какой фракции принадлежали?
– Националистов.
– При Временном правительстве где работали?
– Во время Февральской революции продолжал быть членом Государственной думы вплоть до роспуска ее по приказу Времен­ного правительства.
– Во время октябрьского переворота где находились?
– В Москве.
– Служили?
– Я продолжал числиться формально членом Государственной думы до указа о роспуске, а затем был на Всероссийском Церков­ном Соборе.
– Религиозные вопросы вас давно интересовали?
– Я не помню дня моей жизни, когда я ими не интересовался.
– Вы ознакомились с этим письмом[jj] по его содержанию?
– Поверхностно...
– Могло ли это письмо, распространенное среди населения, внести успокоение?
– Я нахожу, что письмо должно было внести успокоение, но думаю, что письмо не предназначалось для населения, а поэтому я не могу подходить к нему с этой точки зрения.
– Вы, кажется, сказали, что у себя в приходе вы не оглашали это послание, – спросил обвинитель.
– В храме не оглашал.
– А в приходе?
– Прошу конкретизировать вопрос – что такое приход? Я просто прочел его, огласил, ознакомил на заседании приход­ского совета.
– Там было вынесено постановление или нет?
– Постановление определенное, так как вещей оказалось мало, всего 17 фунтов, и так как все вещи составляли, по нашему мне­нию, необходимые принадлежности богослужения и подходили, по нашему мнению, под 1-ю статью декрета, в которой говорится, что предметы, необходимые для религиозного культа, избавляют­ся от изъятия, и поэтому у нас состоялось постановление – сообщить члену комиссии, ныне правительственной, что имеющиеся у нас церковные принадлежности не подлежат изъятию, так как изъятие их нарушает интересы религиозного культа, так как их изъятие составит препятствие к совершению богослужения. Таким образом, изъятие считается совершенно невозможным.
– Вы огласили по приказанию? – приступил к допросам дру­гой обвинитель.
– Ничего подобного. Я огласил его в приходском собрании, раз я докладывал приходскому совету такой вопрос, все, что у меня было в руках, – я огласил.
– Почему огласили?
– Как мог скрыть документ, который у меня есть. Я со своим приходским советом в прятки не играю...
– Вы по убеждению поступили в монахи?
– Я считаю такой вопрос для себя оскорбительным. Я поступил в монашество – это дело моей совести.
– Вы имеете право не отвечать.
– Я знаю, что имею право.
– Вы были членом партии националистов, а принимаете ли вы текст: «несть эллины и иудеи»?
– О, весьма, весьма.
– Вы в церкви призывали к миру своих прихожан?
– Сколько могу, всегда призываю.
– Разрешите с таким вопросом обратиться. В бытность вашу в Государственной думе вы принадлежали к партии национали­стов, теперь вы порвали сейчас связь с этой партией? – приступил к допросу следующий обвинитель.
– Со времени роспуска Государственной думы, естественно, порвал, даже раньше. Я мою политическую деятельность окончил в начале февраля, потому что я тогда тяжко заболел...
– Вы идейно исповедовали взгляды националистов?
– Раз я примкнул к известной партии, значит... разделяю.
– Чем объясняется, что с момента роспуска Государственной думы вы перестали разделять эти взгляды?
– Я не говорю: перестал разделять, я говорю, что прекратил свою политическую деятельность.
– Вы знакомы с расколом теперешней Церкви? – стал спраши­вать еще один обвинитель.
– Очень мало.
– Но слышали, интересовались им?
– Так, не особенно.
– Разницу в направлении так называемой «Живой церкви», кото­рая обвиняет старую Церковь в контрреволюции, – вы понимаете?
– Живую Церковь я знаю только одну, ту, о которой ска­зано: «Церковь Бога живаго, столп и утверждение истины» [1 Тим. 3, 15].
– Нет, я об этом не спрашиваю, здесь не проповедь, – я спра­шиваю о реальном явлении жизни, я спрашиваю о реальной фракции Церкви, которая называется «Живой церковью» и кото­рую представляют Введенский, Боярский, Красницкий...
– Я с ними знаком мало.
– Вы в Церковь пошли идейно, вас должны бы как человека с высшим образованием, сенатора...
– Я никогда не был сенатором.
– ...члена Государственной думы интересовать эти вопросы бо­лее глубоко.
– Церковь так богата разносторонней духовной жизнью, что можно найти в ней интерес и удовлетворение и вне вопросов цер­ковно-общественной жизни. В Церкви есть огромная мистическая жизнь.
После допросов обвиняемых суд стал вызывать свидетелей. Про­тоиерей Александр Введенский, один из главных свидетелей обви­нения, на суде не был представлен, остальные свидетели обвинения говорили вяло и неубедительно, только протоиерей Владимир Красницкий действовал и говорил как функционер новой власти[21].
Затем стали выступать официальные представители обвине­ния; в их речах не содержалось уже никакой информации ни о будто бы совершенных преступлениях, ни о самих обвиняемых. После них с 1 июля стали выступать представители защиты, один из которых, Я.С. Гурович, в заключение своей продолжительной речи сказал: «Граждане члены Революционного трибунала, что скажет история об этом процессе? Знаете, что скажет история и где она найдет материал, главный материал, о котором почти ничего не говорится... Она найдет на первой странице 5-го тома, где некий милицейский летописец, не мудрствуя лукаво и не ду­мая о процессе, излагал свои впечатления по районам. <...> Вот что он пишет <...>: „1-й городской район. Операция по изъятию ценностей церковных 13 мая протекла удовлетворительно за ис­ключением следующих незначительных эксцессов <...>. Все про­шло очень хорошо – Смольнинский район. Операция протекла и закончилась вполне удовлетворительно“. <...>
И вот, пользуясь этим документом, будущий историк скажет: с 25 февраля по 4 мая в городе Петрограде происходило изъятие церковных ценностей, оно протекло блестяще, принимая во внимание фанатизм масс. Всего восемь случаев было насилий, из которых только одно сравнительно серьезно. И тем не менее было дело, судили восемьдесят семь человек[kk] во главе с митро­политом. <...>
Граждане члены Революционного трибунала <...>, я вас ни о чем не прошу, это бесполезно, но я говорю, что вашему спо­койствию я нахожу противовес в спокойствии вот этого человека в белом клобуке, которого я защищаю. И он спокоен, он совер­шенно спокоен за свою участь. Если вы пошлете его на смерть, он – избранник рабочего народа – пойдет на эту смерть спокойно, скромно, как выходил сюда, благословляя всех без исключения и своих врагов, и друзей. <...>
К этому делу, граждане судьи, возможны два подхода: подход объективный, подход судебный, основанный на доказательствах. Вы подойдете к нему с этой стороны – я спокоен за результат дела. Доказательств нет. Есть другой подход, подход государственной целесообразности, подходите с этой стороны. Я этого также не боюсь. Свидетель Введенский, тот самый свидетель, который так авторитетен для обвинения, в своем показании, данном на пред­варительном следствии, <...> говорит в одном собрании: „Церкви предстоит одно из двух: путь мученичества или путь подчинения. Выбирайте“.
Граждане судьи, не ведите Церковь по первому пути, это большая политическая ошибка, не творите мучеников...»
4 июля подсудимым была предоставлена возможность сказать последнее слово; оно было выслушано в полном молчании – мно­гие догадывались, что смертный приговор для некоторых обвиня­емых предрешен.
«Второй раз в своей жизни мне приходится предстать перед на­родным судом, – сказал митрополит Вениамин. – В первый раз я был на суде народном пять лет тому назад, когда в 1917 году про­исходили выборы митрополита Петроградского. Тогдашнее Вре­менное правительство и высшее петроградское духовенство меня не хотели – их кандидатом был преосвященный Андрей (Ухтомский). Но приходские собрания и рабочие на заводах называли мое имя. И вот в зале Общества религиозно-нравственного про­свещения, где присутствовало около 1500 человек, я был, вопре­ки своему собственному желанию, избран подавляющим боль­шинством голосов в митрополиты Петроградские. Почему это произошло? Конечно, не потому, что я имел какие-либо большие достоинства по сравнению с другими высокими иерархами, тоже кандидатами на этот высокий пост, а только потому, что меня хо­рошо знал простой петроградский народ, так как я в течение двад­цати трех лет перед этим учил и проповедовал в церквях на окраи­нах Петрограда.
И вот пять лет я в сане митрополита работал для народа и на глазах народа и, служа ему, нес в народные массы только успоко­ение и мир, а не ссору и вражду. Я был всегда лоялен по отноше­нию к гражданской власти и никогда не занимался никакой по­литикой. И советская власть, по-видимому, это вполне понимала, так как я никогда не получал запрещения ни в совершении бого­служения, ни в праве объезда епархии. И в последний год, когда начался тяжелый вопрос об изъятии ценностей, было то же самое: власть вступала со мною в переговоры, принимала мои послания и отвечала на них, а 10 апреля на страницах своей печати поме­стила мое воззвание к верующим.
Так продолжалось дело до 28 мая, когда вдруг неожиданно я оказался в глазах власти врагом народа и опасным контрреволю­ционером. Я, конечно, отвергаю все предъявленные ко мне обви­нения, еще раз торжественно заявляю (ведь, быть может, я говорю в последний раз в своей жизни), что политика была мне совер­шенно чужда, я старался по мере сил быть только пастырем душ человеческих. И теперь, стоя перед судом, я спокойно дожидаюсь его приговора, каков бы он ни был, хорошо помня слова апостола: „Берегитесь, чтобы вам не пострадать как злодеям, а если кто из вас пострадает как христианин, то благодарите за это Бога“ [ср.: 1 Пет. 4, 15-16]».
Затем митрополит стал подробно говорить о других обвиняе­мых, убедительно показывая их полную невиновность в предъяв­ляемых им обвинениях. В одном случае, когда митрополит не смог доказать правоту своего утверждения документально, он ска­зал: «Здесь старались выяснить вопрос, был ли подсудимый Быч­ков на собрании у Аксенова. Перед раскрытой могилой призываю имя Божие и заявляю: не был».
После этого наступила гробовая тишина, которую прервал председатель суда, сказав вдруг:
– Вы всё говорили о других, Трибуналу желательно знать, что же вы скажете о самом себе?
– О себе? – в раздумье повторил митрополит. – Что же я могу вам еще сказать о себе? Разве лишь одно...
Он минуту помолчал и затем при глубокой тишине притих­шего зала из глубины беззаветно любящей Бога души спокойно сказал:
– Я не знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре – жизнь или смерть; но что бы в нем ни провозгласили, я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение и скажу: слава Тебе, Господи Боже, за все! – и митропо­лит Вениамин перекрестился.
Выступивший вслед за ним с последним словом Юрий Новиц­кий заявил, что «привлечение его к делу объясняется лишь тем, что он состоял председателем правления Общества объединенных православных приходов. В приписываемых же ему деяниях он со­вершенно не повинен. Но если советской власти нужна в этом деле жертва, то он готов без ропота встретить смерть, прося лишь о том, чтобы советская власть этим и ограничилась и пощадила остальных привлеченных».
Иван Ковшаров в своем последнем слове пояснил, что «во вре­мя своей адвокатской практики ему приходилось выступать в во­енных судах, когда он как защитник, отстаивая жизнь подсуди­мых перед суровыми, непреклонными судьями, исполнителями воли власти, требовал строгого соответствия между преступлени­ем и наказанием. Здесь также приходится говорить о том, что гро­зящее наказание никак не может находиться в соответствии с теми данными, которыми располагает обвинение». «Обще­ственный обвинитель Смирнов неоднократно называл нас здесь лжецами, лицемерами, обманщиками, – сказал он. – Но он нас должен бы был назвать сумасшедшими, если бы мы вздумали начать войну с советской властью с целью ее свержения с армией баб и подростков. И это после того, как эту власть не могли свер­гнуть вооруженные организованные армии Колчака, Деникина, Юденича, поляков». В завершение своей речи Иван Михайло­вич шутливо заметил: «Для братской могилы в шестнадцать чело­век материала для обвинения мало».
Архимандрит Сергий в своем последнем слове сказал, что ему ставится «в вину его принадлежность к фракции националистов в Государственной думе. Но он в Думе не занимался политической борьбой, а работал исключительно в церковной комиссии. Монаше­ство он принял не для того, чтобы скрыть под клобуком свое поли­тическое прошлое, а по своим религиозным убеждениям; никакой борьбы с советской властью не вел, вел только борьбу с самим собой». Затем отец Сергий ярко обрисовал картину аскетической жизни монаха, заметив, что, отрешившись от всех переживаний и треволнений внешнего мира, целиком отдавшись религиозному созерцанию и молитве, он одной лишь слабой физической нитью оставался привязан к этой жизни. «Неужели же, – сказал он, – Три­бунал думает, что разрыв и этой последней нити может быть для меня страшен? Делайте свое дело. Я жалею вас и молюсь о вас...»
Судебный процесс завершился. 5 июля 1922 года в три часа дня всех подсудимых доставили в здание суда для выслушивания при­говора. Открытие заседания суда, в котором должен быть зачитан приговор, было назначено на шесть часов вечера. Однако в начале пятого стало известно, что заседание отложено до девяти часов вечера. Большинство обвиняемых находилось в это время в состо­янии напряженного ожидания, в особенности те, кто ожидал при­говора к расстрелу, как, например, протоиерей Михаил Чельцов, который вспоминал впоследствии: «Невольно хотелось – не столько от разговоров с другими, но от фигур их, от спокойного вида других, от их физиономий – получить надежду на доброе для себя <...>. Я старался внимательно всматриваться в настроение, в лицо митрополита Вениамина. <...> Но как я ни старался рас­познать что-либо в митрополите Вениамине, мне это не удава­лось. Он оставался как будто прежним, каким-то окаменевшим в своем равнодушии ко всему и до бесчувственности спокойным. Мне только чудилось, что в этот день он был более спокоен и за­думчиво-молчалив. Прежде он больше сидел и говорил с окружающими его, – теперь он больше ходил». Истинный монах, он совершенно отрекся от мира, всецело вручив себя воле Божией, зная, «что, когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, веч­ный» (2 Кор. 5, 1).
Около восьми вечера подсудимых стали вызывать в зал судеб­ного заседания. Сначала архиереев, затем всех тех, кому грозила смертная казнь, а затем всех остальных – для последнего снимка в зале суда. Около девяти часов вечера раздался звонок – к началу последнего заседания. В начале десятого было произнесено ко­мендантом в последний раз для них: «Встать, суд идет».
Председатель Трибунала зачитал приговор. Митрополит Пе­троградский Вениамин, профессор уголовного права Петро­градского университета и председатель правления Общества объединенных приходов Юрий Новицкий, юрисконсульт Алек­сандро-Невской лавры Иван Ковшаров, преподаватель военно-броневой автомобильной школы и секретарь правления Общества православных приходов Николай Елачич, настоя­тель Казанского собора протоиерей Николай Чуков, викарий Петроградской епархии епископ Венедикт (Плотников), на­стоятель Исаакиевского собора протоиерей Леонид Богоявленский, профессор Военно-юридической академии Дмитрий Огнев, настоятель Троицкого подворья архимандрит Сергий (Шеин) и настоятель Троицкого собора протоиерей Михаил Чельцов были приговорены к расстрелу.
Выслушав приговор, отец Михаил снова внимательно вглядел­ся в лицо митрополита, но увидел на его лице лишь великое спо­койствие, как будто приговор всего лишь подвел его к границе, через которую уже готова была перейти его душа и за которой на­чиналось вечное блаженство. И на душе у отца Михаила вдруг ста­ло необыкновенно радостно и «хорошо – за него, за себя и за всю Церковь».
По окончании чтения приговора раздались многочисленные и дружные аплодисменты – это рукоплескали студенты Зиновьевского университета, этими рукоплесканиями невольно напо­миная о событиях, происходивших когда-то во времена гонений на христиан в судах Римской империи. Для судей «спектакль» был окончен, и они, уже не в силах держаться той роли, которую играли все эти дни, почти бегом ринулись из зала. Адвокаты были ошеломлены внезапностью их бегства и стали им вдогонку кри­чать: «Мы кассацию подаем... мы просим принять заявление, что мы подаем кассацию...» Но судей уже и след простыл. Затем покинули зал публика, обвинители и адвокаты. Остались лишь осуж­денные и конвоиры, еще теснее их окружившие.
Приговоренных к расстрелу отделили от остальных и, выведя на улицу, посадили в грузовик, который кольцом окружили кон­ные курсанты. Все улицы следования печального кортежа были пусты – они заранее были очищены сотрудниками ГПУ от прохо­жих. Впереди и позади грузовика ехали конвоиры из ГПУ на двух автомобилях. Случайно попадавшихся людей разгоняли, извоз­чикам приказывали немедленно сворачивать с дороги. Пригово­ренных привезли в 1-й исправдом и поместили в нижнем этаже, в котором обыкновенно помещались смертники. Перед этим всех тщательно обыскали, у архимандрита Сергия отобрали лекарство. Почти всех разместили по двое. Архимандрита Сергия с прото­иереем Михаилом Чельцовым, Юрия Новицкого с протоиереем Николаем Чуковым, Ивана Ковшарова с протоиереем Леонидом Богоявленским, Дмитрия Огнева с Николаем Елачичем.
Камера, в которой поместили архимандрита Сергия и прото­иерея Михаила, была очень мала, это была одиночка, в ней сто­яла всего одна кровать, и каждый спешил уступить место друго­му; в конце концов уговорились разместиться на кровати вдвоем. Перед тем как лечь, поужинали привезенной из суда провизией и помолились. На следующий день надзиратели принесли вторую кровать и матрас. Отец Сергий был большим любителем церков­ного пения и все время что-нибудь тихонько напевал. Решили прочесть акафист Иисусу Сладчайшему, отец Михаил попросил помочь отслужить панихиду по своей матери, день именин ко­торой приходился на 6 июля. Акафист читал отец Сергий, а отец Михаил подпевал, затем отец Михаил служил панихиду, а отец Сергий был за псаломщика. Вскоре принесли передачу, в ней ока­зался шестой том из творений святителя Иоанна Златоуста, чте­ние которого весьма утешило узников.
Отслужили всенощную под праздник Рождества Иоанна Предтечи – отец Сергий предстоятелем, отец Михаил – за пса­ломщика.
Наутро, 7 июля, совершили обедницу. Через некоторое вре­мя всем смертникам было объявлено, что они будут отправлены в Дом предварительного заключения на Шпалерную. Собрали вещи, часть лишней провизии была роздана нуждающимся арестантам, и вдруг отец Сергий, несколько подумав, мягко сказал: «А все-таки, отче, неизвестно куда нас повезут. Так же неизвест­но, как мы станем там жить и что с нами приключится, а поэтому поисповедуй-ка меня...»
Отец Михаил снял с груди крест, положил его за отсутствием аналоя на подоконник, через шею вместо епитрахили опустил по­лотенце и прочитал по памяти молитвы к исповеди. Отец Сергий исповедался искренне, горячо и слезно. Это была его последняя исповедь. После этого исповедался отец Михаил.
По дороге в тюрьму отец Сергий угощал всех, включая конво­ира, только что переданной ему с воли клубникой; конвоир начал было отказываться, но отец Сергий по-отечески ласково заметил ему, чтобы он не боялся, ягоды не отравлены, так как они не ду­мают еще умирать. По прибытии в тюрьму после тщательного обыска всех смертников развели по разным этажам и поместили в одиночные камеры.
«В эти первые дни <...>, – вспоминал впоследствии отец Ми­хаил, – за нами, за нашим поведением в камере тщательно на­блюдали. Бывало, отодвинут чугунный засов с глазка-оконца в двери, и не успеешь подойти к двери, как уже наблюдающий глаз исчезает и заслон задергивает оконце. <...> О нас эти наблю­дения могли одно лишь начальству доносить: всё-де молятся и по камере ходят».
Администрация тюрьмы на Шпалерной среди других сообще­ний доносила руководству ГПУ на Гороховую, что «митрополит молится по четырнадцать часов в сутки и производит на надзира­телей самое тяжелое впечатление, почему они отказываются отнесения ими их обязанностей в отношении к нему», невозмож­но было со спокойной совестью сторожить приговоренного к смерти митрополита, отлично зная, что он не виновен.
После объявления приговора, 5 июля, протоиерей Александр Введенский направил письмо председателю Петроградского губисполкома Зиновьеву, в котором, признавая справедливость приговора и его политическую обоснованность – «моральное зна­чение этого приговора <...> огромное, – писал он, – контррево­люция недопустима в Церкви, хотя бы она прикрывалась самыми возвышенными лозунгами», – все же просил помиловать приго­воренных к расстрелу, потому что «приговор к расстрелу, при­остановленный милостью <...> победившего пролетариата, <...> образумит пылкие головы церковных контрреволюционеров; фактический же расстрел создаст из этих церковников мучеников <...>, чего они, конечно, не заслуживают...».
На следующий день группа членов «Живой церкви» обрати­лась в Петроградский губисполком с письмом. «Преклоняясь пе­ред судом рабоче-крестьянской власти», они просили помиловать всех осужденных к расстрелу, за исключением Ковшарова и Новицкого.
7 июля Зиновьев направил эти письма Сталину, сообщая, что выезжает в Москву вместе с представителем Трибунала. 12 июля в Москве состоялось совещание, в котором участвовали замести­тель наркома юстиции, председатель кассационного суда и начальник «ликвидационного» 5-го отдела по проведению декрета об отделении Церкви от государства наркомата юстиции, давний сотоварищ Ленина, Красиков, начальник Секретного отдела СОУ ВЧК-ГПУ Самсонов, сотрудник 5-го отдела наркомата юстиции, снявший с себя сан священника, Михаил Галкин и сотрудник аппарата ЦК Попов. Совещание постановило, что «приговор, вы­несенный Петроградским трибуналом от 5 июля 22 года <...>, на­ходит вполне правильным и целесообразным. Всех лиц, приговоренных к высшей мере наказания, считает вредными и опасными и при создавшейся политической конъюнктуре подлежащими со­вершенному устранению; но если бы по политическим соображе­ниям признано было необходимым пойти в максимальной мере навстречу ходатайству более лояльных слоев духовенства и, в частности, Высшего церковного управления и группы „Живая церковь“, то из числа десяти осужденных к высшей мере наказания совещание находило бы возможным смягчить участь лишь в отношении шести <...> лиц <...>, а в отношении <...> митропо­лита Вениамина, Новицкого Юрия Петровича <...>, Ковшарова Ивана Михайловича <...> и Шеина Сергея Павловича (архиман­дрит Сергей) <...> как лиц вдохновлявших, руководивших и впол­не сознательно ведших контрреволюционную политику под цер­ковным флагом, совещание находит смягчение им меры наказания нецелесообразным...».
13 июля члены Политбюро ЦК РКП(б) в лице Каменева, Троцкого, Сталина, Молотова, Томского, Рыкова, Зиновьева, Радека и Чубаря постановили: согласиться с мнением состоявшегося накануне совещания. Руководство страны ясно давало по­нять, что их врагом является именно Церковь, и из членов Церкви они уже будут выбирать сами, кого приносить в жертву.
Одновременно был нанесен мощный удар по обновленцам, уничтоживший их как движение идейное. Для протоиерея Алек­сандра Введенского стало очевидно, что их авантюра с обновле­нием Церкви оказалась утопией, утопленной в крови невиновных. 25 июля он направил ходатайство члену Политбюро и Президиу­ма ВЦИК Рыкову, в котором просил помиловать хотя бы митро­полита Вениамина и архимандрита Сергия. «Все дело обновления Церкви, – писал он, – попытка сделать ее не слугой буржуазии, а посильной помощницей пролетариату, находится в моральной и фактической зависимости от исхода приговора. Если вообще будут расстрелы – мы, „Живая церковь“ (и я, прежде всего, лично), будем в глазах толпы убийцами этих несчастных. Попытка оздоровления Церкви будет сорвана...»
Сразу после приговора защитник Юрия Петровича Новицкого Моисей Семенович Равич направил во ВЦИК ходатайство о по­миловании, доказывая абсурдность смертного приговора тому, кто всю жизнь боролся за отмену смертной казни. «Как защитник его, – писал он, – приношу Верховному органу рабоче-крестьян­ской власти последнюю его просьбу: учесть то, что он всю жизнь боролся против смертной казни, что он всю жизнь свою посвятил брошенным чужим детям, а теперь ждет сам смертной казни 14-летнюю дочь без матери круглой сиротой».
В конце ходатайства дочь Юрия Новицкого Ксения подписала: «Я, дочь профессора Новицкого, умоляю рабоче-крестьянскую власть пожалеть моего отца, мать моя умерла в ноябре от тифа, и я остаюсь совсем одна. Я еще учусь и надеюсь быть полезной работницей в Советской России. Умоляю спасти жизнь моего отца».
18 июля, в день празднования памяти преподобного Сергия Радонежского, по ходатайству митрополита Вениамина админи­страцией тюрьмы было разрешено всем приговоренным к смерти причаститься. Святые Дары были доставлены сразу после литургии из расположенного рядом с тюрьмой Сергиевского собора.
После приговора Петроградского трибунала все защитники обвиняемых подали развернутые кассационные жалобы, в кото­рых убедительно доказывали абсурдность приговора. 26 июля со­стоялось заседание Кассационной коллегии Верховного трибуна­ла ВЦИК под председательством Ульриха, которая оставила приговор в силе. 2 августа Президиум ВЦИК через А.С. Енукидзе обратился к Сталину, прося Политбюро «пересмотреть свою директиву по данному делу». В тот же день Пленум ЦК РКП(б) постановил отклонить ходатайство Президиума ВЦИК о помиловании. 3 августа Президиум принял окончательное ре­шение – приговор в отношении митрополита Вениамина, архи­мандрита Сергия, Юрия Новицкого и Ивана Ковшарова оставить в силе, остальным приговоренным к расстрелу заменить расстрел пятью годами лишения свободы.
Переживания митрополита Вениамина в дни перед расстрелом нашли свое отражение в написанном им после вынесения приго­вора письме к священнику. «В детстве и отрочестве я зачитывался житиями святых и восхищался их героизмом, их святым вооду­шевлением, – писал митрополит. – Жалел своею душою, что вре­мена не те и не приходится переживать, что они переживали.
Времена переменились. Открывается возможность терпеть ради Христа от своих и чужих.
Трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий избы­точествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот рубикон, границу и всецело предаться воле Божией. Когда это совершит­ся, тогда человек, избыточествуя утешением, не чувствует самых тяжелых страданий. Полный среди страданий радости и внутреннего покоя, он других влечет на страдания, чтобы приложить то состояние, в каком находится счастливый страдалец. Об этом я раньше говорил другим, но мои страдания не достигали полной меры. Теперь, кажется, пришлось пережить почти все: тюрь­му, суд, общественное заплевание, обречение и требование этой смерти под якобы народные аплодисменты, людскую самую чер­ную неблагодарность, продажность, непостоянство и т.п. Беспо­койство и ответственность за судьбу других людей и даже самую Церковь.
Страдания достигали своего апогея, но увеличивалось и уте­шение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда хорошо. За судьбу Церкви Божией я не боюсь. Веры надо больше, больше иметь ее нам, пастырям. За­быть свою самонадеянность, ум, ученость и т.п. и дать место бла­годати Божией.
Странны рассуждения некоторых, может быть и выдающих­ся пастырей (разумею Платонова): надо хранить живые силы, т.е. их, и ради этого поступаться всем. Тогда Христос на что? Не Платоновы, Чепурины, Вениамины и т.п. спасают Церковь, а Христос.
Та точка, на которую пытаются они встать, – погибель для Церкви. Это шкурничество. Надо себя не жалеть ради Церкви, а не Церковью жертвовать ради себя. Теперь время суда. Люди ради политических убеждений жертвуют всем. Посмотрите, как держат себя эсэры: Гоц и т.п. Нам ли, христианам, да еще иереям, не проявить надобного мужества даже до смерти, если есть сколь­ко-нибудь веры во Христа, в жизнь будущего века. Трудно давать советы другим. Благочинным надо меньше решать, да еще такие кардинальные вопросы. Они не могут отвечать за других. Нужно больше заключиться в пределы своей малой приходской церкви и быть в духовном единении с благодатными епископами. Нового поставления таковыми признать не могу. <...>
Пишу то, что на душе. Мысль моя несколько связана пережи­ваемыми мною и моими соучастниками тревожными днями. Поэтому не могу распространяться относительно других дел...»
В субботу, 12 августа, около одиннадцати часов ночи пригово­ренных к расстрелу вывели из камер. Митрополит Вениамин, ар­химандрит Сергий, Юрий Новицкий и Иоанн Ковшаров, как пе­редает церковное предание, были расстреляны 13 августа 1922 года на Ржевском полигоне на окраине Петрограда в лесу, примыкаю­щем к Ириновской железной дороге, и погребены в безвестной общей могиле[22].
Спустя месяц после этих событий протоиерей Павел Лахостский[23] писал священнику Михаилу Яворскому, служившему тогда в храме святой великомученицы Екатерины в Петрограде: «Впервые узнал я из Вашего письма об участи, какая постигла приснопамятного Владыку митрополита, отца Сергия и других. Вечная им память! Оба названные достойны славного венца мученического. Да примет Господь невинную кровь их во иску­пление грехов несчастной России! Так близки были оба они моему духу, особенно – первый! Ведь я был избран стоять во главе того епархиального собрания, которое вручило епархию епископу, потом архиепископу и, наконец, митрополиту Вениамину, и мне особенно напряженно пришлось участвовать в той борьбе, которая сопровождала это избрание, потому что сильные мира во главе с Родзянко, председателем Государ­ственной думы, были за епископа Андрея, а большинство уче­ных богословов за архиепископа Сергия. Теперь я спокоен в своей совести, что всеми силами был за епископа Вениамина: он оправдал наш выбор своею стойкостью, дошедшей до жерт­воприношения за истину Божию! Память его с похвалами и правдивая история скажет ему похвальное слово, а суд Божий воздаст ему вечным блаженством».  
 
Игумен Дамаскин (Орловский)
«Жития новомучеников и исповедников Церкви Русской. Июль. Ч.2»
Тверь. 2016. С. 167-353  
Примечания

[a]Впоследствии митрополит Ленинградский Григорий (1870–1955).
[b] Настоятелем храма был священник Павел Николаевич Лахостский (1866–1931).
[c]Впоследствии митрополит Токийский и Японский (1871–1945).
[d]Священноисповедник Роман Медведь, протоиерей; память 21 июля / 3 августа и 26 августа / 8 сентября.
[e] Священномученик Кирилл (в миру Константин Илларионович Смирнов), впоследствии митрополит Казанский; память 7/20 ноября.
[f] Священномученик Никодим (в миру Александр Михайлович Кононов), впоследствии епископ Белгородский; память 28 декабря / 10 января.
[g] Священномученик Петр Скипетров; память 19 января / 1 февраля
[h]Собор святого преподобного Сампсона Странноприимца.
[i] Священномученик Философ Орнатский; память 31 мая / 13 июня
[j]Стогна (ц.-слав.) – широкая улица, площадь.
[k] Священномученик Иоанн Кочуров; память 31 октября / 13 ноября.
[l] Священномученик Платон (в миру Павел Петрович Кульбуш); память 1/14 января
[m]Для митрополита Вениамина это не было красивой фразой или дипломатическим приемом, должным свидетельствовать о лояльном отношении и желании вести переговоры. То, что всякая власть в России должна печься о благе русского народа, было его искренним убеждением. Исходя из такого представления о власти, он в 1918 г. и стал устраивать в Петрограде многотысячные крестные ходы, преследуя при этом исключительно религиозные и нравственные цели. Именно эти его религиозные и духовные начинания и стали причиной того, что большевики при первом же удоб­ном случае приговорили его к смерти – их и не устраивало как раз именно то, что он выше всех земных ценностей ставил служение Богу и Его Святой Церкви, рассма­тривая это как свой святой долг и Божие призвание, от которых он ни при каких об­стоятельствах не смог бы отказаться. И в этом смысле митрополит Вениамин пример для христиан, ясно свидетельствующий, каким путем достигается Царствие Божие во времена гонений на Церковь.
[n] Священномученик Прокопий (в миру Петр Семенович Титов), впоследствии архиепископ Херсонский; память 10/23 ноября.
[o] Священноисповедник Виктор (в миру Константин Александрович Островидов), впоследствии епископ Глазовский, викарий Вятской епархии; память 19 апреля / 2 мая.
[p] Священномученик Симон (Симеон Иванович Шлеев), впоследствии епископ Уфимский; память 5/18 августа. 
[q]В Успенском соборе Московского Кремля после всех положенных молитв и чте­ний Предстоятель при отпусте единократно помазывал маслом сам себя, затем пред­ставителей властей, священнослужителей и всех молящихся; это священнодействие совершалось раз в году, в Великий Четверг.
[r]Имеется в виду архимандрит Виктор (Островидов), назначенный наместником Лавры.
[s]Священномученик Варсонофий (в миру Василий Павлович Лебедев), епископ Кирилловский; память 2/15 сентября.
[t] Священномученик Михаил Чельцов; память 26 декабря / 8 января
[u] Преподобномученик Лев (в миру Леонид Михайлович Егоров), архимандрит;  память 7/20 сентября.
[v] В оригинале документа допущена опечатка и написано: «Зборовский». Но в Петрограде не было священника Зборовского, а из двух братьев-священников Заборовских именно Иван поддерживал обновленчество. Введенский действительно стал одним из лидеров обновленчества, а Заборовский счел для себя более выгодным быть в тени, оставаясь секретным осведомителем.
[w] Священноисповедник Агафангел (в миру Александр Лаврентьевич Преображенский), митрополит Ярославский; память 3/16 октября, 30 октября / 12 ноября.
[x]Формулировкой своей позиции в объяснении митрополит Вениамин подписы­вал себе смертный приговор. И прежде всего потому, что в жертве церковными ценностями на нужды голодающих он признавал только церковную составляю­щую, предполагая, что добровольные пожертвования вызовут религиозный подъем, классифицируя действия властей в случае насильственного изъятия как кощунствен­но-святотатственные. По примеру святых апостолов и мучеников митрополит Вени­амин поступал в меру своей веры, не соображаясь с тем, как смотрит на это мир и к какому результату для него лично приведут его действия. Устраивая многотысячные крестные ходы в Петрограде, захваченном враждебными Церкви людьми, он не забо­тился о том, как те смотрят на это, для него было важно, чтобы были безупречны его собственные действия с позиции религиозной.
[y]Епископ Леонид (в миру Евгений Дмитриевич Скобеев; 18511932); подписал по­становление обновленческого Собора о лишении сана и монашества Патриарха Ти­хона, впоследствии обновленческий митрополит, почетный член обновленческого Синода. 
[z] Преподобномученик Кронид (в миру Константин Петрович Любимов), архимандрит; память 27 ноября / 10 декабря.
[aa] Священномученик Владимир (в миру Василий Никифорович Богоявленский), митрополит Киевский; память 25 января / 7 февраля.
[bb] Священномученик Гермоген (в миру Георгий Ефремович Долганев), епископ Тобольский и Сибирский; память 16/29 июня, 20 августа / 2 сентября.
[cc] Священномученик Макарий (в миру Михаил Васильевич Гневушев), епископ Орловский; память 22 августа / 4 сентября.
[dd]Имеется в виду священномученик Варсонофий (Лебедев).
[ee] Священномученик Ефрем (в миру Епифаний Андреевич Кузнецов), епископ Селенгинский; память 23 августа / 5 сентября.
[ff]Мученик Николай Варжанский; память 23 августа / 5 сентября.
[gg] Преподобноисповедник Агапит (в миру Михаил Михайлович Таубе); память 5/18 июля.
[hh]В здании бывшего Дворянского собрания проходил вечер, посвященный вопросам помощи голодающим, где протоиереями Иоанном Заборовским и Александром Вве­денским были прочитаны лекции на эту тему, после которых было оглашено письмо митрополита Вениамина.[ii]Допросы митрополита Вениамина за этот день и последующие помещены в Приме­чаниях292
[jj]Имеется в виду заявление митрополита Вениамина от 5 марта 1922 г.
[kk]Один человек умер в тюрьме до суда.


[1]Ныне деревня Андреевская Няндомского района Архангельской области.
[2]Расположен в селе Понетаевка Шатковского района Нижегородской обла­сти.
[3] «ВОЗЗВАНИЕ ПЕТРОГРАДСКОГО ЕПАРХИАЛЬНОГО СОБОРА ДУХОВЕНСТВА И МИРЯН
Тяжкими тысячелетними усилиями, ценою страданий и жизни множе­ства своих сынов народ наш создал величайшую в мире державу.
Много наша Родина имела врагов, которые нередко исступленно шли на нее, и иногда даже подчиняли ее себе и порабощали.
Но никогда, ни даже в тяжкие времена татарщины, не угасал дух народ­ный.
Народ поднимался, свергал врагов-поработителей. И во главе этих дви­жений народных, этих горячих стремлений к свободе, всегда стояла наша Церковь, вокруг которой объединялся народ.
Отвергая политику, вносящую рознь в единый народ русский, мы долж­ны преклониться пред подвигом народа нашего, падавшего под ударами та­тар, при защите последних оплотов – церквей киевских. Мы преклоняемся пред памятью пошедших, с благословения преподобного Сергия, на ратное дело иноков Пересвета и Осляби и павших за свободу народа на Куликовом поле. Мы преклоняемся пред памятью иноков и народа, отстоявших среди голода, жажды и всякой скудости Троице-Сергиевскую лавру – пред под­вигом Минина и Пожарского. Мы преклоняемся пред памятью святителя Гермогена, смертью своею запечатлевшего верность нашей вере, Родине и всему народу нашему.
Ныне снова враг ворвался в страну нашу, осквернил наши святые храмы, ограбил и сжег наши города и селения, – избивал жителей, насиловал жен­щин, захватил наши земли и истязует он бесчеловечно пленных братьев на­ших.
Миллионы русских людей бежали под натиском жестокого врага из ве­ками насиженных мест, трупами своими устилали они путь отступления под расстрелом от вражеских ратей.
Среди тяжкого этого испытания нам ниспослано и другое тяжкое бед­ствие: среди народа нашего воцарилась рознь, – брат пошел на брата. Земля наша покрылась огнем и дымом пожаров, – мучительно стонет церковный набат, – слышны вопли ограбленных и погибающих. Родина наша ороси­лась братскою кровью даже тех, кто недавно сидел в окопах вместе с солда­тами, с ними страдал, с ними проливал кровь и с ними погибал за народ свой на суше и на море... оросилась братскою кровью своих офицеров, унижен­ных и погибавших от рук не врага, а от рук... младших братьев своих.
Первый, свободно избранный Петроградский епархиальный Собор, мы – миряне и духовенство, избравши по своему сердцу архипастыря своего, – взываем: „Безумцы, остановитесь! Забудьте распри! Враг у ворот столицы государства нашего. Под шум взаимных у нас распрей он ринется на нас, разорит нас, погубит дорогую нашу Родину, погубит свободу нашу. Вы не веда­ете, что творите: ослепленные злобою, вы идете друг на друга, вы преступно проливаете братскую кровь!“
И мы, глубоко веруя в жизненность заветов матери нашей Церкви, в ра­зум народа нашего, в светлое будущее свободной Родины нашей, громко взываем: „Остановитесь! Бросьте распри, – отразите мужественно врага! Освободите, спасите Родину. Она – погибает!“
Помните, что – в единении сила. Мать Церковь зовет нас на подвиг святой!»
[4]Ныне город Таллин, Эстония.
[5] «Смиренный Тихон, Божиею милостью Патриарх Московский и всея Рос­сии, возлюбленным о Господе архипастырям, пастырям и всем верным ча­дам Православной Церкви Российской
„Да избавит нас Господь от настоящего века лукавого“ [ср.: Гал. 1, 4].
Тяжкое время переживает ныне Святая Православная Церковь Христова в Русской земле: гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово и вместо любви христианской всюду сеять семена злобы, ненависти и братоубийственной брани.
Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем не по­винных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои по­лагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханною доселе дерзостию и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попра­нием всякого права и законности – совершается в наши дни во всех почти городах и весях нашей Отчизны: и в столицах, и на отдаленных окраинах (в Петрограде, Москве, Иркутске, Севастополе и др.).
Все сие преисполняет сердце наше глубокою болезненною скорбию и вы­нуждает нас обратиться к таковым извергам рода человеческого с грозным словом обличения и прещения по завету св. апостола: „согрешающих пред всеми обличай, да и прочии страх имут“ (1 Тим. 5, 20).
Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это – поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей – загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной.
Властию, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Хри­стовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христиан­ские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной.
Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: „измите злаго от вас самех“ (1 Кор. 5, 13).
Гонение жесточайшее воздвигнуто и на Святую Церковь Христову: благодатные таинства, освящающие рождение на свет человека или благо­словляющие супружеский союз семьи христианской, открыто объявляют­ся ненужными, излишними; святые храмы подвергаются или разрушению чрез расстрел из орудий смертоносных (святые соборы Кремля Московско­го), или ограблению и кощунственному оскорблению (часовня Спасителя в Петрограде); чтимые верующим народом обители святые (как Александро-Невская и Почаевская лавры) захватываются безбожными властелина­ми тьмы века сего и объявляются каким-то якобы народным достоянием; школы, содержавшиеся на средства Церкви Православной и подготовляв­шие пастырей Церкви и учителей веры, признаются излишними и обраща­ются или в училища безверия, или даже прямо в рассадники безнравствен­ности.
Имущества монастырей и церквей православных отбираются под предло­гом, что это – народное достояние, но без всякого права и даже без желания считаться с законною волею самого народа... И, наконец, власть, обещавшая водворить на Руси право и правду, обеспечить свободу и порядок, проявляет всюду только самое разнузданное своеволие и сплошное насилие над всеми, и в частности над Святою Церковью Православной.
Где же пределы этим издевательствам над Церковью Христовой? Как и чем можно остановить это наступление на нее врагов неистовых?
Зовем всех вас, верующих и верных чад Церкви: станьте на защиту оскорбляемой и угнетаемой ныне Святой Матери нашей.
Враги Церкви захватывают власть над нею и ее достоянием силою смер­тоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего власт­ного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют даже прямо про­тивно совести народной.
А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюблен­ные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою словами свято­го апостола: „Кто ны разлучит от любве Божия, скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч?“ (Рим. 8, 35).
А вы, братие архипастыри и пастыри, не медля ни одного часа в вашем духовном делании, с пламенной ревностью зовите чад ваших на защиту по­пираемых ныне прав Церкви Православной, немедленно устрояйте духов­ные союзы, зовите не нуждою, а доброю волею становиться в ряды духовных борцов, которые силе внешней противопоставят силу своего святого вооду­шевления, и мы твердо уповаем, что враги Церкви будут посрамлены и рас­точатся силою Креста Христова, ибо непреложно обетование Самого Боже­ственного Крестоносца: „созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей“ (Мф. 16, 18).
Тихон, Патриарх Московский и всея России.
[6] «ПЕТРОГРАДСКОЙ ПАСТВЕ
Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и обще­ние Святого Духа со всеми вами. Аминь (2 Кор. 13, 13).
24 мая исполнилась первая годовщина моего архипастырства. Мысленно обозреваю протекший год. Много всяких чувств, воспоминаний, пережива­ний наполняет мою душу. Хочется облегчить ее, поделиться ими с моей па­ствой.
Избрание архипастыря на Петроградскую кафедру было одно из первых по времени.
Оно привлекло общее внимание.
Требовался святитель для замещения кафедры тогда еще столицы России.
Жива была традиция пользоваться архипастырями и пастырями Церкви Православной для проведения в народ тех или других политических идей. Правящая тогда политическая партия стремилась во что бы то ни стало воз­вести на Петроградскую кафедру архипастыря-общественника, который бы помогал ей в ее политической деятельности.
Православный простой народ своим непосредственным чутьем чувство­вал, что вообще, а особенно во время борьбы и смены политических на­правлений, архипастырь должен быть прежде всего религиозный деятель, чуждый всякой политики, и желал иметь святителя не общественника, а мо­литвенника.
Жребий пал на мое достоинство.
Приучив себя смотреть на все происходящее в жизни моей как все реша­ющееся по воле Божией, я со смирением безропотно принял на себя бремя архипастырства петроградского, как подаемое от руки Божией.
Своих избирателей я просил, чтобы они, явившие ко мне свою любовь и внимание в возложении на меня избранием тяжелого бремени архипа­стырства, своею любовию, молитвою и живым участием и сочувствием по­могали бы мне и в несении этого великого бремени.
Ответом было пение величания священномученику Ермогену, Патриарху Всероссийскому.
Тот, кто запел его, до сих пор так и не может дать себе отчет: почему он запел величание именно этому святителю, а не кому другому.
Очевидно, в настроении собравшихся носилось общее задушевное жела­ние, чтобы новый архипастырь был носитель идей этого великого архипа­стыря, народолюбца, положившего душу свою за паству свою.
Основная идея, которую мужественно и твердо отстаивал и проводил Свя­тейший Патриарх Ермоген, была та, что вера православная – основа и сущ­ность России. Всеми силами нужно беречь и охранять ее, эту душу живу на­рода русского. Иначе русский народ погибнет.
Мое пребывание во время кремлевского разрушения в Чудовом монасты­ре, спасение от разрушительных снарядов в бывшей темнице святителя Ермогена, заставило еще больше и глубже вникнуть в идеи этого архипастыря.
Всем своим существом я усвоил себе убеждения, что только в вере право­славной спасение народа русского. Всю свою деятельность я направлял и на­правляю к тому, чтобы поддержать и укрепить веру, воодушевить малодуш­ных и утешить унывающих.
Везде и всюду, в Петрограде и вне его, в городах: Кронштадте, Орани­енбауме, Петергофе, в Царском Селе и деревнях и селах Лужского уезда я утешался общей верой нашей в Господа Иисуса Христа, молился с народом и учил его вере и любви Христовой.
Уровень религиозной жизни Петрограда начал подниматься. Храмы Божии стали наполняться богомольцами и окружаться прихожанами. Вера православная под свои знамена св[ятого] креста и хоругви стала собирать все больше и больше верующих людей независимо от их общественного положе­ния и политических взглядов.
Духовенство из своей среды дало пастырей-священномучеников, при­снопамятных протоиереев Иоанна и Петра.
Народ православный в массе созрел до готовности идти на подвиг муче­ничества и исповедничества и пожертвовать всем, даже жизнью, защищая веру, святыни православные и достояние церковное.
Учитывая это настроение православных, я счел своим долгом обратить­ся в Совет народных комиссаров с предупредительным заявлением по пово­ду отделения Церкви от государства, на каковое, к сожалению даже, может быть, теперь и их самих, комиссары внимания не обратили.
Очевидным показателем для всех создавшегося религиозного народного настроения в Петрограде был незабвенный по своему значению не только в истории Петроградской, но и в летописях всей Церкви Русской крестный ход 21 января.
Начавшиеся по моему приглашению в дни Постной Триоди и Великого по­ста особые моления еще более закрепили и повысили религиозное настроение.
Детский пасхальный крестный ход и беспримерный по количеству участ­ников и воодушевлению крестный ход в Фомино воскресенье воочию всех своих и чужих свидетельствуют об уровне религиозной жизни петроградской паствы.
Встреча мощей св[ятого] священномученика Патриарха Ермогена, вос­торженное, радостное ожидание приезда в Петроград Святейшего Патриар­ха Тихона является вполне естественным ее обнаружением.
Религиозное настроение паствы захватило и душу архипастыря. Он жил, вдохновлялся этой верой народной, которая окружила его любовию, охра­няла и ограждала от всех нападок и оскорблений вражиих и вдохновляла его на подвиги.
Дорогие пастыри Церкви Петроградской, воспроизведите в своем созна­нии все пережитое нами в церковной жизни за минувший год моего архипа­стырства и еще раз напомните себе, что, исполняя свои пастырские священ­нические обязанности, вы совершаете дело величайшей важности, которое народ ценит и ставит соответственно ей весьма, весьма высоко.
Прежде всего и главнее всего будьте молитвенниками, благоговейными совершителями богослужений, таинств, треб и всяких молитвословий.
К вам идут верующие люди в радости и печали, чтобы помолиться, дайте им эту возможность молиться и сами молитесь с ними, доставьте им то уте­шение, которое они ждут, и, поверьте, мзда и награда ваша будет многа не только на небеси, но и здесь, на земле.
Словом и непременно своим примером проповедуйте и разъясняйте уче­ние Христово, что все мы братья, должны любить друг друга, служить друг другу, а не требовать, тем более не отбирать друг у друга.
Всякая политика, как реакционная, так и модная прогрессивная, должна быть чужда вас.
Пастыри не с аристократией, плутократией или демократией, не с буржу­ями или пролетариями, но со всеми и для всех верующих.
На нем нет и не должно быть никакой политической вывески, и под та­кой он не может выступать.
Царство Мое, как сказал Христос, не от мира сего [Ин. 18, 36], и никакой политический строй не может с ним совпадать.
Возлюбленные братья и сестры, все вы боговрученные мне чада паствы петроградской, стойте в вере, мужайтесь и укрепляйтесь [1 Кор. 16, 13].
Вера наша православная – это душа, жизнь народа русского, единствен­ная наша надежда и спасение в переживаемых теперь нами великих потрясе­ниях и бедствиях.
Она только одна может собрать нас, русских людей, независимо от обще­ственного положения и политических партий, воедино и заставить почув­ствовать, что мы между собой братья, сестры, дети одной матери – Церкви Православной и одного Отца Небесного, сыны одной Родины.
Крепче, плотнее объединяйтесь вокруг ваших приходских храмов, чтобы охранить святыни и достояние их, уберечь душу живу русского народа, веру православную и сохранить в сердцах наших любовь Христову, от оскудения и недостатка которой мы так теперь страдаем.
Да будет в каждом приходе малая Церковь Христова, духовная семья, где не по имени только, а на самом деле есть отец и дети духовные.
Каждый член семьи приходской, большой и малый, мужчина и женщина, дитя и взрослый, принимай посильное и возможное, но деятельное и живое участие в жизни приходской, служа общему делу приходскому и живя его интересами.
Все вы, возлюбленные пастыри и пасомые, составляя одну семью духов­ную, одно стадо Христово, Поместную Церковь Петроградскую, содейству­ющую благодати Св[ятого] Духа, преуспевайте в вере, любви и всяком благо­честии, блюдя единение духа в союзе мира [1 Тим. 6, 11; Еф. 4, 3].
Да будете вы все, как дети, радующиеся об отце вашем, а я, ваш архипа­стырь, как отец, о чадах своих веселящийся.
Вениамин, митрополит Петроградский».
[7] «В Совет комиссаров союза коммун Северной области
По долгу архипастырского служения моего, сознания ответственности перед Богом и верующим народом, во имя блага миллионов верующих и для успокоения десятков тысяч взволнованных и смущенных людей, почитаю со­вершенно необходимым, чтобы представители власти дали ясные ответы о при­чинах мероприятий, нарушающих правильное течение жизни церковной, не­смотря на установленную законом государственным – свободу веры. Такими мероприятиями являются особенно участившиеся за последние дни аресты священно- и церковнослужителей и церковнодеятелей. Заключение их в тюрь­мы без объяснения причин и поводов ареста, без предъявления обвинений и даже без возможности знать, где находятся заключенные и живы ли они.
Совесть верующего народа смущена и неустанно требует ответа, а я, ми­трополит Петроградский, изволением Божиим и народным избранием по­ставленный на высоту архипастырского служения, слышу немолчный голос своей паствы и тысячи обращенных ко мне запросов: „В чем же повинны лишенные свободы пастыри; если виновны, почему подверглись карам со стороны гражданской власти, а церковная власть молчит? Если невинны, почему церковная власть не возвысит своего голоса в защиту невинных?“
Церковь Православная и ее пастыри в соответствии с основами христиан­ского учения и заветами церковными совершают свое служение независимо от того или иного государственного строя, формы правления и вида граж­данской власти, признавая всякую власть посланной от Бога, дарованной народу по суду правды Божественной.
Но в исповедании Христовой истины Церковь оставалась и остает­ся незыблемо твердой, перенося все мучения и гонения там, где требо­вания власти вынуждают отречься от христианской веры. В защите веры Право славная Церковь следует духу Христова учения и завету свято-отеческому, признавая, что не мечами и стрелами, не посредством воен­ных отрядов, а убеждением и советом возвещается истина (А[фанасий] Алекс[андрийский]. История ариан, гл. 33).
В устроении земной жизни верующих Церковь стоит на основах истин­ного братолюбия, признающего равенство всех перед Богом и требующего служения ближнему до полного самопожертвования.
Слыша проповедь пастырскую в соответствии с указанными началами, паства ныне смущена и встревожена и требует ответа: виновны ли пастыри, и если виновны, то в чем? Если же не виновны, то не является ли пресле­дование пастырей уже прямым гонением на Церковь Христову и веру хри­стианскую? И тогда Церковь оказывается в худшем правовом положении, чем она была во времена открытых гонений от римских цезарей. Община верующих, оставшаяся без пастыря, без удовлетворения своих религиозных нужд, требует не оставлять их сирыми и духовно голодными, и тем не менее власть церковная не может удовлетворять этому народному требованию, ибо не знает, преступны ли в чем-либо насильственно удаленные пастыри и под­лежат ли они замене другими лицами, или же они взяты от своего делания просто как пастыри и служители Христа, и тогда никакая замена новыми ли­цами невозможна и недопустима.
Ответ на это гражданская власть теперь же должна дать церковному на­роду во имя обеспеченного законом права народного – веровать и молить­ся по велениям своей совести. Моля Бога о даровании мира и тишины земле нашей, по долгу архипастырского моего [служения] непоколебимо указываю на долг власти гражданской во имя блага народного дать вверенной мне Бо­гом пастве возможность с душевным спокойствием и беспрепятственно мо­литься со своими пастырями в своих храмах.
Вениамин, митрополит Петроградский».
[8] «Ваше Преосвященство, Милостивый Государь Конрад Петрович, почтен­ный представитель евангелического лютеранского вероисповедания в Рос­сии, пред посещением новоизбранным Патриархом Московским и всея России Святейшим Тихоном Петрограда в нынешнем 1918 году от лица Евангелической лютеранской церкви выразили сочувствие свое восста­новлению патриаршества в России и в особом адресе принесли сердечное благожелательное приветствие Святейшему Владыке и всей Православной Российской Церкви. Пользуясь столь сочувственным отношением после­дователей возглавляемой Вашим Преосвященством Евангелической лю­теранской церкви в России благосостоянию Российской Православной Церкви ввиду происходящих ныне страшных преследований и гонений на Православную Церковь, выражающихся, между прочим, в многочислен­ных арестах православного духовенства в лице самых видных и выдающихся представителей его, каковы, например, известный всей России настоятель Казанского собора протоиерей Философ Орнатский, председатель Петро­градского епархиального совета, профессор института гражданских инже­неров протоиерей Михаил Чельцов, благочинный протоиерей Александр Васильев и многие другие, томящиеся уже значительное время в местах за­ключения без предъявления к ним каких-либо обвинений и без всякого рас­следования и суда. Про большинство даже неизвестно, где находятся, в ка­ком положении и живы ли они.
Позволяю себе сообщить о прописанном Вашему Преосвященству на Ваше благоусмотрение и просить братского участия к страдальцам и воз­можного содействия с Вашей стороны к прекращению гонений и преследо­ваний, к выяснению места нахождения заключенных, к установлению – кто из них жив и кто убит, скорейшему расследованию их преступлений и, за отсутствием последних, к освобождению заключенных. Страдают пастыри, бедствуют и их паствы, оставшиеся в наше теперешнее тяжелое бедственное время без духовного утешения. Так, например, в многотысячном петроград­ском приходе Екатерининской Екатериногофской церкви все три наличных священника арестованы. При сем не излишним считаю препроводить Ва­шему Преосвященству для видимости список духовных лиц Петроградской епархии, подвергнутых аресту, а также копию заявления, поданного мною в Совет комиссаров Северных коммун.
С истинным к Вам почтением и совершенной преданностью, честь имею быть Вашего Преосвященства покорнейший слуга Вениамин, митрополит Петроградский...
Его Преосвященству вице-президенту Евангелическо-Лютеранской ге­неральной консистории в Петрограде, Преосвященнейшему епископу Кон­раду Петровичу Фрейфельдту».
[9] «В Петроградскую губернскую комиссию помощи голодающим.
Ввиду неоднократных обращений и запросов лично ко мне и выступлений в печати по вопросу об отношении Церкви к помощи голодающим братьям на­шим я, в предупреждение всяких неправильных мнений и ничем не обоснован­ных обвинений, направленных против духовенства и верующего народа в связи с делом помощи голодающим, считаю необходимым заявить следующее.
Вся Православная Российская Церковь, по призыву и благословению своего отца, Святейшего Патриарха, еще в августе месяце прошлого 1921 г. со всем усердием и готовностью отозвалась на дело помощи голодающим. Начатая в то же время и в петроградских церквях по моему указанию работа духовенства и мирян на помощь голодающим была прервана, однако, в са­мом же начале распоряжением советской власти.
В настоящее время правительством вновь предоставляется Церкви право начать работу на помощь голодающим. Не медля ни одного дня, я, как толь­ко получилась возможность работы на голодающих, восстановил деятель­ность Церковного комитета помощи им и обратился ко всей своей пастве с усиленным призывом и мольбой об оказании помощи голодающим день­гами, вещами и продовольствием. Святейший же Патриарх, кроме того, бла­гословил духовенству и приходским советам, с согласия общин верующих, принести в жертву голодающим и драгоценные церковные вещи, не имею­щие богослужебного употребления.
Однако недавно опубликованный в „Московских известиях“ декрет (от 23 февраля) об изъятии на помощь голодающим церковных ценностей, по-видимому, свидетельствует о том, что приносимые Церковью жертвы на го­лодающих признаются недостаточными.
Останавливаясь вниманием на таковом предположении, я как архипа­стырь почитаю священным долгом заявить, что Церковь Православная, сле­дуя заветам Христа Спасителя и примеру великих святителей, в годину бед­ствий, для спасения от смерти погибающих, всегда являла образ высокой христианской любви, жертвуя все свое церковное достояние, вплоть до свя­щенных сосудов.
Но, отдавая на спасение голодающих самые священные и дорогие для себя, по их духовному, а не материальному значению, сокровища, Церковь должна иметь уверенность:
1) что все другие средства и способы помощи голодающим исчерпаны,
2) что пожертвованные святыни будут употреблены исключительно на по­мощь голодающим и
3) что на пожертвование их будет дано благословение и разрешение выс­шей церковной власти.
Только при этих главнейших условиях, выполненных в форме, не остав­ляющей никакого сомнения для верующего народа в достаточности необхо­димых гарантий, и может быть мною призван православный народ к жерт­вам церковными святынями, а самые сокровища, согласно святоотеческим указаниям и примерам древних архипастырей, будут обращены при моем не­посредственном участии в слитки. Только в виде последних они могут быть переданы в качестве жертвы, а не в форме сосудов, прикасаться к которым, по церковным правилам, не имеет права ни одна несвященная рука.
Когда народ жертвовал на голодающих деньги и продовольствие, он мог и не спрашивать и не спрашивал, куда и как пойдут пожертвованные им деньги. Когда же он жертвует священные предметы, он не имеет права не знать – куда пойдут его церковные сокровища, так как каноны Церкви допу­скают, и то в исключительных случаях, отдавать их только на вспоможение голодным и выкуп пленных.
Призывая в настоящее время, по благословению Святейшего Патриарха, к пожертвованию церквями на голодающих только ценных предметов, не имеющих богослужебного характера, мы в то же время решительно отверга­ем принудительное отобрание церковных ценностей как акт кощунственно­святотатственный, за участие в котором, по канонам, мирянин подлежит от­лучению от Церкви, а священнослужитель извержению из сана.
Вениамин, митрополит Петроградский и Гдовский.
1922. 5 марта».
[10] Ныне отсутствует полнота сведений о проведении операции против Церкви, не все документы о которой в настоящее время рассекречены, хотя и не содер­жат в себе государственной тайны. Но даже из того, что известно и что мож­но видеть из уже рассекреченных документов, дело выглядело примерно так. Митрополит был позван на переговоры с представителями власти с письмом, содержание которого было ГПУ уже известно. Участником операции стал протоиерей Иоанн Заборовский, умный и преданный сотрудник спецслужб. В то время о нем упорно ходили слухи среди духовенства, что он обновленец и, следовательно, ему нельзя доверять. В связи с этими слухами ГПУ сочло, что он как секретный агент провалился, и собиралось его перевести в легальные обновленцы, сделав его соратником протоиерея Александра Введенского. Од­нако Заборовскому удалось убедить кураторов из ГПУ, что он еще сможет им послужить в качестве ценного сотрудника в различных секретных операциях, в частности связанных и с митрополитом Вениамином. Он был дважды впо­следствии арестован ГПУ, но всякий раз после исполнения данного ему зада­ния освобождался. Он хорошо понимал, что, вступив в тесное сотрудничество с ГПУ, он может сохранить свою жизнь лишь в том случае, если покажет себя действительно ценным сотрудником и если ГПУ убедится, что он работает «не за страх, а за совесть». Полученное образование (юридический факультет Санкт-Петербургского университета и Санкт-Петербургская духовная семи­нария) позволяло ему быть еще и сотрудником квалифицированным. Если операция по аресту и осуждению митрополита была задумана заранее, то при­ход Заборовского в нужное время и в нужное место переговоров в Смольный являлся всего лишь частью операции по уничтожению митрополита Вениа­мина – получение от него письма при свидетелях и оглашение его во много­тысячной аудитории, что стало впоследствии основным обвинением против митрополита. Все это уже становилось нормой советского права: обвинения в распространении документов, которые власть произвольно квалифициро­вала как антисоветские. В 1922 г. обвиненный в чтении послания Патриарха Тихона в Крестовоздвиженском храме села Палех священник Иоанн Рожде­ственский вообще не имел никакого отношения к волнениям в Шуе, но был, однако, приговорен за чтение послания к расстрелу. Вряд ли митрополит Ве­ниамин, в силу своего душевного благородства и духовной направленности на созидательную церковную деятельность, понимал, что, вручая письмо про­тоиерею Иоанну, он передает улику, доказывающую в глазах властей его вину, и что сами переговоры могут быть всего лишь ловушкой, частью операции, для последующего ареста и суда. Он беззаветно верил, что его искренняя вера, стремление к добру, душевная открытость и отсутствие двуличия убедят вла­сти в его принципиальной лояльности по отношению к ним. Однако, будучи беззаветно предан интересам Церкви, он уже одним этим отрицал безбожие и, таким образом, шествовал к мученическому венцу.
[11] «В ПЕТРОГРАДСКИЙ ГУБИСПОЛКОМ.
В заявлении от 5 марта 1922 года за № 372, препровожденном на имя Пе­троградской губернской комиссии помощи голодающим, мною было указа­но, что передача церковных ценностей на помощь голодающим может со­стояться только при наличии следующих трех условий:
1) что все другие средства помощи голодающим исчерпаны,
2) что пожертвованные ценности действительно пойдут на голодающих и
3) что на пожертвование означенных ценностей будет дано разрешение Святейшего Патриарха.
Со всей определенностью указано на необходимость выполнения поиме­нованных условий „в форме, не оставляющей никакого сомнения для веру­ющего народа в достаточности необходимых гарантий“, я в то же время во­прос о форме выполнения этих условий оставил открытым, так как полагал, что до выяснений приемлемости самих условий всякие рассуждения о форме являются преждевременными и нецелесообразными.
В день подачи мною указанного заявления я был вызван в Смольный в заседание Комиссии по изъятию церковных ценностей. Оглашенный лично мною на означенном заседании текст поданного мною заявления не вы­звал никаких возражений по существу. Это обстоятельство в связи с после­довавшими по содержанию обращения заявлениями представителей власти (о недопустимости насильственного отобрания ценностей, о реализации жертвуемых ценностей самими верующими под контролем гражданской власти, о предоставлении Церкви права благотворительности чрез открытие, например, питательных пунктов при храмах, о непосредственной закупке хлеба с иностранных пароходов и пр.) не оставило во мне никакого сомне­ния в том, что выраженная в моем заявлении искренняя готовность Церкви прийти на помощь голодающим на условиях, ею указанных, понята и оцене­на представителями власти по достоинству. Я тем с большим удовлетворени­ем принял все вышепоименованные заявления представителей власти, что они самым убедительным образом рассеивали предубеждения многих веру­ющих людей, склонных видеть и утверждать, что предпринятый по изъятию ценностей шаг преследует цель, ничего общего с помощью голодающим не имеющую.
Однако, к глубокому моему огорчению, появившиеся вскоре в газетах от­четы о заседании в Смольном, неправильно освещавшие ход происходившей там беседы, поколебали мое первоначальное впечатление, а затем сообще­ния командированных мною на особое заседание Комиссии в Губфинотделе моих представителей решительно меня убедили в полном несоответствии за­явлений, сделанных в моем присутствии на заседании в Смольном, с вопро­сами, поставленными на обсуждение в Комиссии в Губфинотделе.
На заседании в Смольном мне было предложено назначить двух своих представителей в Комиссию для разработки деталей предъявленных мною условий. В действительности же мои представители оказались в составе Ко­миссии по ПРИНУДИТЕЛЬНОМУ изъятию церковных ценностей. Таким образом создалось положение, при котором мои представители в Комиссии должны, в сущности, СПОСОБСТВОВАТЬ гражданской власти безболез­ненному осуществлению неправомерного по каноническим правилам пося­гательства на церковное достояние, являющееся по нашей вере достоянием Божиим.
Ввиду создавшегося положения и в предупреждение дальнейших недо­разумений и неправильных истолкований моих словесных и письменных об­ращений считаю долгом сделать следующее пояснение к моему письменно­му заявлению от 5 марта сего года № 372:
1) Вновь подтверждаю полную готовность вверенной мне Церкви Пе­троградской со всем усердием прийти на помощь голодающим, если толь­ко ей будет предоставлена возможность проявить свою благотворительную деятельность в качестве самостоятельной организации.
2) Если при развитии своей благотворительной деятельности Церковь исчерпает все имеющиеся в ее распоряжении на голодающих средства, а именно: сборы среди верующих денег, церковных ценностей, не имеющих богослужебного характера, продовольствия, вещей, займа и пр., а нужды го­лодающих и умирающих от голода братьев наших означенными источника­ми покрыты не будут, тогда я признаю за собой и моральное, и каноническое право обратиться к верующим с призывом пожертвовать на спасение поги­бающих и остальное церковное достояние, вплоть до священных сосудов, и исходатайствовать на такое пожертвование благословение Святейшего Патриарха.
3) Только при указанной в параграфах 1 и 2 самостоятельной организа­ции благотворительной деятельности Церкви и возможно каноническое разрешение вопроса об обращении церковных священных ценностей на по­мощь голодающим. Немедленное же изъятие священных предметов, без предшествующего ему использования Церковью всех других доступных ей средств благотворения является делом неканоничным и тяжким грехом про­тив Св[ятой] Церкви, призвать на которое паству значило бы обречь себя на осуждение Св[ятой] Церкви и верующего народа.
4) Настаивая на предоставлении Церкви права самостоятельной органи­зации помощи голодающим, я исходил из предположения, что нужды го­лодающих столь велики, что Церковь вынуждена будет при развитии своей благотворительной деятельности отдать на голодающих и самые священные предметы свои, использовать которые по канонам и св[ято]отеческим примерам только и может непосредственно сама Церковь.
Если же предоставление Церкви самостоятельности в деле помощи го­лодающим будет признано почему-либо нежелательным, то тогда Церковь, отказываясь в силу канонической для себя невозможности от передачи священных предметов, все же примет самое широкое участие в помощи голодающим, но только путем сборов денег, продовольствия, вещей и цер­ковных ценностей, не имеющих богослужебного характера, и передаст гражданской власти все собранные суммы и предметы для израсходования их на голодающих и без требования даже какого-либо контроля со стороны Церкви.
Там, где свободе архипастыря и верующего народа не положено предела, мы можем пойти даже дальше, чем это принято в обычных формах обще­ственной жизни; где же она встречается с ясными и твердыми указаниями канонов, там для нее нет выбора в способе исполнения своего долга; и я, и верующий народ, послушный Св[ятой] Церкви, должны исполнить этот долг вопреки всяким требованиям, тем более что самое дело помощи голо­дающим от этого нисколько не пострадает, а лишь изменится форма вспо­моществования церковными ценностями, которые будут использованы для голодающих, но только не чрез чуждых Церкви лиц, а чрез освященные руки пастырей и архипастырей Церкви.
5) Если бы указанное в сем предложение мое о предоставлении Церкви права самостоятельной организации помощи голодающим гражданскими властями было принято, то мною немедленно был бы представлен проект Церковной организации помощи голодающим на рассмотрение и утвер­ждение его гражданской властью. Если же такого согласия не последует и равным образом Церкви не будет предоставлено право благотворения и в ограниченной форме, то тогда мои представители из Комиссии будут мною немедленно отозваны, так как работать они мною уполномочены только в Комиссии помощи голодающим, а не в Комиссии по изъятию церковных ценностей, участие в которой равносильно содействию отобранию церков­ного достояния, определяемое Церковью как акт святотатственный.
6) Если бы слово мое о предоставлении Церкви права самостоятельной помощи голодающим на изъясненных в сем основаниях услышано не было и представители власти, в нарушение канонов Св[ятой] Церкви, приступили бы без согласия ее архипастыря к изъятию ее ценностей, то я вынужден буду обратиться к верующему народу с указанием, что таковой акт мною осуж­дается как кощунственно-святотатственный, за участие в котором миряне, по канонам Церкви, подлежат отлучению от Церкви, а священнослужите­ли – извержению из сана.
Вениамин, митрополит Петроградский.
12 марта 1922 г.».
[12] «События последних недель с несомненностью установили наличие двух взглядов среди церковного общества на помощь голодающим. С одной сто­роны, есть верующие, принципиально (по тем или иным богословским или небогословским соображениям) не хотящие при оказании этой помощи по­жертвовать некоторые ценности. С другой стороны, есть множество верую­щих, готовых, ради спасения умирающих, пойти на всевозможные жертвы, вплоть до превращения в хлеб для голодного Христа и церковных ценностей. (Голодающий – это Христос, Ев. Мф. 25, 31-46.) О необходимости всемерно прийти на помощь голодным и церковными ценностями со всей апостоль­ской ревностью высказались авторитетные святители Церкви: архиепископ Евдоким, архиепископ Серафим, архиепископ Митрофан и ряд других иерархов, а также многие священники. Молва недобрая и явно провокаци­онная объявляет лиц священного звания, так мыслящих, предателями, под­купленными врагами Церкви. Судьей их пусть будет Бог и собственная со­весть. Однако то явно не христианское настроение, что владеет многими и многими церковными людьми, настроение злобы, бессердечия, клеветы, смешения Церкви с политикой и т.п. понуждает нас заявить следующее. Ни для кого из лиц знающих не секрет, что в Церкви всегда бывала часть при­надлежащих к ней не сердцем, духом, а только телом. Вера во Христа не про­низала всего их существа, не понуждала их действовать и жить по этой вере. Думается, что среди именно этой части церковников господствует злоба, ко­торая явно свидетельствует об отсутствии в них Христа. Болит от этого серд­це, слезами исходит душа... Братья, сестры о Господе! Ведь умирают люди. Умирают старые, умирают дети. Миллионы обречены на гибель. Неужели еще не дрогнуло сердце ваше? Если с нами Христос, то где же любовь Его ко всем – близким и далеким, друзьям и врагам? Где любовь, которая, по слову Божию, выше закона? Где любовь, что готова прервать все преграды, лишь бы помочь? Ведь именно такой любви научил нас Господь. Неужели это не­понятно? Бессердечие, человеческие расчеты, так печально выявившиеся в связи с голодом, принуждают нас определенно сказать: нет, нам, христиа­нам, надо строить жизнь только по заветам Христа. В частности, по вопросу о церковных ценностях мы полагаем, что нравственный, христианский долг наш – идти на эту жертву. Ведь в принципе на это благословил нас и Патри­арх Тихон, и митрополит Вениамин, и другие архиереи. Верующие охотно придут на помощь государству, если не будет насилия. (О чем же и заверя­ют нас представители власти.) Верующие отдадут, если надо, даже самые священные сосуды, если государство разрешит Церкви под самым, хотя бы строгим контролем, им самим кормить голодных, о возможности чего гово­рили представители власти. Так будем же готовы на жертвы! и решительно отойдем от тех, кто, называя себя христианами, в данном вопросе смотрит иначе и, таким образом, зовет на путь равнодушия к умирающим от голода и даже на преступный, Христом запрещенный путь насилия в деле защиты церковных ценностей. Церковные люди! Одно лишь печальное недоразуме­ние разделило нас по этому вопросу. Мы должны со взаимной любовью, со взаимным уважением, с горячей любовью к гибнущим от голода братьям на­шим помочь им всем, даже жизнью своей. Этого ждет Христос!
Протоиереи: Иоанн Альбинский, Александр Боярский, Александр Вве­денский, Владимир Воскресенский, Евгений Запольский, Михаил Попов, Павел Раевский.
Священники: Евгений Белков, Михаил Гремячевский, Владимир Красницкий, Николай Сыренский.
Диакон Тимофей Скобелев».
[13] «Слушали:
1. Предложение митрополита Вениамина по вопросу об изъятии церков­ных ценностей (декрет ВЦИК от 23/II-22 г.)
Постановили:
1. Допустить представителя верующих к участию в изъятии и учете цер­ковных ценностей, упаковке их для отправки в Гохран для ЦК Помгола.
2. Считать необходимым установить гласную отчетность о движении цен­ностей.
3. Допустить представителя верующих к участию в делегациях, сопрово­ждающих предметы довольствия голодающим.
4. Разъяснить верующим, что они имеют право индивидуально прини­мать непосредственное участие в деле помощи голодающим как личным тру­дом, так и работой на общих основаниях.
5. Комплекты священных сосудов и дарохранительницы, необходимые для совершения таинств, при невозможности заменить их немедленно теми же предметами из малоценных металлов, оставляются верующим по количе­ству престолов в церкви впредь до замены.
6. На тех же условиях оставляется по одному большому и одному малому Евангелию и кресту.
7. Хранилища мощей, не представляющие особой материальной ценности, и всенародно чтимые иконы, а именно: 1) икона Спасителя (в часовне Спаси­теля на Петрогр[адской] стороне), 2) икона Казанской Божьей Матери (в Ка­занском соборе), 3) икона Скорбящей Божьей Матери (на Шпалерной), 4) ико­на Скорбящей Божьей Матери (на Стеклянном заводе, за Невской заставой), 5) икона Скоропослушницы (2 Рождественская ул[ица]), 6) икона Тихвинской Божьей Матери (Исаакиевский собор), 7) икона святителя Николая Чудотвор­ца (в Колпине), – могут быть оставлены верующим в настоящем их виде при ус­ловии замены ценности их металлом в соответствующем эквиваленте.
ПРИМЕЧАНИЕ: 1. Замена может быть допущена лишь в срок, не превы­шающий семи дней, с момента начала работ Губернской комиссии по изъ­ятию церковных ценностей в каждом отдельном храме и при условии добро­вольного сбора среди верующих.
8. Местным приходским общинам предоставляется право в тот же срок и на тех же условиях, что указано в п. 7-м и примечании к нему, оставлять особо чтимые местные святыни.