Августа 19 (1 сентября)
 
Священноисповедник
Николай (Лебедев)
 
Священноисповедник Николай родился в 1869 году в селе Бережай Бежецкого уезда Тверской губер­нии в семье пономаря Василия Васильевича Лебеде­ва и его супруги Елисаветы Косминовны. Николай поступил в Бежецкое духовное училище, когда отец скончался, и мальчику пришлось столкнуться с горь­кой участью сиротского детства при бедной вдове- матери. Естественно, что это сказывалось в недо­статочном присмотре за детьми. Спустя несколько десятилетий, размышляя над тем, насколько трудно бывает бороться с образовавшейся привычкой, когда она уже прочно укоренилась в человеке, отец Нико­лай вспоминал о времени своего обучения в Бежецком училище: «С лишком тридцать лет прошло с тех пор, но я хорошо помню этот случай из моей юности, как будто это только вчера произошло. Я учился тогда во втором классе Бежецкого духовного училища, стоял на квартире (общежития при училище тогда еще не было). Товарищи на квартире были всякие, были и такие, которые и табачок покуривали, и во­дочку исправно попивали. И в этом видели какое-то молодечество и тем давали понять другим, что они уже "не маленькие".
Училищное начальство тогда строже относилось к курильщикам, а не то, что теперь (теперь ученики учебных заведений курят чуть не на глазах своих преподавателей и своего начальства, и начальство ста­рается как бы не замечать этого), а тогда за курение строгое начальство преследовало, поэтому курили обыкновенно только в ватерклозетах да в потаенных местах, и то не без опаски: бывали случаи, когда смо­тритель училища делал облаву на курильщиков и об­нюхивал подозрительных, поэтому любители курнуть запасались обыкновенно чесноком, лимонными кор­ками, которыми старались заедать и уничтожать запах табака. Ну, на квартирах-то курили посвободнее...
Нас, приготовишек и первоклассников, сильно по­тягивало к табачку уже по тому одному, что запре­щенный плод всегда кажется сладким, а к этому еще присоединялось и естественное желание показать себя уже большим, взрослым и доказать всем, что и мы умеем не с меньшей важностью, чем старшие, держать папироску в руках и так же пускать краси­вые синеватые колечки дыма... Но открыто поку­ривать всё-таки и на квартире боялись. Помню, нас отпустили на Пасху. Пасха была поздняя, дорога уже разорилась. Домой приходилось идти пешком и верст за сорок, иначе пробраться было нельзя – мешали разлившиеся реки и ручьи.
Да притом я рос сиротой, без отца, провожать меня было некому. Одиночество в дороге, и притом такой дальней, меня как будто пу­гало. Вот и явилась у меня блажная мысль (лукавый мне ее тогда внушил): дай-ка, куплю себе на дорогу папирос десятка два-три, всё с ними будет веселее. Сказано – сделано. Собрал последние гроши, что старуха мать прислала мне на дорогу, и купил на них три десятка папирос и спичек. Это были первые свои папиросы юного курильщика.
Итак, с запретным плодом в кармане я пустился в путь-дорогу. Идя по городу, я всё-таки боялся от­крыто вкусить запрещенного плода и как-то стес­нялся показать, что я уже не маленький и не хуже других умею держать папироску в зубах. Я считал­ся ведь мальчиком благовоспитанным и был на хо­рошем счету у начальства. Очевидно, добрые навы­ки еще брали верх над дурными поползновениями. Но за городом я уже почувствовал себя совершенно свободным. Здесь уже мне не могло грозить бдительное око начальства.
Помню, погода стояла чудная, весенняя. Солныш­ко ярко светило, в воздухе было тепло, весело журча­ли пробудившиеся ручейки и шумно выражали свою радость, что им удалось наконец вырваться из-под ледяных своих оков. Земля по местам уже оголилась. В лазоревой выси слышалась песня жаворонка – первого гостя весны.
Необычайный восторг овладел мной.
Как хотелось здесь, на просторе, вдали от шумного и душного города, полной грудью дышать этим све­жим, опьяняющим воздухом... Но великое искуше­ние в виде пачек папирос находилось у меня в карма­не. Теперь уже ничто не могло мне мешать отдаться запретному наслаждению... Папироска была вынута и закурена... Неприятный запах табачного дыма пах­нул мне в лицо, но я пересилил это первое неприят­ное ощущение и продолжал курить, но удовольствия и дальше никакого не испытывалось. Напротив – во рту страшно саднило от горечи, противный запах табачного дыма, казалось, плотной стеной окутывал меня всего, в глазах пошли зеленые круги, страшно болела голова, тошнило...
Той душевной радости, того восторженного на­строения, какое испытывал я перед этим, как не бы­вало, исчезло куда-то. Я старался себя уверять, что это с непривычки, потом такого тяжелого состояния не будет испытываться. Через минут двадцать была закурена вторая папироска, и опять пришлось пере­жить то же неприятное чувство, как и при первой; то же самое повторилось и с третьей, четвертой, пятой и т.д.       Как-то худо привыкалось...
Невольно как-то в голову приходили такие мысли: для чего же люди курят?!
Для удовольствия?!
Да его и не получается. Сосет человек конфету, так во рту делается сладко, человек испытывает чувство приятного. А вот папиросу когда сосет – совсем дру­гое получается: и во рту саднит от горечи, и голова кружится, и в глазах темнеет... А для чего же застав­лять себя переживать такое неприятное состояние? Нет, лучше не курить тогда и не начинать курить...
Тотчас же оставшиеся у меня папиросы были смя­ты и все брошены на дорогу как ненужный хлам.
И тут же я дал себе слово – никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах больше не брать в руки папиросы.
И слово это свято держу до сих пор. И сейчас мне непонятным становится, для чего люди курят и добро­вольно заставляют себя испытывать неприятные ощущения, ненужные муки.
Может быть, это делается для здоровья?
Но я до сих пор не встречал ни одного такого шарла­тана науки, который бы осмеливался доказывать поль­зу табакокурения для человеческого организма, для здоровья. Скажут, что в силу привычки люди курят.
Вот и нужно принимать своевременно все воз­можные меры к тому, чтобы такой дурной привычки не создавалось у человека. Если бы я вовремя себя не остановил, не бросил курить, поборол бы на первых порах неприятные чувства, и у меня бы могла со­здаться дурная привычка, от которой потом трудно было бы отставать».
Окончив духовное училище, Николай поступил в Тверскую духовную семинарию. Как выходец из бед­ной семьи, он обучался за казенный счет и окончил семинарию в 1893 году лучшим учеником. Началь­ство сразу же предложило ему, как одному из луч­ших учеников и возможных в будущем перспектив­ных церковных деятелей, продолжить образование (также за казенный счет) в духовной академии, но Николай отказался от этого предложения и 3 июля 1893 года поступил псаломщиком в Богородицерождественский храм в селе Бережай, где он родился и где служил когда-то пономарем его отец. Здесь он прослужил полгода. 2 февраля 1894 года он был рукоположен во священника к церкви в селе Крас­ный Холм Зубцовского уезда, где служил в то время священник Иоанн Никольский. Незадолго до этого, 20 января, отца Иоанна перевели в храм Казанской иконы Божией Матери в село Власьево, расположенное в нескольких верстах от Твери. Отец Иоанн написал прошение, чтобы его оставили в Красном Холме. Того же просили и прихожане. Им пошли навстречу, и в храм Казанской иконы Божией Матери был назначен священник Николай Лебедев. В этом храме отец Николай прослужил впоследствии всю свою жизнь.
Село Власьево – одно из стариннейших сел Твер­ской губернии. Первое письменное упоминание о нем относится к середине XVII века. Здесь в то вре­мя был деревянный храм в честь святителя Николая чудотворца. Прихожанами храма были семьи мест­ных землевладельцев – Бабарыкиных и Угрюмовых – и жившие в ближайшей округе крестьяне. Во время польско-литовского нашествия вся эта местность попала в зону военных действий, население разошлось, храм опустел, богослужения прекратились, и в кон­це концов храм разрушился. Около пятидесяти лет затем в селе не было храма. И наконец в 1732 году жители села обратились к архиепископу Тверскому Феофилакту (Лопатинскому) с просьбой благосло­вить их на строительство нового деревянного храма во имя Казанской иконы Божией Матери, которая явилась столь явной заступницей русского наро­да в смутное время. Храм был выстроен, но через некоторое время вновь пришел в такое состояние, что совершать богослужения в нем стало невозмож­но. В 1779 году жившая в селе Власьево помещица получила разрешение епископа Тверского Арсения (Верещагина) на строительство каменного храма во имя Казанской иконы Божией Матери с приделом святителя Николая чудотворца. Началось строитель­ство, и в 1781 году придел во имя святителя Нико­лая чудотворца был освящен, но затем строительство затянулось почти на двадцать лет, так как сама благо­творительница уехала из Власьева, а ее зять, кото­рому оно было поручено, деньги, предназначенные для строительства, растратил. В результате храм был полностью выстроен и освящен лишь в 1799 году.
Сразу же после начала в 1894 году служения в Казанском храме отец Николай стал принимать де­ятельные меры по воспитанию прихожан в духе Православной Церкви и нравственности, по искоре­нению пороков и христианскому и всяческому просвещению. Первым из прихожан, с кем подружился отец Николай на месте своего служения, был кре­стьянин из деревни Никифоровской Матвей Андрее­вич Ловягин. Он сразу же произвел на отца Николая впечатление человека умного, серьезного, честного и хозяйственного. Все годы Матвей Андреевич был представителем при церковном старосте, два года перед своей кончиной исполнял обязанности старо­сты в имении Морозова. Он пользовался уважением в округе, был вполне обеспечен, у него была неболь­шая пасека, сад, он выстроил себе новый дом, кото­рый своим размером, железной крышей и затейли­выми украшениями резко выделялся среди других деревенских построек. У них с супругой был один сын, который служил в артели в Одессе и по своему материальному положению был вполне благополу­чен. Одна беда была в семье – это запои не только главы семьи, но и его супруги, которую спаивали соседки-шинкарки[1]. Борясь с этим и спасая жену от шинкарок, Матвей Андреевич, бывало, запирал ее в подвале и держал до тех пор, пока она не приходила в трезвое состояние. И сам Матвей Андреевич, когда у него начинался запой, терял всякий человеческий облик, становясь колобродом, не разбирающим ни места, ни общества, ни времени. Тогда его обступа­ли многочисленные «друзья», которые охотно за его счет упивались. В последние годы перед его кончи­ной эти запои становились всё чаще, и, несмотря на все усилия и с его стороны, и со стороны отца Нико­лая, шинкари, ревниво стерегшие свою жертву и не выпускавшие ее из своих цепких рук, не давали даже самой возможности ему протрезвиться и опом­ниться. В конце концов скончалась супруга Матвея Андреевича, а затем при трагических обстоятель­ствах скончался он сам. Намереваясь протрезвить­ся и хоть как-то прийти в себя, он пошел на речку, которая из-за ранних холодов стала уже покрываться льдом, простудился, серьезно заболел и попал в боль­ницу и 5 октября 1910 года в больнице скончался.
Отцу Николаю пришлось хоронить покойного. Гроб окружили родные и знакомые, а также и все местные шинкарки, которые пришли «отдать по­следнее целование умершему». Слышались вздохи, громкие причитания, слезы. Вся эта пронизанная лицемерием обстановка до глубины души возмути­ла священника, и он обратился к присутствующим с грозным обличительным словом. «Тяжело становит­ся на душе при виде этого безвременного гроба, при мысли, что нашего Матвея Андреева уже не стало; смерть его так неожиданна для всех – и для соседей, и для родных покойного, да и сам покойный мень­ше всего думал о смерти. Что же так преждевремен­но, так неожиданно свело Матвея Андреева в сырую могилу? Вчера, когда я пришел в дом покойного для выноса тела его, послышались голоса: "Вот зарезали, батюшка, человека-то". <...> Да, православные, пожа­луй что и зарезали, но только не там, не в больни­це, не чужие люди, а здесь и свои же, близкие люди, свои же соседи. Ведь всем нам хорошо известно, отчего собственно умер Матвей Андреев – от вина, от пьянства окаянного; от вина погибла недавно и Авдотья Васильева (жена покойного). <...> Я вижу, что вам очень: жаль покойного, на лицах ваших вид­но горе, видны непритворные слезы, слышатся горь­кие причитанья. <...> Где же вы были раньше, что же вы не жалели его тогда, когда он был жив? <...> Вы хорошо знали, как покойный в последнее время си­стематически и безжалостно спаивался, видели, как рука своего же соседа, в целях проклятой наживы, подносила покойному тот страшный яд, ту прокля­тую отраву, что зовется вином, и вы ничего не сде­лали, чтобы остановить это отравление человека, вы никогда не решались сказать этим убийцам: прочь, не смейте продолжать свое гнусное, подлое дело... <...> Сколько раз я вам говорил и предупреждал: берегитесь вина, гоните из своей деревни шинки: много горя, много слёз принесут они вам и вашим семьям, они разорят вашу деревню; сколько раз я убеждал вас вооружиться против страшного врага русского народа – пьянства окаянного – и чем же вы платили мне за эти горячие призывы, за это же­лание спасти вас и ваших детей от тлетворного влия­ния шинков? – презрительным молчанием, насмеш­ками, а иногда и озорством над моим имуществом. Вы мне предоставляли право болеть душой за поги­бель ваших душ, за разорение ваших хозяйств, за слё­зы ваших жен и детей. Вы за мной одним признава­ли исключительное право бороться одиноко против той страшной гидры, что губит нашу Русскую землю, наш русский народ, – против пьянства проклятого, против шинков, и на почве этой борьбы приобретать себе новых и заклятых врагов, а сами оставались совершенно в стороне от этой борьбы, не принимая в ней никакого участия. <...> Среди родных, близких и соседей покойного, тесным кольцом окружающих гроб его, среди проливающих горькие слезы по умер­шем я вижу и самих убийц покойного, я вижу тех шинкарок, которые сознательно, безжалостно спаи­вали несчастного, которые подносили ему, насильно давали ему ту страшную отраву, что зовется вином, от которой и погиб покойный, и теперь они прикры­ваются чувством сожаления, скорби об умершем и вместе с родными проливают по нему притвор­ные слезы. <...> Вы при жизни покойного были так жестоки, так беспощадны к нему, вы не давали ему, живому, покоя – оставьте его хоть мертвого-то в покое, не тревожьте его праха, не оскорбляйте этих священных минут последнего прощания родных и близких людей с бренными останками дорогого им человека. Отойдите от гроба, уйдите отсюда; вы ви­дите, что руки ваши в крови покойного... Сколько раз я вам вот с этого священного места говорил, что грешно, страшно грешно спаивать человека, подло, нечестно пользоваться его слабостью, несчастьем ближнего и на нем строить свое счастье. <...>
Тяжело мне, пастырю, говорить вам, своей пастве, такие жестокие слова, но еще тяжелее видеть, как хищные волки врываются в мое словесное стадо и губят, расхищают моих овец; тяжело видеть, как мои пасомые, мои прихожане, отуманенные страстью вина, руководимые проклятой жаждой наживы, за­бывают и стыд и честь, и смерть и Страшный суд, гу­бят и тело и душу свою... Что меня еще и особенно печалит при виде этого гроба, так это то обстоятель­ство, что покойный умер, к смерти не приготовив­шись, о ней совсем не думая, умер в тяжелом грехе перед Богом и перед Царицей Небесной. Ведь ни для кого из вас не тайна, что Матвей Андреев записался в общество трезвости, дал обет пред Божией Мате­рью не пить вина и этого обета не сдержал, данную им клятву нарушил и в грехе этом не покаялся, так и умер. Ложная ли стыдливость, обычное ли рус­ское "еще успею" не позволили покойному своевременно раскаяться в своем грехе <...>. Мне хочется предупредить вас всех, живых, чтобы вы не вступали на тот скользкий путь, на котором погиб умерший. Однажды, говорится в Евангелии, пришли к Иисусу некоторые и рассказали Ему о галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их. Иисус сказал им на это: думаете ли вы, что эти галилеяне были греш­нее всех галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете. Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на кото­рых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех, живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете (Лк. 13: 1-5). Да, и я скажу вам: если вы, православные, не покаетесь, не перестанете пьянствовать, не будете бороться с этими шинками – и вы скоро можете по­гибнуть, погибнуть так же нежданно, так же глупо и позорно, как глупо и позорно погиб и покойный со­брат наш, Матвей Андреев. Имеющие уши слышать, да слышат».
В 1894 году, когда отец Николай поселился во Власьеве, здесь было два кабака, две пивных, ме­лочная лавка и ни одной школы; дети оставались неграмотными, так как, попросту говоря, негде было учиться. Народ костенел в невежестве, предавался пьянству, а вместе с этим крестьянские хозяйства нищали, росла бедность и преступность. Бедняцкая часть населения была в кабале у местного кулака от­ставного унтер-офицера Федора Алексеевича Бас­какова, который в деревне Пасынково имел кабак и мелочную лавку и под большие проценты ссужал бедняков семенами, овсом, товарами из своей лавки и в своем кабаке иногда в долг спаивал народ. К нему приносили под заклад сбруи, одежду и крестьянскую утварь. От такого порядка вещей в особенности страдали женщины, мужья которых систематически пьянствовали, разорялись семьи, и в домах появлял­ся неотвратимый признак нищеты. Отец Николай, увидев, сколь отчаянно было положение его прихо­жан, решил всеми силами бороться с непроглядным мраком тогдашней деревенской жизни и во что бы то ни стало вывести из него народ.
Для осуществления этой задачи нужна была пра­вильно организованная и имеющая свое помещение школа. И в 1894 году отец Николай взял у земства заем в 800 рублей и приступил к ее строительству. Нанятый для строительства школы подрядчик через некоторое время стал открыто пренебрегать своими обязанностями, так как страдал от страсти винопи­тия, и в конце концов, не достроив школы, сбежал. Перед своим бегством он набрал из лавки Федора Баскакова товаров, обещая отдать деньги, когда окон­чит работу по строительству. Работу он не кончил и, прежде чем сбежать, заявил Баскакову, что распла­чиваться теперь должен священник Николай Лебе­дев. Баскаков, воспользовавшись этим, подал на отца Николая жалобу архиепископу Тверскому и Кашин­скому Савве (Тихомирову), обвинив священника в том, что он лишил его права распоряжаться ссудой, данной на строительство здания земской школы, а также потребовал от священника уплаты за товар, который забирал для себя подрядчик. Ни одно из об­винений ничем не было подтверждено. Отец Нико­лай аргументировано ответил по каждому пункту обвинения, ясно показав, что дело уже идет о клевете на него. И дело было прекращено.
Построив в селе Власьеве земскую школу, отец Ни­колай добился закрытия кабаков и пивных. Это было непросто, так как требовалось на это согласие всего крестьянского общества, а было уже немало тех, кто привык ко греху и уже не желал или не мог с ним рас­статься. И священник поставил крестьянам ультима­тум: если они не согласятся закрыть у себя кабаки, то он вовсе уйдет из прихода. Авторитет отца Николая был в это время уже очень высок, и крестьяне дали согласие закрыть кабаки и пивные и впредь их у себя не открывать.
Но на практике закрыть кабак было непросто: это потребовало от священника большого терпения, упор­ства и даже изобретательности в достижении цели. В деревне Пасынково, входящей в приход отца Нико­лая, крестьяне уже заключили договор с кабатчицей об открытии кабака. Воспользовавшись престольным праздником Казанской иконы Божией Матери, когда на него 8 июля собралось много народа, и не только его прихожан, но и из других приходов, отец Нико­лай после Божественной литургии обратился к ним с проповедью. Он красочно рассказал о последствиях пьянства, о том, насколько не соответствует высокое воспитывающее влияние храма и божественных служб развращающему душу влиянию кабака, с неизбежно связанным с ним пьянством. Отец Николай постарался убедить слушателей, что с открытием кабака они ничего не приобретут, а потеряют очень многое. В заключение он заявил, что, поскольку крестьяне затеяли недоброе дело, разрешив у себя открыть кабак, то с иконой по домам прихожан этой деревни он ходить не будет и из­менит это решение только тогда, когда общество даст письменное обязательство, что закроет кабак.
Вечером к священнику явилась депутация из пяти религиозных и трезвенных прихожан, которые зая­вили, что они хорошо отдают себе отчет, к чему может привести порок пьянства, но договариваться надо со всем обществом, а, кроме того, с кабатчицей уже за­ключен договор аренды, и если его расторгнуть, то придется платить большую неустойку. Отец Николай предложил, чтобы общество составило и подписало бумагу, что оно обязуется через полгода – срок, на который был составлен договор с кабатчицей, его не возобновлять. Делегаты обещали договориться с остальными крестьянами, и отец Николай сказал в ответ, что завтра приедет к ним с иконой служить молебны в домах. На следующий день крестьяне из деревни Пасынково послали за священником под­воду, так что он решил, что бумага уже составлена и подписана. Отслужив молебен в доме пославшего подводу крестьянина, отец Николай спросил его:
– Ну, а приговор составили, подписали?
– Да нет, батюшка, староста, вишь, утром рано уехал в город, схлопотать-то и некому было.
– Как так? Зачем же вы приезжали тогда за мной? Я ведь сказал, что, пока приговора о закрытии кабака в моих руках не будет, до тех пор я не пойду с иконой по домам.
Священник решил отслужить молебен только в домах тех крестьян, которые приходили к нему депу­татами, так как их он знал как людей трезвых и до­стойных, а также у некоторых вдов. Икону стали носить не по порядку, и хозяева тех домов, мимо ко­торых проходил священник, переполошились. Осо­бенно были обеспокоены женщины, которые стали усиленно его просить не лишать их святой иконы.
Но отец Николай не изменил своего решения, посове­товав им поспешить с составлением приговора от об­щины. И деревня, увидев, что священник не изменит своего решения даже в ущерб своим материальным интересам, одумалась. Пока отец Николай служил в некоторых домах молебны, приговор о невозобнов­лении аренды помещения под кабак был составлен, подписан и затем вручен священнику.
Когда отец Николай шел с иконой мимо кабака, его хозяйка, Евдокимова, вышла ему навстречу и стала уси­ленно просить его зайти в ее дом и помолиться. Отец Николай отказался. Но предусмотрительная кабатчи­ца заранее запаслась средством, с помощью которого, как она считала, могла оказать давление на священ­ника: она достала из кармана пакет с находившейся в нем официальной бумагой от благочинного, в которой отцу Николаю предлагалось исполнить христианское желание Евдокимовой и освятить ее помещение.
У отца Николая хотя были и хорошие отношения с благочинным, но он знал, что тот его отказу всё же обидится, но решил стоять на своем, так как испол­нить желание и пойти молиться в кабак было про­тивно его пастырским убеждениям и означило бы покривить в своей совести, пойти на компромисс и своей пастве открыто показать, что у него слово рас­ходится с делом, в особенности если затрагиваются материальные интересы, так как многие бы тогда ре­шили, что в кабак он пошел служить из-за корысти. И отец Николай решительно отказался исполнить просьбу Евдокимовой. Из всех домов в деревне только кабак и остался неосвященным.
Содержательница кабака на этом не остановилась и, отправившись к благочинному, подала ему жалобу на священника. Через некоторое время отец Николай получил от благочинного распоряжение написать объяснительную записку, почему «благочестивое желание Евдокимовой о посещении ее квартиры и служении молебна не было исполнено». Отцу Нико­лаю пришлось подробно теперь описать, какую роль играл и играет кабак в жизни прихода. Он подчерк­нул, что «такие поступки Евдокимовой, как открытие кабака в православном христианском приходе, же­лание спаивать местное население, отвлекать его от храма Божия, от родной семьи, способствовать раст­лению нравов деревни и ее обнищанию, – дело не доброе и уже совсем не христианское и как-то труд­но вяжется с "благочестием Евдокимовой"». Отец Николай сообщил благочинному, что Евдокимова не является его прихожанкой и служение молебна в ее доме не обязательно для него, и просил благочин­ного не принуждать его поступать против совести и убеждений и в подобных случаях дать возможность руководствоваться велением нравственного долга и сознанием пастырских обязанностей по отноше­нию к приходу. Благочинный вполне удовлетворился объяснением, и отец Николай никаких предписаний более не получал.
Наступила зима, подошло время нового года, когда кончался срок аренды помещения под кабак, и не желавшая расставаться с виноторговлей Евдо­кимова предприняла новые меры. Сначала она сама пришла к отцу Николаю и стала уговаривать его не препятствовать работе кабака в деревне. Затем при­шли две ее дочери, которые, слёзно жалуясь на свое трудное материальное положение и всячески стара­ясь разжалобить священника, умоляли его оставить кабак. Наконец, из деревни явилась целая депута­ция, которая старалась убедить отца Николая в том, что с потерей арендной платы за кабак деревня ли­шится статьи дохода. Отец Николай, возразив им, сказал, что кабак в деревне отнюдь не является вы­годной находкой, что нужно думать о тех, для кого кабак служит соблазном. Он напомнил депутатам, что они уже дали слово священнику и своему духов­ному отцу о закрытии кабака и нарушение данного обещания будет некрасивым поступком. В заверше­ние уговоров отец Николай сказал, что, если обще­ство будет настаивать на сохранении в деревне ка­бака, он привлечет его к ответственности и заставит выполнить приговор, данный всем обществом, а если это не удастся, он уйдет из прихода. «Вы можете выбрать любое», – добавил отец Николай. Крестья­не ценили священника и, поставленные перед выбо­ром – кабак или священник, заявили, что о таком выборе речи идти не может и что в таком случае они согласны остаться без кабака. Наступил новый год, крестьяне не дали кабатчице разрешения на продол­жение аренды, и кабак прекратил здесь свое суще­ствование.
Одним из пагубных явлений в деревне было употребление вина на поминках и в дни помино­вения усопших. Восемнадцать лет отцу Николаю пришлось бороться с этой привычкой в своем при­ходе, когда наконец ему удалось добиться успеха. Зная отношение священника к вину, помня его многочисленные беседы с прихожанами, пропо­веди и замечания во время поминальных обедов, при нем стеснялись подавать вино, но как только он уходил или поминающие знали, что священни­ка на поминках не будет, как вино тут же выстав­лялось на стол. Пили за помин души усопшего, за здоровье вдовы, за детей-сирот, и в конце концов заводились разговоры, ничего общего не имею­щие с поминанием почившего, и «благочестивые» гости в благочестивом доме после поминального обеда начинали затягивать разухабистые плясо­вые песни.
Осенью 1912 года скончался один из прихожан отца Николая, крестьянин из деревни Никифоровской Василий Медведев, который тоже стал жерт­вой умелой деятельности шинкарок. Они, несмотря на то что и сам Василий хотел избавиться от пагуб­ной привычки, и все домашние были против нее, приносили вино к нему в дом втайне от его семьи. Однажды после продолжительного запоя, не видя возможности избежать окружающих его в деревне соблазнов, он уехал из деревни с намерением лечь в больницу и, направляясь уже через больничный двор из приемного покоя в отведенную ему палату, скоропостижно скончался.
Родные привезли Василия в деревню, чтобы по­хоронить. Вечером к отцу Николаю пришел сын покойного, Михаил, спросить, на какой день и час можно будет назначить похороны. Сказав, что похороны будут на следующий день, священник спросил Михаила:
– А что, водку ты покупал на похороны?
– Как же! Четвертушку-другую привез, – отве­тил тот.
– Ну, вот что, Михаил, ты знаешь хорошо, отчего погиб твой отец: грешно и перед Богом, и гибельно для души покойного твоего отца поминать его тем же ядом, той же страшной отравой, которая столько горя принесла вашей семье, так унижала при жизни твоего отца, искажала в нем образ Божий и прежде­временно свела его в могилу. Ты человек рассуди­тельный, понимаешь меня. Поклянись же мне памя­тью своего умершего несчастного отца, поклянись как верующий христианин, что водки на поминках не будешь подносить ни капли. Если не дашь мне сей­час же этого обещания, я решительно тебе заявляю, что хоронить твоего отца не буду: куда хочешь иди – жалуйся на меня хоть самому архиерею, а я от своего требования не отступлю. Если ты дашь обещание и его не выполнишь и водка будет у тебя на поминках, я буду смотреть на тебя как на нарушителя клятвы, и после ты за это жестоко поплатишься. Поступай как хочешь, выбирай любое, а я слов своих не изменю.
– Да я бы сам и не прочь, батюшка, я ведь не пью, но что скажут соседи – ведь смеяться начнут, осуж­дать меня будут, объяснять моей скупостью, прохода потом по деревне не дадут...
– Слушай, Михаил, ты человек неглупый, пони­маешь, каким злом в нашей жизни является водка; ты понимаешь, как непристойно и кощунственно пьянство, особенно в такие дни, как дни погребения и христианского поминовения усопших. А что обы­чаи такие у нас чисто языческие существуют, так нам нужно с ними бороться, и это прямой долг не только мой как пастыря, но и всех здравомыслящих веру­ющих христиан, и твой в том числе. А чтобы легче было сделать тебе этот шаг, объяви соседям и гостям, что я от тебя этого потребовал, а в противном слу­чае хоронить, мол, не хотел: свали всю вину на меня. Пусть меня ругают, а дело мое правое.
Михаил дал обещание. И на другой день за литур­гией отец Николай сказал народу слово о трезвенной жизни, а Михаил при всех повторил данное священ­нику обещание. После его слов отец Николай доба­вил, что такие требования будут предъявляться и впредь при всех поминках. Свое обещание Миха­ил исполнил – и слух об ультиматуме священника быстро распространился по приходу, и всем стало ясно, что с этим требованием придется считаться каждому. В приходе, впрочем, быстро привыкли к этому требованию и впредь уже на поминки не при­носили вино.
Несмотря на все препятствия и трудности, отец Николай, продолжая противоалкогольную дея­тельность в приходе, решил перенести эту борьбу с недугами деревни за пределы прихода. Для большего успеха в борьбе с великим социальным злом – на­родным пьянством – им в 1897 году было органи­зовано Власьевское общество трезвости, которое затем широко развило свою деятельность, открыв отделения в губернии, устраивая дешевые столовые, чайные и при них библиотеки и читальни, в которых организовывались музыкальные вечера, концерты, спектакли, чтения с картинами, ёлки, кино и другие разумные развлечения для народа, чтобы отвлечь его от пьянства. Причем библиотеки и читальни никогда не носили узко конфессионального и одностороннего характера, в них выписывались не только духовные или специальные о вреде пьянства книги и журналы, но и литература в широком смысле этого слова.
Общество трезвости во имя Казанской иконы Божией Матери было открыто 22 октября 1897 года и утверждено как официально действующее Мини­стерством внутренних дел 28 января 1899 года и име­ло свой устав.
В правилах Власьевского Казанского общества трезвости, в частности, говорилось, что «цель Обще­ства заключается в противодействии злоупотребле­нию спиртными напитками, употреблению бранных слов, в уменьшении разгула, в привлечении народа к более усердному и частому посещению богослуже­ния, в заботе об украшении местного храма, в разви­тии и укреплении среди местного населения вообще христианских добродетелей. Общество поставляет также своей целью заботы о поднятии благосостоя­ния местного населения»[*].
Немалые усилия пришлось употребить отцу Николаю, чтобы выжить из деревни Федора Баска­кова; много ему тогда пришлось пережить в борьбе с ним и с другими торговцами алкоголем. Вступая в борьбу с этим злым пороком, отец Николай и не предполагал, какое многоголовое зло из всех соци­альных слоев общества поднимется против него. В пьянстве были заинтересованы государственные чиновники, так как доходами от продажи алкоголя они наполняли бюджет, в пьянстве были заинтересованы акцизные ведомства как в способе своего безбедного существования, в пьянстве были заин­тересованы полицейские власти и судьи, становив­шиеся покровителями незаконных производителей спиртных напитков – шинкарей и шинкарок, на­шедших в спаивании народа легкий способ для обо­гащения. Постепенно они стали угрозой для самого существования окружающих. Если прямо пойти против них – они могли спалить жилище или на­травить на человека и его близких пьяную хулиган­ствующую молодежь. Но отец Николай не боялся ни шинкарей, ни пьяниц.
Вспоминая, что и сами представители сельской власти пьянствовали, никак в этом отношении не яв­ляясь блюстителями порядка и охранителями инте­ресов деревни, отец Николай писал: «Как-то зимой, ночью, прибегает ко мне группа детей из нашего при­юта, все в снегу, запыхавшиеся, испуганные... "Что такое?" – спрашиваю. Плачущим голосом, прерывая друг друга, дети сообщают: "Пойдемте в приют поскорее, заведующая прислала за вами; там какое-то начальство пришло, только выпивши; что-то спра­шивает, грозит; [заведующая] заперлась, а он требует отпереть, стучит..." Думаю, что такое, что за началь­ство? Бегу с детьми, прибегаю в приют и смотрю, что за начальство такое – а это староста соседней дерев­ни, пьяный, еле на ногах стоит, и мужик-то скром­ный, простой, шутник. Оказалось, шел из соседней деревни подвыпивши, оброк там собирал, в голове шумело, и взбрело пьяному-то в голову начальство из себя разыграть – вот и нагрянул в приют... Ну и пришлось пригрозить этому начальству телячьим омшаником[2]. В другой раз то же было зимой как-то, и тоже ночью. Вышел я на улицу, слышу в соседней деревне (вполверсте от села) невообразимый шум и крики – не то горит, не то кого бьют... Пошел узна­вать, в чем дело.
Прибегаю, оказывается – молодежь гуляет и безобразничает. Молодежь сейчас же, увидев меня, часть попряталась по задворкам, а часть прошла мимо меня чинно. Поговорил с ними, посовестил, иду дальше по деревне, вижу – староста посреди улицы и вдребезги пьяный. Ах ты, Господи, думаю – вот они блюстители-то порядка... Подошел я к нему, стал его усовещивать, а он одно свое твердит – "дай на полбутылки, да и только – пойду, опохмелюсь". А соседка его содержала тогда (да и теперь содержит) шинок. Как я ни бился уговорить "пьяное на­чальство", не смог, пришлось взять его и, как глупого, капризного ребенка, стащить в его дом и сдать жене.
"Ты что смотришь-то? Видишь – пьяно началь­ство, заперла бы его в дом, да и не выпускала", – го­ворю я жене его. "Да разве, батюшка, с ним сладишь, разве удержишь его?" – отвечает она. – "Ну, запи­рай теперь и смотри – не пускай". Начальство было сделало попытку отворить дверь и опять вылезть на улицу, но не смогло найти запора, так было оно пья­но, и осталось взаперти дома.
Если сельские старосты наравне с прочими обыва­телями деревни, во главе с пьяной молодежью явля­ются усердными посетителями шинков, если во вре­мя сельских сходов и общественных попоек, с ведома и согласия самого общества, они пользуются услуга­ми шинкарей по доставке монопольки для "честнаго мира и опчества", если в роли шинкарей являют­ся даже волостные судьи, если шинки свивают себе прочное гнездо рядом с волостными правлениями и чуть не в них самих, если волостные сходы до выборов и после выборов на те или иные общественные должности считают нужным непременно "вспрыснуть" своих избранников, если тяжущиеся стороны, при­шедшие на волостной сход на разбирательство свое­го дела, и перед разбирательством, и после него идут заключать мировую к "волостному шинкарю", <...> если сами волостные судьи во время перерывов сво­их заседаний считают нужным немного "освежить­ся монополькой" от своих головоломных работ, – если так, то, конечно, ждать и требовать, чтобы сель­ская власть что-нибудь предприняла и сделала в смысле сокращения шинкарства и вообще пьянства в деревне, было бы по крайней мере наивно.
Полиция?! Но кто же не знает, что полиция в лице наших урядников не прочь сама выпить при всяком удобном случае, кто не знает, что наши урядники, наравне с обыкновенными смертными, посещают шинки (благо угощение-то даровое), пользуются ус­лугами шинкарей и потому берут последних под свое высокое покровительство и защиту или в крайнем случае оставляют шинкарей в покое и предоставля­ют им право торговать водкой свободно».
В 1901 году отец Николай организовал для алкого­ликов приют, а при нем мастерские: столярную, шор­ную, сапожную, переплетную, швейную, кузнечную и приусадебное сельское хозяйство для тех из них, которые не знали никакого ремесла, – при этом он отдал в приют весь свой скот и сельскохозяйствен­ный инвентарь. В приюте проживало одновременно до сорока семи человек, работа в мастерских была сдельная, пациенты приюта получали готовый стол, одежду, обувь, а остальной заработок выдавался им при выходе из приюта. Цель приюта была – дать возможность ослабевшим, опустившимся людям освободиться от своего недуга, подняться на ноги и начать новую жизнь. Приют существовал пять лет. Множество неприятностей, тревог и забот достави­ли священнику эти призреваемые им алкоголики.
Несмотря на неприятности, которые отец Николай получал от своего епархиального начальства, цер­ковная деятельность, которую он вел, тем же епархиальным начальством оценивалась столь высоко, что отчет о ней включался в ежегодные отчеты Свя­тейшему Синоду о деятельности епархии. Сведения о деятельности отца Николая печатались и в «Твер­ских епархиальных ведомостях», чтобы вдохновить и других священников епархии на самоотверженный пастырский подвиг служения ближним.
Благочинный протоиерей Николай Модестов в ра­порте на имя архиепископа Тверского и Кашинского Димитрия (Самбикина) 3 февраля 1903 года писал: «Власьевское общество трезвенников продолжало свою деятельность, привлекая всё большее и боль­шее число членов, которых возросло свыше 10 тысяч. При чайной этого Общества, в доме Жуковых, в ка­нуны дней воскресных и праздничных совершаются всенощные бдения председателем Общества священ­ником села Власьева Николаем Лебедевым; им же или под его наблюдением ведутся беседы религиозно­нравственного содержания, читаются книги такого же содержания, иллюстрируемые нередко световы­ми картинам[3]. В настоящее время это Общество, получив от Тверского губернского попечительства о народной трезвости 4 тысячи рублей, устроило приют для алкоголиков, в котором занимаются раз­ными мастерствами давшие обет трезвости. Этот приют освящен Вашим Высокопреосвященством 22 октября 1902 года, и с этого дня начат прием и за­нятия трезвенников...»
В епархиальном отчете за 1904 год говорилось: «Кроме приходских попечительств и братств, суще­ствует восемь обществ трезвости, из коих особенной плодотворной деятельностью отличается Власьевское общество в Тверском уезде. При этом Обществе существует шесть отделений, открытых вследствие ходатайства перед правлением Общества местных священников и местного населения, а именно: в селе Бакланове Кашинского уезда, в селе Высоком того же уезда, в селе Дмитровском и в селе Стоянце Корчевского уезда, в селе Локотцах Новоторжского уезда и в селе Белом Бежецкого уезда. Число членов Власьевского общества в отчетном году превышало 17 тысяч человек...»
В 1904 году отец Николай построил вторую образ­цовую земскую школу в деревне Большой Перемерке. В начале своего служения в приходе ему пришлось пережить нарекания и от своего непосредственного начальства. Однажды он не взял с крестьянина пла­ту за требы, а также дал одному из прихожан почи­тать стихи Некрасова. Этими действиями он возбу­дил против себя подозрение в неблагонадежности и был отдан под надзор благочинного. Епархиальная власть была недовольна и тем, что он в своем прихо­де открыл земские школы, а не церковноприходские. А его борьба с кабаками и пивными возбудила про­тив него уже открытую ненависть и злобу, так что священнику стали открыто угрожать убийством.
Во время революционных беспорядков в 1905 году отец Николай не оставил свою паству на расхище­ние злым волкам – революционерам, но, узнав, что 25 ноября в селе Эммаус, расположенном неподалеку от Власьева, состоится митинг, на котором собира­лись присутствовать прихожане Казанского храма, он незамедлительно туда отправился.
О предстоящем митинге он узнал накануне от одного крестьянина, присланного крестьянами села Эммаус и передавшего от них просьбу, чтобы отец Николай непременно приехал на митинг и разъяс­нил крестьянам многое непонятное для них из того, что совершалось вокруг. Он прибыл в Эммаус около 12 часов дня, народу еще не было, и ему сообщили, что ждут ораторов из Твери. Крестьяне стали про­сить отца Николая, чтобы он возразил ораторам, если те будут смущать крестьян, так как сами они не сумеют, да и боятся.
Через час после приезда отца Николая стал соби­раться народ из окрестных деревень, явились и орато­ры. Их приехало четверо: студент Н.К. Скобников[4], сын эммаусовского священника Исполатовский, его родственник Вячеслав Покровский и четвертый, совершенно неизвестный отцу Николаю. С речами выступал только последний, остальные молчали. Речь оратор начал с того, что появление среди слушателей духовного лица его удивило, так как духо­венство везде, куда приезжает, скрывается и молчит, а когда говорит, то можно слышать только такой при­зыв: «бей студентов, бей интеллигенцию».
Отец Николай на это возразил, сказав, что огуль­ное обвинение духовенства несправедливо; может быть, и бывали подобные печальные случаи призы­ва, но большинство духовенства всегда действовало и действует в духе христианской любви, – во всяком случае, подобного призыва ни прихожане села Эмма­уса не слышали от своего священника, ни прихожане отца Николая от него не слышали. Оратор, поддер­живаемый своими товарищами, попытался не дать слова священнику, но крестьяне потребовали, чтобы оно ему было дано.
Исходным пунктом своей речи приезжий оратор сделал смету государственного прихода и расхода за 1904 год; он говорил о статьях расхода на войну, на содержание армии и чиновников, указывал на отсут­ствие школ, на обременительность налогов и тому подобное. Много говорил оратор об истории освобо­дительного движения, о манифесте, о том, что мани­фест остался только на бумаге; он убеждал крестьян не верить в Государственную думу: по его мнению, народ сам должен встать во главе страны и взять в свои руки власть – эта власть не упадет с неба, народ должен завоевать ее путем борьбы. Он убеждал кре­стьян, что эта борьба уже началась и идет с успехом, что уже и войска в некоторых местах переходят на сторону крестьян, и в конце концов призвал народ к вооружению.
Отец Николай стал возражать оратору и указы­вать на извращение оратором фактов. Относитель­но армии отец Николай сказал, что нельзя за армией признать исключительно отрицательного значения, на какое указывает оратор. Благодаря, в частности, и армии росло и крепло Русское государство, армия играла в этом росте большое значение. Он напомнил слушателям об Отечественной войне 1812 года, когда без армии немыслимы были ни слава, ни могущество России. Японская война ясно показала, какие требо­вания сейчас предъявляются к армии и какими зна­ниями должен обладать солдат, – немыслимо, чтобы регулярная армия могла быть заменена народной милицией.
Говоря о налогах, отец Николай заметил оратору, что виды государственных налогов не так велики, как их представил оратор, земский сбор в иных ме­стах превышает сбор государственный. Платежи – это бремя для крестьян, и справедливое и равномер­ное распределение их между всем населением Рус­ского государства есть задача, которую надо решать всем лучшим людям и самому правительству. Отец Николай сказал, что выступавший оратор потребо­вал, чтобы было бесплатное обучение, были повсюду школы, больницы, богадельни, страхование рабочих, помощь со стороны правительства в самом широком размере во время неурожая; было выставлено пред­ложение требовать от правительства и того, и сего, и третьего, – да где же правительство возьмет де­нег? Возражая оратору, священник сказал, что пре­кращение платежей в настоящее время было бы пре­ступлением перед Родиной и поставило бы ее, и без того переживающую тяжелое время и несущую боль­шие расходы, в безвыходное положение, за которое пришлось бы расплачиваться самим же крестьянам; прекращение уплат налогов остановило бы жизнь ве­ликой монархии, какой является наше государство. Отец Николай заметил, что платить всё равно придется, только крестьяне таким неплатежом и следо­ванием советам оратора наживут себе новые неис­числимые беды.
Относительно утверждения оратора о бездействен­ности изданного государем манифеста отец Николай сказал, что никто не виноват в том, что манифест и возвещенные им свободы русские люди поняли как произвол, как свободу делать, что хочется, когда ста­ла безобразничать молодежь. В манифесте 17 октября народ призывается к управлению Русской землей через своих выборных в Государственную думу. И наша обязанность всеми силами стараться помочь государю в его святом намерении и выборе честных, правдивых людей, преданных Родине и государю, и облегчить его заботу о благе Российской земли.
Не оставил без замечания отец Николай и при­зыв оратора к вооружению. «Против кого мы будем вооружаться? – сказал он. – Неужели против лиц, исполняющих волю государя? Этот призыв я считаю верхом безумия, и лицам, призывающим к вооружен­ному восстанию, место не здесь, не среди нас, пони­мающих всю нелепость вооруженного восстания, – а в доме умалишенных. Ну, вооружайтесь, – как же посмотрит правительство на вас тогда? Конечно как на бунтовщиков и пришлет войска для усмирения. Что вы сделаете со своими ухватами, вилами, ре­вольверами против пушек? Хотите вы устлать улицу своими трупами? Подумайте, у вас же есть дети, у вас есть жены, на кого они останутся? Врут вам, что сол­даты в вас не будут стрелять. Если в некоторых ме­стах солдаты и бунтовали, то только малая часть их, и притом под влиянием агитаторов. Вы слышали, чем кончились волнения эти в Кронштадте, Севастополе и в других местах? Всякий солдат будет служить ве­рой и правдой помазаннику Божию, своему государю, своей отчизне, своей вере православной – за защиту их он готов проливать свою кровь». Отец Николай убеждал слушателей не верить посулам непризван­ных спасателей России и своей преданностью вере Христовой, своему государю, своей Родине, исполне­нием своих прямых обязанностей помочь государю в его трудном деле управления и оправдать то доверие, которое он оказал народу, издавая манифест.
Выслушав речь священника, агитаторы в дальней­шем отказались выступать с речами и предложили собравшимся спеть революционные песни, которые и стали затем петься под их руководством. После этого они сразу же покинули село Эммаус.
Крестьяне выразили глубокую благодарность отцу Николаю; общим их мнением было то, что ораторы потерпели неудачу и никого не убедили в правоте своих воззрений и призывов. Во Власьево ораторы уже не являлись.
В начале ХХ века обнищание русской деревни по­шло ускоренными темпами; от безысходности поло­жения крестьяне стали отправлять своих малолетних детей в Санкт-Петербург и другие крупные города, где те попадали в руки далеких от христианской настро­енности городских мастеров, которые вместе с обуче­нием ремеслам обучали их и различным порокам и в результате губили в них и будущих мастеров, и здоро­вых нравственно и физически людей. Пьянство и по­роки приобрели среди народа колоссальный масштаб; всё больше стало появляться детей, не имеющих роди­телей или чьи родители погрязли в пороках.
Столкнувшись с массой бездомных детей, отец Николай не мог пройти мимо них; христианский па­стырь, он не мог не протянуть им руку помощи и в 1907 году принял решение организовать детский приют. С этой целью он составил воззвание, кото­рое представил архиепископу Тверскому Алексию (Опоцкому). 12 октября 1907 года архиепископ в от­вет написал: «С сердечным удовольствием разделяю добрую мысль и желанное для города Твери дело призрения нищих детей. Усерднейше прошу все при­ходские советы, состоящие при церквях города Тве­ри, принять участие в сем святом деле. <...> Воззва­ние это напечатать и в епархиальных ведомостях, и особой брошюрой...»
В воззвании отец Николай писал: «Вы, конечно, видели, читатель, на улицах нашего города нищих детей; вы слышали их обычную голодную песню, которой они неизменно встречают и провожают всех проходящих по улицам: "Барин, подайте копеечку... Христа ради... копеечку на хлеб..." И в темный осен­ний вечер, когда частый осенний дождь и резкий хо­лодный ветер пронизывают вас до костей и в теплой одежде, и в зимнюю студеную пору вы можете видеть маленькие фигурки этих несчастных, или робко при­жавшихся к стене какого-нибудь дома или подъезда и тщетно пытающихся защитить от пронизывающе­го ветра и холода свое худенькое тело, плохо при­крытое какими-то жалкими лохмотьями, или робко протягивающих к вам свои окостеневшие от холода руки и провожающих вас своей обычной мольбой о помощи. Что же это за дети? Кто и что выгнало их из теплых домов на холод и дождь, на улицу, к безучаст­ным иногда людям?.. Это – несчастные дети, сиро­ты, у которых нет ни тятьки, ни мамки родной, нет ни теплого родного угла, нет никого, кто бы их обул, одел, накормил, приласкал, поприсмотрел за ними; беспощадный голод и нужда выгнали их на улицу искать себе там участия среди чуждой им толпы.
Это – дети, у которых и тятька, и мамка есть, но пьют они, не работают, которые всё, что было в дому, променяли на водку, пропили всё и теперь выгнали своих детей на улицу собирать копеечки с тем, что­бы вечером пропить всё, что насобирают те за день. Бедные несчастные дети! Чем вспомянете вы свое детство? И есть ли оно у вас – то счастливое, зо­лотое детство, воспоминания о котором дают нам отраду в минуты житейских невзгод?.. На улице – голод и холод, насмешки и брань, а дома тот же голод и холод, и вдобавок колотушки пьяного, озверелого отца, и ночной разгул, и разврат... Вечно голодных, вечно холодных, вечно бездомных, вечно гонимых теперь, что же ждет вас, бедные, потом, когда вы под­растете?.. Угадать нетрудно. Или преждевременная темная, сырая могила, или та же безотрадная жизнь с неминуемым голодом и холодом, пьянством, развра­том, болезнями... Уличные дети – это будущие бро­дяги, босяки, несчастные алкоголики, будущие воры, обитатели страшных ночлежных домов, домов тер­пимости и тюрем. Улица вытравит, выест в них всё, что дорого и свято человеческому сердцу. Прийти на помощь хоть малой горсти этих несчастных детей, накормить, обогреть их, приласкать и посмотреть за ними и тем спасти их от неминуемой страшной про­пасти и ставит своей задачей открываемый Обще­ством детский приют.
Мы не задаемся пока слишком широкими целя­ми, и задача наша очень скромна. Дадим пока на первых порах приют десяти таким обездоленным детям; позволят средства Общества, откликнутся на наш зов добрые люди и придут на помощь добро­му делу – дело расширим, и десятки новых детей найдут себе пристанище в стенах нашего приюта. Приют будет смешанным, то есть для мальчиков и для девочек, так как и уличные девочки, по наше­му убеждению, нуждаются не меньше, если еще не больше мальчиков, в призоре. На первых порах в приют будут приниматься дети школьного возрас­та, то есть от 7 до 12 лет. Мы не отрицаем права на приют за детьми и младшего возраста, но приме­нять этого права сейчас не хотелось бы из той про­стой боязни, что присутствие малолетних может затруднить нас в правильной организации этого совершенно для нас нового дела; принимать же де­тей старше 12 лет мы не решаемся уже потому, что опасаемся, что дети, принятые в таком возрасте, мо­гут иметь те или иные более или менее устойчивые дурные навыки и привычки, бороться с которыми не так-то легко, и могут оказывать вредное влияние на остальных детей приюта. Сословие и место жи­тельства призреваемых при приеме не могут иметь значения. Принятые в приют дети могут оставаться в нем до такого возраста, когда будут в состоянии начать самостоятельную жизнь. За всё время своего пребывания в приюте дети пользуются бесплатно столом, обувью и одеждой, причем в одежде и обуви соблюдается единообразие.
Во главе приюта, кроме правления Общества, должна находиться женщина, получившая образо­вание и опытная в воспитательном деле, которая и должна заменить этим заброшенным, несчастным детям их родную мать.
Под руководством заведующей дети и находятся всё свободное от занятий время. Чем же будут зани­маться дети в приюте?
Дети школьного возраста в учебное время будут хо­дить в местную школу, а по вечерам под руководством заведующей будут готовить уроки, свободное же время будут посвящать чтению и беседам. Дети внешкольно­го возраста в зимнее время будут заниматься: мальчи­ки ремеслами: столярным, переплетным, корзиночным и тому подобным; девочки же будут учиться кройке, шитью и рукоделию. А в летнее время пусть все рабо­тают в поле, огороде, саду, на пчельнике, пусть разводят питомники, ухаживают за яблонями, разводят ягод­ные кусты, клубнику, цветы, пусть учатся ухаживать за скотом... пусть запасаются знаниями, в которых так нуждается наша бедная Родина, которые должны скра­сить будничную, серую жизнь нашей родной дерев­ни. Дети приюта не должны бояться никакой работы, пусть побольше привыкают к самодеятельности, пусть себя и обшивают, и обмывают, сами себе готовят пищу и сами себе служат. Все работы в саду и огороде будут производиться под руководством опытного садовника, а работы на пчельнике – под руководством пчелово­да. В свободное от занятий время для более взрослых с целью пополнения их знаний будут устраиваться лек­ции по сельскому хозяйству, пчеловодству, садоводству и другим предметам общеобразовательного характера.
В воскресные и праздничные дни все дети обяза­тельно ходят к богослужению, принимают участие в церковном чтении и пении.
В часы досуга и отдыха будут устраиваться для детей игры, прогулки, катанья на лодках и другие разумные развлечения.
При выходе призреваемых из приюта правление Общества заботится о приискании им подходящего места и занятий, снабжает их необходимой обувью, одеждой и платьем, а если позволят средства, то, по своему усмотрению, оказывает и денежное посо­бие для первоначального устройства и вообще не оставляет без своей материальной и нравственной поддержки. Подумайте, читатель, каким великим благодеянием будет для несчастных, заброшенных детей этот приют. Удалить их из трущоб и прито­нов, вырвать их из грязи, нищеты, лжи и разврата, перенести их с грязных, мрачных улиц душного го­рода в деревню, на чистый воздух, на лоно природы, с ее освежающим простором, окружить их полями и зеленью, обогреть, поприласкать их, приучить к честному, разумному труду и вообще поставить этих детей в условия, благоприятствующие физическому и духовному росту, – разве это не великое, не святое дело, разве это несбыточная мечта? Если многие ду­мают, что спасти взрослых немыслимо, то в возмож­ности спасти детей никто не отчаивается. Если старое, кривое дерево немыслимо исправить, то не дать искривиться молодому посаженному деревцу впол­не зависит от того, кто за деревцем ухаживает. Если горбатого, как говорят, только могила исправит, то не дать вырасти страшному горбу у ребенка зависит от того, кто приставлен к ребенку. Ведь в детях наше будущее, будущее нашей бедной дорогой Родины.
Добрые, отзывчивые люди, братья и сестры! Сжальтесь над этими бедными, заброшенными, никому не нужными теперь детьми, сжальтесь над их воплем о помощи и во имя христианской любви и милосердия к бедным и обездоленным, во имя завета нашего Спасителя, любившего детей и их благо­словлявшего, во имя, наконец, любви вашей к бедной Родине помогите нам хоть малую часть этих детей вытащить из той грязи и порока, среди которой они живут, помогите спасти их от этой неминуемой гибе­ли, которая ждет этих детей, если только мы равно­душно пройдем мимо них и предоставим их самим себе; поддержите, ободрите нас в этом святом деле; чем вы скорее откликнитесь на наш зов, тем большее количество детей будет спасено. За всякую посиль­ную жертву, идущую от сердца, мы будем благодар­ны, за всякую вашу лепту будут благословлять вас эти дети, будут благословлять вас наш Спаситель и Царица Небесная, заступница всех скорбящих и обез­доленных...»
22 октября 1907 года, в день празднования Казан­ской иконы Божией Матери, покровительницы Власьевского общества трезвости, в селе Власьево состоялось торжественное освящение и открытие приюта. Литургию совершил епископ Старицкий Александр (Головин) в сослужении всего духовен­ства благочиния. Один из священников, присутство­вавший на торжестве, писал: «Торжественное архие­рейское служение при стройном и умелом выполне­нии песнопений литургии хором учеников духовно­го училища под управлением учителя Квинтилиана Квинтилиановича Вершинского, множество моля­щихся – всё это производило на всех чудное, трогательное впечатление. <...> Общий вопль молитвы – молитвы горячей и пламенной был естественным выражением общего религиозного настроения. Казалось и сердцем чувствовалось, что действитель­но в этот час как бы Сама Царица Неба, призревшая на моление грешных рабов земли, очищала, возвы­шала, усиливала молитву к Царю Славы и, соединяя с молитвой грешной юдоли земной и Свою, сделала ее внутренней живой силой, которая заставляет струны сердца грешника в такие моменты звучать чистыми, высокими звуками любви к Богу и ближнему, пре­ображает человека духовно и, соединяя всех в одну братскую семью, союз любви и мира, храм земной делает Небом, а союз людской – Царством Божиим. В конце литургии было произнесено настоятелем храма, отцом Николаем, трогательное, сильное по мысли и чувству поучение, в котором проповедник яркими, потрясающими душу картинами изобразил историю роста и процветания Общества трезвости под покровом и заступничеством Царицы Небесной, его неимоверную борьбу за отрезвление народа и с теми темными силами, которые всегда были тормо­зом на пути осуществления заветной идеи – отрез­вления народа и которые моментами в десятилетнее существование Общества трезвости готовы были стереть с лица земли это полезное и богоугодное дело. В конце поучения отец Николай с чувством жи­вой веры в Провидение Божие, с глубокой благодар­ностью и живейшим упованием на помощь Царицы Небесной говорил об устройстве приюта и братски, любовно призывал всех поддержать его в святом и трудном деле сочувствием, доверием, молитвой об успехе дела и возможной материальной помощью. Поучение настолько было сердечно, сильно, духов­но, молитвенно, что многих заставило плакать. <...> После молебна в храме совершен был крестный ход в здание, предназначенное для приюта, при участии служившего духовенства во главе с преосвященным Александром и всех молящихся. Здесь, в зале прию­та... совершено было водоосвящение... Тут же присутствовала и та горстка бесприютных детей (семь человек), для которой предназначено здание. <...>
Дети все достаточно исковерканы и изломаны сре­дой; видно, что жизнь – суровая и беспощадная – наложила на их духовный облик тяжелый и гнетущий отпечаток грубости, нравственной грязи и порочности». Один из питомцев был взят в приют на окра­ине города с чердака дома, где проживала его мать с несколькими детьми. Пришедшие увидели лежащую на полу пьяную мать и замерзающих от холода детей, которые старались согреться вокруг разведенного на старом противне огонька. Узнав о цели прихода незваных гостей, мать стала ругаться. Но всё же ребе­нок был взят и помещен в приют.
Спустя год приют постигло большое несчастье – пожар. Призывая помочь приютским детям, отец Николай написал в «Тверских епархиальных ведо­мостях»: «Устройством этого приюта хотелось прий­ти на помощь несчастным детям – сиротам, детям, заброшенным своими родителями, детям улицы. Спасти хоть малую горстку таких несчастных детей от голода и холода, вырвать их из тех страшных тру­щоб и притонов, в которых дети эти иногда ютятся, вырвать их из нищей, часто развращенной родной семьи, взять их с грязных, мрачных улиц душного города в деревню, на лоно природы, обогреть, при­ласкать, просветить их Светом Христова учения, приучить к честному, разумному труду – вот те цели, какие преследовал открываемый приют. При­ют открывался без всяких средств, только с верой в помощь Царицы Небесной и добрых, отзывчивых людей. Первое время думали дать приют только 10-13 детям. Но лишь только открылись двери приюта, как пришлось столкнуться с таким беспросветным горем, с такой страшной нуждой и таким безвы­ходным положением некоторых просителей, что не хватало силы отказать им в помощи, и число детей в приюте скоро возросло до 32 человек (21 мальчик и 11 девочек), в возрасте от 4 до 11 лет. <...> Нелегко, конечно, было справляться с таким количеством детей, когда средства, которыми располагал приют, были так ничтожны и неопределенны, но Бог – Отец сирот и нищих и Заступница рода человеческого по­могали содержать приют, и средствами к содержанию были то членские взносы вступающих в Общество трезвости, то добровольные пожертвования частных благотворителей.
Зима была прожита. С наступлением весны реше­но было расширить существовавшее сельское хозяй­ство; хотелось, чтобы дети привыкали к крестьян­ским работам и кормились потом трудами рук своих. Ведение сельского хозяйства первые годы, при наем­ных рабочих руках, может быть, и не дало бы больших результатов, но потом, когда дети приюта подросли бы и представили из себя дружную, христианскую трудовую семью, приют мог бы окрепнуть и раскрыть свои двери для новых пришельцев детей. Был снят в аренду огород около 4,5 десятины, засажен огурца­ми, капустой, устроены небольшие парники, заложен плодовый питомник, заарендованы луга, увеличена запашка в полях. На всё это затрачены были боль­шие средства; надеялись потом вернуть эти затраты, но надеждам этим не суждено было сбыться. Вслед­ствие неблагоприятной погоды весной и летом ого­род и поля принесли большие убытки. В довершение всех зол 9 сентября сего года приют постигло новое и страшное бедствие. От неосторожного обращения с огнем одного из рабочих в приюте произошел по­жар, которым уничтожено было два больших сарая с сеном и хлебом; сгорело свыше 5 тысяч пудов клевера и лучшего лугового сена, весь ржаной необмолочен­ный хлеб от посева 54 мер и некоторые сельскохозяй­ственные машины (конная молотилка, веялка и тому подобное), всего на сумму 3 500 рублей. Имущество застраховано не было. Несчастье слишком большое, убытки слишком громадны и ничем не вознаградимы при настоящем тяжелом положении приюта. Надея­лись с наступлением осени открыть при приюте свою школу, завести некоторые мастерства, но постигшие приют бедствия разрушили все эти планы, и теперь возникает страшный вопрос: быть или не быть прию­ту? Нет хлеба, нет корма для скота и свыше 2 200 руб­лей долгу, накопившегося по содержанию приюта в течение года.
Что же теперь делать? Закрыть приют? Но как тя­жело, как мучительно больно будет учредителям и руководителям и всем, кто так или иначе заинтересо­ван был в деле процветания приюта, видеть гибель и разрушение только что начатого дорогого для них и святого дела, в которое вложена была вся душа, кото­рому отданы были все заботы и нравственная энер­гия. А потом возникает вопрос: куда же девать этих несчастных 32 человека детей, что в приюте теперь нашли себе пристанище и ласку? Кому они нужны? Неужели выгнать их опять на холод, на улицу, вер­нуть их в прежние места страшной бедности, поро­ка и нравственного растления? Но этого и предста­вить нельзя без сердечного содрогания, глубокого сожаления и слез. Что же скажет нам тогда Христос Спаситель и Его Пречистая Матерь, во имя Которых и создан был приют, во имя Которых отерты и осу­шены были детские слезы и предпринята была столь тяжелая и серьезная борьба с детской порочностью? Не ляжет ли на всех нас, христиан, великая нрав­ственная ответственность за небрежение, преступ­ную холодность и постыдное равнодушие к этому великому и святому делу призрения бедных детей.
Добрые, отзывчивые люди, братья и сестры! К вам мы решаемся обратиться со слезной мольбой: не дай­те погибнуть начатому великому и святому делу при­зрения бедных, заброшенных детей; спасите, спасите ради Христа наш детский приют; сжальтесь над этими несчастными детьми, помогите их великому горю, по­могите нашей великой беде и своими посильными леп­тами дайте нам возможность продолжать святое дело приюта, дело призрения и воспитания бедных нищих детей. С октября при приюте открыта церковноприход­ская школа. Поддержите, ободрите нас! Ваша помощь теперь так необходима нам, так дорога, без нее дело приюта погибнет. Не смущайтесь тем, что вы не можете много дать, помните, что и скудная лепта бедной вдови­цы была высоко оценена Господом. С миру по нитке – голому рубашка, – говорит народная мудрость. Вся­кую помощь, как бы она мала ни была, мы встретим с великой благодарностью, за всякую посильную жертву, идущую от чистого сердца, будут благословлять вас эти несчастные дети, благословит вас и Сам Христос Спа­ситель и Царица Небесная, заступница всех скорбя­щих и обездоленных, и воздадут вам сторицею за ваше великое дело любви к сиротам и несчастным детям...»
14 декабря 1908 года в чайной Власьевского обще­ства трезвости состоялось собрание членов Обще­ства, на которое были приглашены все, выразившие сочувствие возникшему 22 октября 1907 года дет­скому приюту. Отец Николай Лебедев сделал доклад, в котором изложил историю и мотивы открытия дет­ского приюта при Обществе трезвости, а также сооб­щил о постигших приют несчастьях и происшедшем отсюда затруднительном материальном положении. Собранию был представлен проект изменений в уста­ве Власьевского общества трезвости, по которому предполагалось организовать особый попечительный совет для изыскания средств на содержание детского приюта и для заведования им совместно с Обществом трезвости. Председатель собрания, священник Миро­носицкой церкви в Твери Михаил Любский, предло­жил составить комиссию из членов Общества трезво­сти и сторонних лиц, присутствовавших на собрании, и поручить ей на месте осмотреть приют, выяснить средства его содержания и после этого обсудить во­прос об образовании попечительного совета. Собра­ние приняло это предложение и избрало комиссию.
26 декабря 1908 года состоялось заседание епархи­ального съезда, на котором один из депутатов пред­ложил прийти на помощь пострадавшему от пожара детскому приюту. По благословению архиепископа Тверского Алексия (Опоцкого) в «Тверских епар­хиальных ведомостях» в экстренном порядке было отпечатано воззвание о помощи с приложением подписных листов для сбора пожертвований среди духовенства и мирян.
2 февраля 1909 года комиссия из пяти человек при­была во Власьевский детский приют для осмотра.
Детский приют размещался в обширном деревянном здании, построенном ранее для приюта алкоголиков. Здание стояло в поле, в версте от села на церковной земле. Внутри оно было разделено на две половины широким коридором, по сторонам которого распо­ложены комнаты: классная, корзиночная мастерская, рукодельная для девочек, две спальни, столовая и кух­ня, квартиры заведующей, ее помощницы и псалом­щика-учителя. Детей собрали в классной комнате, просторной, светлой и чистой. Всех детей – 24 маль­чика и 11 девочек, в возрасте от 4 до 15 лет. Выгляде­ли они как все деревенские дети. На некоторых был заметно выражен отпечаток порочности родителей: неправильное строение головы, бледность лица, боль­ные глаза, следы парши. Держали они себя непринуж­денно, но не грубо. Под руководством псаломщика они пропели несколько церковных песнопений. В воскресные и праздничные дни дети поют в церкви на левом клиросе. Организуется церковноприходская школа, в которой пока учит псаломщик. «Мы свидетели того, – писали члены комиссии, – как дети при нас ласкались к отцу Николаю... Ясно, что они привязаны к нему и понимают, что он их приютил. Мы и в отсутствие отца Николая опрашивали детей, хорошо ли им в прию­те, и получали один ответ, что хорошо. И служащие в приюте лица, как видно, преданы своему делу и лю­бимы детьми. Нас дети встретили с радостью и охот­но с нами разговаривали. Кроме школьных занятий, мальчики занимаются плетением корзин из прутьев под руководством особого мастера, а девочки шитьем рубашек и платьев для приюта под руководством помощницы заведующей. Мы видели работы мальчиков и девочек и нашли их удовлетворительными.
Спят дети на отдельных койках. Постелью служат старые тюфяки, покрытые белыми коленкоровыми простынями. У каждого по подушке. Одеяла и шер­стяные, и ватные. Конечно, по средствам и обста­новка. Хотелось бы видеть всё поновее и почище, но можно мириться и с тем, что есть. Во всяком случае, и эта обстановка лучше обыкновенной крестьянской, где детям приходится валяться чуть не на голом полу и одеваться лохмотьями.
В столовой чисто. Дети два раза в день пьют чай с хлебом, которого дается вдоволь. Едят щи со снетка­ми и кашу с постным маслом, а в скоромные дни – щи с мясом, кашу и картофель. К чаю дается белый хлеб и баранки.
По осмотре приюта прошли на скотный двор. Скота оказалось крупного и мелкого 21 штука. Скот обыкновенный, крестьянский. За недостатком кор­ма он несколько заморен. При нас давали скоту уже покупное сено. А еще три месяца предстоит кормить его. Расход по этой статье предвидится весьма значи­тельный.
При разговоре с отцом Николаем о средствах содер­жания приюта выяснилось, что приют живет в долг, которого накопилось до трех тысяч рублей и который с каждым днем нарастает всё больше и больше».
Комиссия пришла к выводу, что следует под­держать детский приют, и обратилась к обществу с призывом помочь приюту в трудную для него ми­нуту своими пожертвованиями и не дать погибнуть доброму и полезному начинанию отца Николая.
В 1909 году правление Власьевского общества трезвости опубликовало в «Тверских епархиальных ведомостях» отчет о поступивших пожертвованиях.
Члены правления писали: «Правление Власьевского общества трезвости считает долгом довести до сведе­ния епархиального духовенства и других доброволь­ных жертвователей, что детский приют Общества с Божией помощью, при содействии добрых отзывчи­вых людей продолжает переживать тяжелые испыта­ния, ниспосланные ему Провидением. В настоящее время в приюте призревается 35 детей. <...> С 1 ок­тября 1908 года по 1 февраля 1909 года на содержа­ние приюта израсходовано 1634 рубля 25 копеек... на приход в течение означенного времени поступило 891 рубль 39 копеек, в числе коих добровольных по­жертвований от причтов и церквей епархии, а также других частных лиц 549 рублей 32 копейки. Никаких пособий ниоткуда, кроме добровольных пожертво­ваний, приют за это время не получал. Не имея воз­можности, во избежание расходов, лично уведом­лять отцов настоятелей церквей епархии и других частных благотворителей, приславших свои пожерт­вования на приют, каждого в отдельности, правление Общества печатает список жертвователей в "Твер­ских епархиальных ведомостях". – Как отрадно видеть и сознавать, что некоторые отцы настояте­ли церквей и другие лица с должным христианским вниманием и серьезностью отнеслись к великому и святому делу призрения несчастных беспризорных детей, близко приняли к сердцу великое горе приюта и детей его и оказали свое горячее содействие в деле братской ему помощи.
Приносим свою самую сердечную благодарность всем, откликнувшимся на наш призыв и приславшим свои посильные лепты на дело приюта, а также всем, потрудившимся в деле сбора пожертвований на него, и призываем на всех Божие благословение и покров Царицы Небесной за их отзывчивость постигшему нас горю, за их христианскую любовь к этим несчаст­ным, никому не нужным детям; пусть знают, что эти посильные лепты помогают нам спасать дело прию­та, и мы верим, что оно не погибнет и мы с помощью добрых людей переживем постигшее нас горе»
Однако, несмотря на активную деятельность отца Николая по сбору пожертвований, несмотря на уже поступившие пожертвования, ущерб от пожара был столь значителен, что его так и не удалось компенси­ровать, и впоследствии приют пришлось закрыть.
Одним из главных недостатков тогдашнего обще­ства была его непросвещенность. Просвещение наро­да было сосредоточено только в Церкви и около Церк­ви. Но как только крестьянин отходил от Церкви, переставал посещать храм, интересоваться духов­ным, он тут же оказывался окруженным беспро­светной тьмой. Если он был грамотен, то оказывался перед морем литературы, обучающей страстям и име­ющей зачастую разрушительный характер как по от­ношению к человеческой личности, так и по отноше­нию к Церкви, государству и социальным институтам. Чтобы хоть как-то содействовать просвещению наро­да, и в особенности крестьян, отец Николай основал в 1909 году журнал «К Свету», который начал издавать­ся с 1910 года и издавался вплоть до большевистской революции 1917 года, после которой была прекраще­на всякая просветительская церковная издательская деятельность, а все печатные издания были ограни­чены идеологическими рамками в соответствии с политической целесообразностью, заключавшейся в сохранении власти захватившими ее людьми.
В первом номере журнала, раскрывая его цель и задачи, отец Николай писал: «Темные, зловещие тучи продолжают окутывать нашу бедную, исстрадав­шуюся Родину. Когда мысленным взором окинешь всю Русскую землю, когда перед глазами предстанет страшная картина тех нестроений, тех язв, которые разъедают современную русскую жизнь, современ­ное русское общество, как-то жутко становится на душе; страшная боязнь, боязнь за будущее России, за будущее русского народа как-то невольно закра­дывается в сердце каждого русского человека, любя­щего свою Родину и преданного ей. Начинают расша­тываться те устои, те основы, на которых искони по­коилась Русь православная, – потоптаны, поруганы те идеалы, те верования, те святые заветы, которыми жил православный русский народ, которыми созида­лась его сила и мощь – мощь Русского государства. Православный русский народ потерял веру в Бога, за­был Христа своего, забыл Его святые заветы, оставил путь правды Божией и пошел на распутье века сего. Ведь ни для кого не тайна то, что современное рус­ское общество в большинстве своем стало совершен­но индифферентным и к вопросам веры и религии, и к самой Церкви Христовой как хранительнице этой веры. Как для многих русских людей прежде святые слова: вера, Бог, православие – стали теперь пусты­ми звуками, каким-то прискорбным недоразумени­ем, а Христос, настоящий, подлинный Христос, – каким-то предрассудком, исторической ошибкой лю­дей! Как многие стараются высокое, вечное учение Христово, самое христианство опровергнуть и заме­нить его другими, человеческими учениями, а Христа Богочеловека заменить простым человеком! А с ослаб­лением веры в Бога, этой великой святыни, велико­го сокровища русского народа, с забвением Христа и Его великих заветов у русского народа появились новые понятия, новые верования и идеалы, новые за­коны, законы чисто человеческие, иногда совершен­но несогласные, противные законам Божеским. И по этим-то законам русский человек стал строить свою жизнь как личную и семейную, так общественную и государственную. У современного русского обще­ства явились новые понятия о чести, долге, собствен­ности, о человеке и его назначении на земле. Хище­ние, грабежи заменили прежнее священное право собственности, свобода как своеволие, как полная разнузданность страстей, свобода от всяких зако­нов Божеских и человеческих нашла себе широкий простор в русской жизни. Заметно, как постепен­но разрушается семейный очаг, и святыня семейной жизни теряет свое прежнее обаяние, свою прежнюю прелесть, и место ее заменяет утонченный и грубый, открытый разврат. Стремление к чувственным удо­вольствиям, страсть к наживе, к деньгам постепенно заглушили другие, высшие, духовные интересы и всё покорили себе. Личность человека обесценена. Убий­ство с целью грабежа, из-за мести, по злобе, само­убийство всевозможных видов: на почве недоволь­ства судьбой, разочарования в жизни, на почве нуж­ды и тяжелых лишений – стали заурядным явлением современной русской жизни и перестали уже волно­вать русское общество, леденить душу читателя.
Иссякла христианская любовь друг к другу, взаим­ное доверие, справедливость и честность, милосер­дие к немощному брату и сострадание, а их заменили черствый эгоизм, желание, чтобы только себе было хорошо, зависть, алчность, вражда, ненависть и зло­ба. – И в русском человеке стал просыпаться зверь. Православный русский народ остался православным только по имени, а по жизни своей стал язычником, и даже хуже его.
Загляните теперь в деревню – и там так мало от­радного, светлого. В индифферентности к религии, равнодушии к вере, Церкви Христовой, к ее заветам деревня идет быстрыми шагами; в нравственном от­ношении простой народ в последнее время страшно опустился, одичал, озлобился, в материальном отно­шении положительно обнищал, дошел до голодов­ки. Неурожаи последних лет, отсутствие заработков, падение промыслов страшно подорвали благосостоя­ние деревни и довели крестьянское хозяйство до пол­ного упадка. Забота о том, как бы с семьей не умереть с голода и дожить до "нови", забота о насущном куске хлеба заполнила всецело русского мужика, заняла его ум, его душу, – другим запросам, другим интересам, более высоким, духовным не остается и места.
А тут еще это пьянство проклятое, этот ужасный бич русского народа, эта страшная, гнойная язва рус­ской жизни, окончательно подтачивает здоровье, силы и материальное благосостояние нашей дерев­ни, убивает в ней всё доброе, всё святое. Страшное пьяное море всё шире и шире разливается по бед­ной Русской земле и грозит совершенно ее затопить. Неисчислимые, страшные бедствия несет оно доро­гой нам отчизне. Дерутся и режутся братья, и мать дочерей продает, – плач, песни, вой и проклятья. А питейное дело растет... Стоном стонет Русская зем­ля от этого страшного бича человечества, от этого носителя горя и страданий людских, и страшной болью в душе этот стон раздается. И хочется, страшно хочется крикнуть всем братьям по вере, всем русским людям: православные русские люди, дорогие братья, куда вы идете?! Ведь вы сбились с пути, и счастья, покоя вам вне Христа не найти! Опомнитесь, верни­тесь к Нему, Христос всё: Он – единый вечный путь, Он жизнь наша, Он свет, Он сама истина!
И так постоянно напоминать людям-братьям о Боге, о Христе и правде Его, правде, поруганной и осмеянной теперь на земле, звать людей ко Христу, к этому Истинному Свету, просвещающему и освя­щающему всякого человека; говорить о забытых человечеством великих и вечных заветах Божествен­ного Учителя, заветах правды, мира, добра и люб­ви, и при свете их разрешать все жгучие "проклятые вопросы" современной жизни и на этих великих на­чалах пытаться перестроить жизнь современного общества, отдельных его членов – вот одна из задач нашего журнала.
Внести хотя бы слабые лучи света, лучи знания и веры в темную, забытую, бедную деревню, помочь крестьянину советами в его многотрудной, пол­ной житейской заботы и невзгод жизни, доставить ему разумное чтение, ободрить, помочь тем, "кто бредет по житейской дороге в безрассветной, глу­бокой ночи", с жаждой знанья и верой в груди, "без понятья о праве, о Боге, как в подземной тюрьме без свечи" , – вот еще какую работу принимает на себя наш журнал.
Нарисовать, наконец, яркими красками страшную картину пьянства народного, гибельные последствия этого страшного зла для нашей Родины; картину раз­ложения от пьянства семьи, общества, государства; указать, что предпринимается против этого ужасно­го бича человечества у нас в России, за границей; ска­зать, как борются лучшие люди на свете за трезвость святую; указать, как в последнее время во многих уголках православной нашей Руси загораются огонь­ки Божьего трезвого дела, призвать на эту святую борьбу новые лучшие силы отчизны; помочь тем, кто изнывает под бременем пьянственной страсти и ищет из нее выхода, поддержать и объединить всех тружеников на ниве народного отрезвления, спло­тить их в одну дружную семью, в одну могучую рать и пойти открытой войной против страшного врага Родины – пьянства народного, изгнать его, изгнать совершенно из родной страны, освободить русский народ от тяжелого рабства его – вот за что будет ратовать наш журнал. Поведем эту борьбу во славу Божию, по чувству христианской любви к ближнему, под покровом Святой Церкви Христовой.
Итак, всё, что способно будет разогнать зловещие тучи, окутавшие нашу отчизну, что может хоть от­части ослабить сгустившуюся вокруг нас страшную тьму, всё, что может побудить в человеке добрые, теплые чувства, что может возбудить в душе его жажду правды, мира, добра и любви, укреплять и развивать в нем эти святые начала, – найдет место на страницах нашего журнала. Нелегка наша задача; чувствуем, что мы слабы, немощны, чтобы справить­ся с ней, но мы крепко, свято верим в то, что лучшие, отзывчивые люди Русской земли, болеющие ее язва­ми и недугами и страстно желающие ей обновления и спасения, откликнутся на наш страстный призыв и помогут нам своими знаниями, опытом, совета­ми, помогут нам держать крепко то высокое знамя, которое пишем мы на нашем журнале; мы верим, что в этом духовном общении нашем с дорогими читате­лями, в этом тесном единении с ними мы почерпнем для себя нужную силу и мощь, мы верим, что в этой дружной совместной работе на пользу дорогого рус­ского народа – залог нашего дела, верный успех на­шего журнала. Итак, кто жив человек? – Отзовися... К Свету, братья, к Свету, дорогие читатели! С Богом, за дело!..»
Как часто бывает, новое доброе дело сразу же встретило и препятствия, и затруднения. Священ­ник Константин Ветлин так описывал их в статье, опубликованной в «Тверских епархиальных ведо­мостях»: «В декабре 1909 года епархиальный съезд духовенства Тверской епархии совместно с пред­ставителями от мирян – церковными старостами признал необходимым в целях борьбы с пьянством открыть Губернское общество трезвости. Это Обще­ство должно объединить все частные общества трезвости в губернии. Организацию Губернского обще­ства трезвости съезду было угодно поручить священ­нику села Власьева отцу Николаю Лебедеву. Через месяц по окончании занятий съезда отец Николай Лебедев уже выступил на путь практического осу­ществления пожеланий съезда, и 31 января вышел в свет первый номер издаваемого им журнала "К Све­ту". Издание журнала предпринято с тою целью, что­бы всё духовенство епархии в полном своем составе получило возможность высказать свои думы и сужде­ния по вопросу о рациональной борьбе со страшным бичом человечества – алкоголизмом. Отец Николай Лебедев, понятно, не мог взять на себя одного всю ответственность за организацию общеепархиально­го дела. Дело борьбы с пьянством не есть дело одного отца Николая. Это дело всего духовенства и всех ми­рян епархии, дело всей Церкви. И необходимо, чтобы вся эта Церковь, в полном своем составе, как живая организация, одухотворенная одним Духом Божиим, взялась за это дело.
Необходимо, чтобы все люди, поднявшиеся до ура­зумения высших задач жизни, вложили свои силы, свою энергию в великое дело борьбы с алкоголизмом. Но инициатива здесь, несомненно, принадлежит духовенству, потому что ведь ему вверены Богом за­боты о благостоянии святых Божиих церквей.
И нельзя предположить, что духовенство отне­сется равнодушно к исполнению своего священного долга.
Несмотря на то что журнал "К Свету" вышел только в количестве пяти номеров и не мог быть еще достаточно популяризирован, уже получены самые благоприятные отзывы о нем. <...>
Но при самом симпатичном отношении отдель­ных лиц к новому журналу он всё-таки не может иметь успеха, пока всё епархиальное духовенство не поддержит его своим вниманием. До 1 марта в редак­ции журнала было всех подписчиков только 70 че­ловек (половина из них – лица светских званий), и большинство подписались на полгода. От розничной продажи первых трех номеров редакция получила 30 рублей 35 копеек. <...>
Очевидно, что если редакционная касса будет дол­го находиться в таких же условиях, в которых она находится сейчас, то очень скоро иссякнет неболь­шая сумма (217 рублей), собранная на епархиаль­ном съезде на организацию Епархиального общества трезвости. Других средств у редакции нет. Губернское попечительство о народной трезвости на просьбу о поддержке журнала ответило пока отказом. Принимать какие-либо меры к организации принуди­тельной подписки редакция находит неуместным. Что же делать? Открывается дилемма: или духовен­ство должно поддержать то дело, которое начато им на епархиальном съезде, или оно будет свидетелем смерти начатого им благородного дела. Конечно, редактор-издатель журнала "К Свету" священник Николай Лебедев предпримет все меры к тому, чтобы журнал не умер. Ведь едва ли найдутся люди, которые на похоронах молодого журнала будут радоваться! И чтобы не доставлять духовенству огорчения, отец Николай Лебедев будет напрягать все свои силы, бу­дет изыскивать средства. <...> Припоминаю, напри­мер, такой факт. Встречаю однажды отца Николая в Твери. Усталый, бледный... Спрашиваю: в чем дело? "Да вот ходил к одному из членов эмеритальной кас­сы[5], – отвечает отец Николай, – хотел выяснить вопрос, не могу ли получить обратно все свои эме­ритальные взносы, сделанные в течение пятнадцати лет. Деньги крайне нужны для приюта малолетних. Приют основан на средства Общества трезвости, а у Общества денег сейчас нет. Надо же как-нибудь под­держивать общественное детище!" Всякому извест­но, как ревниво духовенство оберегает свои эмери­тальные взносы. Эти взносы до известной степени застраховывают его от голодовок в случае инвалид­ности. Но отец Николай благо свое личное и благо своей семьи приносит в жертву благу общественно­му. Да и мог ли он еще быть уверен, что его жертва даст определенные благоприятные результаты? Кто знает, сколько борьбы с самим собой, сколько нрав­ственных страданий перенес человек, прежде чем решился на такой шаг. Теперь, по-видимому, судь­ба готовит отцу Николаю новое испытание. Пору­ченное ему общественное дело близится к кризису, благодаря равнодушию самого общества. И у кого же поднимется рука, чтобы указать отцу Николаю на его эмеритальные взносы как на источник для покрытия дефицита по изданию нового журнала?
Человек взял на себя огромный, ответственный труд. Черновая сторона работы едва ли может быть заметна для постороннего глаза, едва ли может быть учтена по достоинству лицами, не соприкасавшими­ся с теми условиями, в которых находится вообще редакторское и издательское дело. Человек мучается, терзается, расходует силы, здоровье. Работает бес­платно. Неужели можно пройти мимо этой работы – только подойти, посмотреть и идти дальше?
А между тем новый печатный орган мог бы на­ходиться в особо благоприятных условиях, если бы этого пожелало духовенство. В нашей епархии имеет­ся около 1 200 причтов. В каждом причте – minimum два лица. Получается целая армия служителей слова в количестве 2 500 человек. Каждый из них может быть корреспондентом. Каждый может взять на себя нравственное обязательство хотя бы однажды в ме­сяц давать сообщения о разных явлениях местной жизни. Желательны сообщения по преимуществу о светлых, добрых проявлениях жизни. Ведь в каждом приходе есть что-нибудь свое, типичное, интересное, достойное обсуждения, общественного внимания. Если где и замечается духовная беднота, то можно надеяться, что по мере увлечения носителей культу­ры печатным словом эта беднота сократится, уступит место положительной, творческой работе. Священ­ники, как законоучители в земских и церковнопри­ходских школах, могли бы пригласить школьных дея­телей к участию в епархиальном органе. Несомненно, нашлись бы как в городских, так и сельских приходах интеллигентные люди, которые по предложению па­стырей Церкви могли бы внести лепту своего труда в общее дело. Наконец, у нас есть духовная семина­рия с большим персоналом служащих лиц, есть два епархиальных женских училища, есть семь духовных мужских училищ. Во всех этих учебных заведениях есть хорошие свежие силы, которые, по-видимому, не имеют никаких оснований оставаться равнодуш­ными ко всякого рода добрым общественным начи­наниям. И если журнал "К Свету" кого-либо из нас не удовлетворяет, если мы находим в нем недостатки, то ведь от нас же зависит и устранение этих недостат­ков. Бледность печатных органов в значительной сте­пени зависит от нашей духовной анемии, от нашей инертности, от наших эгоистических инстинктов, от нашей наклонности к будничному, обывательскому "прозябанию".
Мне приходилось слышать довольно оригиналь­ные суждения о новом журнале. Находят, например, что журнал не может иметь большого распростра­нения потому, что он ставит слишком узкую цель – борьбу за трезвость. "Если я не пьяница, – рассужда­ет глубокомысленный “критик”, – то зачем же я буду читать журнал и выписывать его! Теперь слишком много печатается материала, и выдумывать новый орган – бесполезная роскошь!" Но представим себе, что подобными "критическими" мыслями заразят­ся все деятели печатного слова. Ведь тогда падет всё печатное дело! Вся литература – эта гордость чело­веческого духа – должна погибнуть, потому что, в сущности, нет ничего нового под солнцем и всё, о чем будет говорить литература завтра, было уже ска­зано несколько веков назад. Погибнет литература, погибнут, в частности, печатные органы борьбы с пьянством и останутся одни "трактиры с крепкими напитками". Да если "критики" и не страдают слабо­стью к крепким напиткам, то это обстоятельство еще не дает им права игнорировать противопьянственную литературу. Не каждый же читатель способен, например, нарушить восьмую заповедь, но никто не будет отрицать необходимость гласности по отно­шению к нарушителям прав чужой собственности. Не каждый обыватель согласится признать себя виновным в нарушении целомудрия, но едва ли кто будет отрицать пользу литературы, призывающей к борьбе с безнравственностью, и так далее.
Известно, что святитель Димитрий Ростовский, пламеневший огнем борьбы за истину Христову, высоко ставил значение печатного слова. Он пишет: "Бог о летописании мене не истяжет. А о сем, аще молчать против раскольников буду, истяжет. Не спит страж, стрегий нощию, – не подобает и духовнаго стада пастырю сонливу быти. Речеся во псалмех: не воздремлет, не уснет храняй Израиля". И в другом месте: "устная беседа близ токмо слышится, а яже писанию предаются, та и в концы вселенныя проис­ходят"...
Если причт по недостатку личных средств не най­дет возможным в год уделить три рубля на выписку журнала, то настоятель церкви может предложить церковному старосте выписать журнал на добро­вольные приходские пожертвования, причем следует указать на протокол епархиального съезда, где вы­ражено согласие церковных старост на организацию Губернского общества трезвости. Такие кооперати­вы, как кредитные товарищества, потребительские лавки, общества трезвости, а также библиотеки и чи­тальни, могут выписать журнал без особого ущерба для своего бюджета. Во всяком случае, необходимо, чтобы каждый приход выписал по одному экзем­пляру журнала. Тогда будет правильно поставле­но издательское дело, журнал с честью выполнит возложенную на него миссию и останутся средства для дальнейшей организации Губернского общества трезвости...»
Несмотря на успешно прошедший съезд духовен­ства, дело борьбы со страшным злом жизни народ­ной – пьянством – почти не сдвинулось с места. Волей-неволей отцу Николаю пришлось анализиро­вать окружающую его действительность, смотреть, на что можно было бы опереться. На общество? На духовенство? От кого ожидать помощи в борьбе с этим страшным злом? «Может быть, у правитель­ства? – вопрошал священник, анализируя совре­менную действительность и призывая духовенство к борьбе со злом пьянства на страницах журнала "К Свету". – Несмотря на все заверения последне­го в том, что борьба с пьянством отныне становит­ся государственной задачей, к сожалению, мы не видим, чтобы правительство в действительности шло к сокращению среди народа пьянства. Ведь ежегодный доход от продажи вина простирается до 985,5 млн. руб. По размерам своим эта статья явля­ется самой главной статьей в смете государственных доходов. При настоящих условиях трудно ждать, что правительство сумеет и сможет в ближайшем буду­щем отказаться от этой статьи доходов. <...> Может быть, от Государственной думы? Но кто хорошо зна­ком с работой Государственной думы, кто вниматель­но вслушивался, как решался "пьяный вопрос" в ней всякий раз, когда заходила о нем речь, – тот не будет обольщать себя напрасной надеждой на Думу. Вне­сенный крестьянскими депутатами законопроект о мерах борьбы с пьянством полтора года тому назад всё еще рассматривается в комиссии, и неизвестно, когда он увидит свет и сделается предметом обсуж­дения в самой Думе. 24 февраля, когда при обсужде­нии сметы неокладных сборов известные борцы за трезвость народную – члены Государственной думы выступили с горячими речами против существую­щей системы взимания налогов путем винной про­дажи, члены Государственной думы оставили зал и разошлись по кулуарам, а некоторые депутаты даже заснули на своих креслах. <...>
Может быть, современное интеллигентное обще­ство возьмет в свои руки дело борьбы с этим страш­ным злом? Но мы уже с достаточной ясностью видим, при каких неблагоприятных, ненормальных (в смыс­ле трезвости) условиях воспитывается современная наша учащаяся молодежь, эти будущие светильники и руководители народной жизни, и как мало шансов на то, что из этой молодежи могут потом выйти убежден­ные и преданные борцы против пьянства, которые с настойчивостью и успехом поведут дело борьбы против этого страшного бича человечества. <...>
В самом деле, мы что-то не слышим, чтобы пре­подаватели учебных заведений и учителя народных школ по крайней мере в Тверской губернии стояли во главе обществ трезвости, в ряду ее борцов или особенно уж симпатизировали самой идее трезвости.
Святое дело борьбы с пьянством могло бы, конеч­но, взять в свои руки наше духовенство и под благо­датным покровом Святой Церкви и с ее помощью повести это дело с большим и надлежащим успе­хом. <...> Но, к сожалению, само духовенство иногда платит постыдную дань этому страшному молоху русской жизни, само бывает повинно в этом общем грехе и, прежде чем начать дело борьбы против него, должно позаботиться об исцелении самого себя от этого страшного недуга. Я не хочу никого обвинять, я только подчеркиваю всем известное печальное яв­ление в жизни духовенства. Если духовенство хочет быть светочем, руководителем народа в деле трезво­сти, если оно хочет его вести к желанному свету и лучшему будущему, оно само должно в деле трезво­сти стоять на должной высоте. Разве может слепой вести слепого? Кроме того, чтобы заранее быть уве­ренным в полной победе над этим страшным много­головым чудовищем, этой ужасной гидрой русской жизни – пьянством народным и чтобы обеспечить себе эту победу, духовенству необходимо, так ска­зать, мобилизовать все свои наличные лучшие силы, сплотить все свои разрозненные отряды в одну мо­гучую сильную рать и общими силами, дружно, немедля ударить против общего врага – и тогда победа будет несомненна. Но наше духовенство, к великому прискорбию, к такой дружной, совмест­ной, общей работе вообще и против пьянства в част­ности как-то не привыкло, избегает ее; духовенство привыкло и предпочитает почему-то бороться в оди­ночку, в разброд, отдельными отрядами и от этого много теряет в смысле успешности борьбы.
Говоря о такой страшной разобщенности духо­венства, непривычности его к совместной, дружной работе, я имею в виду главным образом духовенство Тверской епархии.
Факты налицо. Недавно был в Твери епархиаль­ный съезд. На съезде был поднят вопрос о мерах борьбы против пьянства. Яркими красками была на­рисована страшная картина зла, происходящего у нас от пьянства. <...> Сделан был призыв объединиться всем в святой борьбе против этого страшного бича человечества, призыв горячий, страстный; духовен­ство также, по-видимому, горячо откликнулось на этот призыв и решило организовать епархиальное общество трезвости, которое и возьмет на себя за­дачу сплотить, объединить разрозненные общества трезвости, которых в Тверской губернии насчиты­вается около ста, и выработает более однообразные, более разумные и совершенные меры борьбы против страшного зла – пьянства. Казалось бы, что победа будет более обеспечена, но горькая действительность принесла совсем неожиданные результаты. Ока­залось, что то был только минутный порыв, может быть, и искренний, а может быть, искусственный, только для виду. <...>
Или, может быть, духовенство не верит в целесо­образность и святость подобной борьбы, не считает ее обязательной для себя, необходимой, думает, что она не вяжется с их прямыми пастырскими обязан­ностями, противна им как служителям Христа? Или духовенство решило занять выжидательное положе­ние в качестве постороннего зрителя <...>.
Со всех сторон говорят и пишут, что на наше духовенство рассчитывать в начатом деле нельзя, что духовенство слишком стало апатично, лениво, ничем не интересуется, ничего не читает, ничем, кроме требоисправления, не занимается, что в деле трезвости ждать от духовенства сочувствия и под­держки нельзя, так как само оно пьет, картежничает, и оно с радостью встретит смерть начатого дела, кото­рое нарушает их покой и тревожит заснувшую совесть и т. п. Больно, жутко становится от этих нареканий на наше духовенство, от этих страшных обвинений против него. Я уверен, что эти позорящие духовен­ство отзывы не соответствуют действительности и идут от лица недругов духовенства, от лица его врагов. Я думаю, что среди нашего современного духовенства сокрыты лучшие, благородные силы нашей страны, в нем залог нашего светлого будущего, от него долж­но произойти оздоровление нашей обнищавшей, измученной, пропившейся Родины, ее нравствен­ное обновление и спасение. Мы верим, что и в деле борьбы со страшным бичом народным – пьянством духовенство станет впереди и поведет ее под по­кровом Святой Церкви Христовой, с ее помощью, с должным успехом и приведет наконец к полной, желанной победе, – оно спасет русский народ от этого страшного зеленого змея».
Несмотря на все трудности, отец Николай не уны­вал от неудач в борьбе с пороками, использовал в этой борьбе все средства, побуждая духовенство на созидательные действия. 12 июля 1910 года он со­брал частное совещание из участников епархиально­го съезда, сочувствующих делу отрезвления народа. В своей приветственной, обращенной к ним речи он вновь обрисовал яркую картину страшной язвы, ко­торая разъедает русскую народную жизнь, – народ­ное пьянство и призвал к объединению всех благо­разумных людей. Напомнил, что уже были попытки приступить к исправлению этого зла, напомнил о прошедшем в прошлом году съезде и с горечью от­метил, что все благие намерения съезда остались на бумаге и не приведены в исполнение. Отец Николай рассказал, что избранный епархиальным съездом организационный комитет бездействует, личная его попытка выработать план организации Губернского общества трезвости и программу его действий кон­чилась неудачей, обращение к епархиальному духо­венству и представителям существовавших обществ трезвости остались гласом вопиющего в пустыни: проект, им предложенный, не встретил ни возраже­ния, ни одобрения, ни добавления, ни замечаний с чьей бы то ни было стороны. Дело организации жур­нала "К Свету" со стороны духовенства и представи­телей местных обществ трезвости было встречено полным равнодушием.
«Журнал имеет, – сказал отец Николай, – около трехсот подписчиков, в том числе одну треть ино­епархиальных и светских лиц; нет постоянных со­трудников; представители и руководители местных обществ трезвости не делятся на страницах журна­ла ни сведениями о деятельности своих обществ, ни опытами своей борьбы с народным злом и вообще не подают никаких признаков своей жизни. Самое дело издания, всю черновую работу его, наконец всю ма­териальную часть по издательству приходится нести на себе одному редактору. Он, редактор, хорошо со­знает, что журнал слишком далек от той идеальной постановки, которая предусматривалась програм­мой журнала, сознает, что журнал страдает многи­ми недочетами, но устранить их, поставить журнал на желанную высоту и вообще справиться со столь серьезным и важным делом, каким является дело из­дания журнала, он один не в состоянии. Между тем в высшей степени желательно и необходимо дело издания журнала сохранить. Необходимо для этого, чтобы у дела был не один человек, а около него встала бы целая организация из людей, убежденных – бор­цов трезвости, людей верующих и преданных Святой Православной Церкви».
После обсуждения касающихся издания журнала вопросов собравшиеся высказали ряд дельных пред­ложений. Был избран организационный комитет для выработки программы для предстоящего съезда представителей обществ трезвости и решено пред­ставить эти инициативы на рассмотрение правящего архиерея Тверской епархии.
Одним из постановлений прошедшего в декабре 1909 года епархиального съезда было решение об участии духовенства в создании кредитных товари­ществ. Заботясь о духовном просвещении паствы, отец Николай не мог не заботиться и о ее материаль­ном положении, тем более что крестьяне переживали тяжелое время: под влиянием целого ряда неурожай­ных лет, падения промыслов и отсутствия заработ­ков они были на пороге голода. У большего числа крестьян среднего достатка хлеба хватало только до Рождества или нового года, а затем крестьяне поку­пали его в городе. Наступал конец весны, а у кре­стьян не было хлеба ни для себя, ни на семена для посева. И крестьяне вынуждены были идти к ростов­щикам, которые хотя и давали необходимое, но под большие проценты или давали деньги под будущие работы. И люди становились перед суровым выбо­ром – или влезать в новый долг, или оставлять зем­лю незасеянной, без всякой уже надежды избавиться потом от грядущей бедности. Для исправления этого положения отец Николай предложил создать кредит­ные товарищества, которые могли бы выручать по­павшего в трудное положение каждого их участника. Поскольку сами крестьяне не проявляли инициа­тивы организовываться в такие товарищества, отец Николай предложил, чтобы священники, как люди образованные, взяли на себя инициативу организа­ции кредитных товариществ, учитывая то, что кре­стьяне не были просвещены ни в юридических, ни в финансовых, ни в экономических, ни даже в сугубо сельскохозяйственных вопросах, между тем как от правильного решения этих вопросов зависело благо­состояние их семей. А бывало, что кто-то из крестьян и начинал разбираться в этих вопросах, но зачастую использовал эти знания исключительно для себя и часто для наживы, обмана и эксплуатации невеже­ства своих собратьев-крестьян. Отец Николай счи­тал, что священники, как напрямую соприкасающи­еся с народом, не должны уклоняться от исполнения этого нравственного долга.
Он писал в журнале «К Свету»: «Ведь духовенство не имеет нравственного права спокойно и равнодуш­но смотреть на беспомощность своей паствы в материальном отношении: нельзя людям, обремененным семьями, людям голодным говорить только о небе и заставлять их забывать землю с ее нуждами и неу­молимыми требованиями; не могут пастыри Церкви Христовой с успехом выполнять свое великое служе­ние и продолжать дело Христово, если материальное благосостояние их пасомых не будет более или менее сносно, – ведь материальное благосостояние паствы и духовно-нравственное развитие ее находятся в столь тесном взаимодействии, что меры, направлен­ные к улучшению материального быта ее, несомнен­но, облегчат пути и способы к поднятию умственно­го и нравственного ее уровня. <...>
На основании личного опыта не скрою и того, что духовенству, решившемуся принять на себя руково­дящую роль в кредитных товариществах, предстоит немало заботы и работы, так как большая тяжесть по ведению книг отчетности и вообще всех операций товарищества неминуемо ляжет всё-таки на священ­ника, <...> но истинному пастырю Церкви, искренно болеющему за свою паству, помнящему завет свято­го апостола: сильные должны сносить немощи бес­сильных и не себе угождать (Рим. 15: 1), бояться этих трудов не следует. Если пастырю Церкви с помощью кредитного товарищества удастся выручить своего пасомого из беды, удастся поставить убогое хозяйство крестьянина в такое положение, когда крестьянин освободится от назойливой, всепоглощающей мысли о насущном куске хлеба и когда для него откроется возможность других запросов, других интересов, бо­лее высоких, духовных, – пусть он тогда знает, что недаром он прожил на свете, а это сознание будет для него великим утешением, наградой за его труды».
Многие из числа духовенства считали, что не дело пастыря заниматься этим мирским делом, его дело – это забота о спасении душ, о духовном окормлении и участие в устройстве кооперации уронит авторитет пастыря в глазах паствы.
Решив показать, что участие в таком товарище­стве напрямую может способствовать исполнению христианской заповеди, отец Николай на страницах журнала «К Свету» рассказал о бывшем с ним случае. Каждый год кредитное товарищество обычно к маю раздавало уже все имеющиеся у него деньги, так что к этому времени ничего не оставалось. И именно тогда пришла просить женщина-вдова, Феодора Фролова.
Ей было нужно 20-25 рублей на свадьбу. Дочь вдовы просватали за жениха, но было оговорено приданное в 25 рублей. И она пришла к отцу Николаю просить на это ссуду до осени. А в товариществе в это время уже не было денег. Это произошло в самый празд­ник святителя Николая чудотворца, 9 мая. Звонили к утрене. Отец Николай собрался идти в храм, когда ему сказали, что какая-то женщина его спрашивает. Он вышел и увидел уже ранее приходившую к нему с этой просьбой Феодору.
– Ну что тебе? – спросил отец Николай.
– Да будь отец родной, вызволи из беды: дочь вот просватала в свою деревню, свадьба назначена через неделю, а в это воскресенье непременно должна вру­чить жениху приданное – 20 рублей. Не отдашь – дело расстроится, а уж больно хочется дочку при­строить, пока жива, пока ноги таскают. Помоги, родной! Обегала всю деревню – и всё без толку; у всех теперь нужда, да и кто поверит мне – бедной вдове! Продать нечего. Хотела было рожь на полосах продать, набивалась мужикам, за пятнадцать рублей всего уступала – никто не берет. У кого денег нет, кому не надо, кто боится, сподобит ли Бог и свою-то убрать с поля, мало ли что может случиться... Помоги, кормилец, моему бабьему горю, пожалей ты нас сирот, – умоляла она со слезами.
– Да денег-то, бабушка, нет, – сказал отец Николай.
– Да уж как-нибудь расстарайся, родной. Ну, если ты откажешь, что буду делать я тогда... – голосила она.
Вот, подумал священник, пристала глупая баба: дай да дай ей денег, где хочешь возьми, а дай. А где их взять-то? В кассе остались одни копейки. Своих денег в данный момент совсем нет. А женщина всё стояла и плакала, и свое всё твердила. Досада взяла. Не удержался отец Николай и, прикрикнув на нее, ушел в церковь. Ушел, а на душе скверно стало, как будто он преступление совершил. Внутренний го­лос настойчиво ему говорил, что надо бы помочь женщине, нехорошо он поступил, человек плачет, убивается, взывает о помощи, а он безучастно мимо прошел. Невыносимы стали эти упреки совести, и он послал разыскать женщину, чтобы сказать ей, что после обедни даст ей нужную сумму, выпросит у одного человека. К сожалению, посланный женщи­ны не нашел – получив отказ, она ушла. Начал отец Николай служить литургию, а плачущая женщина из ума не выходит. Пением священных песнопений он попытался прогнать тяжелые мысли, но не тут-то было. Поются стихиры в честь угодника Божия свя­тителя Николая, а перед ним из жизни святителя встает факт, как угодник Божий ночью тайком под­крался к хижине бедняка, обрекшего трех своих до­черей на позор, подбросил кошельки с золотом и тем спас несчастных от позора и гибели. И опять перед глазами отца Николая предстала стоящая на коленях плачущая женщина. Бредет она, беспомощная, теперь в свою убогую избу, обливаясь слезами, бредет к сво­ей бедной дочери, чтобы сказать ей, что счастью ее не суждено сбыться. И слышит отец Николай упрек от святителя: «Зачем оттолкнул бедную вдову и не оказал ей помощи?» Закончилась церковная служба, пришел священник домой, а праздника в душе нет. Занял он тогда у благодетеля нужную сумму и решил тотчас послать их женщине: правлением товарище­ства ему было разрешено удовлетворить просьбу Фроловой, если будут деньги.
В этот период в доме отца Николая жил молодой человек, Александр Тодорский[6], который помогал ему в издании журнала. По просьбе отца Николая он направился в деревню, где жила женщина, от­стоявшую за десять километров от Власьева. После долгих поисков он наконец нашел избу вдовы Феодо­ры Фроловой, и его глазам предстала такая картина. В бедной, убогой избе у окна с шитьем сидит молодая девушка и, плача, тихо напевает что-то очень-очень грустное. Слезы текут по ее лицу и капают на шитье, на лавку. Оплакивая свою горькую участь, она не услышала, как отворилась дверь и в избу вошел незнакомый человек.
– Послушайте, здесь живет Феодора Фролова? – спросил Александр Тодорский.
– Здесь, – ответила девушка, – а что вам нужно? – Да вот я деньги принес вам.
– Какие деньги?
– Да из Власьевского товарищества.
Только тут девушка поняла, в чем дело, лицо ее преобразилось, и она побежала в горницу позвать мать. На крик дочери пришла мать и сначала никак не могла поверить словам дочери, пока пришедший не отдал ей 20 рублей. Радости бедной вдовы не было границ. Она горячо, со слезами на глазах молилась Богу и благодарила святителя Николая, пославшего ей на свой праздник великую милость. Горя, которое повисло над бедной семьей, как не бывало. Благодаря оказанной помощи через несколько дней состоялась свадьба.
Отец Николай рассматривал этот случай не как относящийся к нему, потому что он сделал то, что должен был сделать, а если бы не сделал, то это бы был ему грех, а как пример того, что во многих случа­ях само кредитное товарищество могло бы оказывать помощь своим нуждающимся или попавшим в беду членам.
Усердный труженик, отец Николай не боялся вы­сказываться публично относительно неправомер­ности поступков духовенства, хотя бы и некоторые и занимали начальствующие должности, например, благочинных. И, когда, по предоставленному духо­венству епархиальным начальством праву выборов благочинного, вместо избранного кандидата (сверх всякого ожидания и вопреки воли духовенства) в благочинные благодаря некой интриге попал совсем иной человек, отец Николай выступил с критикой подобного рода действий ставшего благочинным священника, написав: «Дай Бог, чтобы братский мир царил между отцом благочинным и подведомственным ему духовенством и между ними установились добрые и любовные отношения, <...> для сего мало облечься благочиннической властью, а необходимо прибрести в глазах духовенства еще авторитет и ува­жение, только тогда власть и будет высока, а на одной строгости да задоре-то далеко не уедешь».
Во всё время существования журнала «К Свету» все заботы, все тяготы ежедневных трудов лежали на отце Николае. Вот как писал об этом единствен­ный сотрудник журнала Александр Тодорский: «...К величайшему сожалению, № 1 журнала "К Свету" за 1913 год, как видите, слишком запоздал своим вы­ходом. Конечно, многие обвинят редакцию, – "поле­нилась редакция" – наверное, скажут некоторые из вас. Нет, друзья! Слишком трудна при одиночестве, слишком "кропотна" работа по составлению номера журнала, а особенно в первый месяц нового года. Тут и переписка с сотней редакций об объявлениях, и переписка с читателями и сотрудниками, контак­ты с типографией, с почтой, со служащими, словом, что-то невыразимое творится в каждой редакции в начале года, а особенно там, где приходится работать одиноко, без помощников, и я удивляюсь, как это не "свалится" от переутомления наш глубокоуважаемый редактор отец Николай.
Как сложна редакционная работа. Помню, как часто с отцом редактором мы сидели "напролет" целые ночи над составлением журнала, исправляя рукописи, делая мелкие заметки, проверяя корректуру и тому подобное, и верьте, читатель, – легче возить воду на себе, чем эта работа по изданию журнала. Каждый номер "в болез­нях" рождала редакция. Прожив четыре месяца под од­ной кровлей с отцом редактором, я при помощи добрых людей "пристроился" в казенное учреждение, но связи с приютившим меня журналом я не покидаю и сейчас. Но, несомненно, много помогать редакции я уже не могу. А отец редактор всё неутомимо работает и работа­ет и конечно в "болезнях рождает чадо свое"...»
Состоявшийся в декабре 1911 года съезд духовен­ства Тверской епархии подтвердил важность издания журнала «К Свету» и просил благочинных собрать плату с приходов, куда журнал уже был разослан, а также выразил желание, чтобы журнал и далее про­должал свое существование; съезд посчитал своим нравственным долгом рекомендовать журнал всем причтам и народу епархии.
За три года своего существования журнал «К Све­ту» обратил на себя внимание читателей и в других епархиях, всё чаще стали печататься о нем положи­тельные отклики как об одном из лучших журна­лов, который представляет интерес не только для крестьян, но и для всех образованных людей. Один из священников Волынской епархии опубликовал в «Волынских епархиальных ведомостях» отзыв о жур­нале: «Журналы всё больше наполняются объявле­ниями об открытии подписок на 1913 год.
Но вот важный вопрос: какой журнал в настоящее время более всего пригоден для народного чтения, притом доступен для каждой церкви по цене?!
Пишущий эти строки давно и много этим вопро­сом интересовался; не один год он тратил по несколь­ку рублей своих денег на выписку журналов для прихожан, пока наконец не остановился на журнале "К Свету", который понравился крестьянам и очень полезен для них. Впрочем, я должен оговориться. Журнал "К Свету" с удовольствием и пользой мог бы быть прочитан и каждым образованным человеком, сочувствующим просвещению народа в духе рели­гиозно-нравственном, а пастырь, кроме того, мог бы воспользоваться им как отличным пособием при ве­дении внебогослужебных собеседований с народом.
Помещая в журнале "К Свету" статьи, между которыми проходят через все номера журнала инте­ресные по содержанию и картинному изложению и вообще очень назидательные рассказы, повести, очер­ки на разнообразные темы: против неверия, против пьянства и за трезвость, против хулиганства, скверно­словия и так далее, – отец Николай Лебедев (изда­тель-редактор), очевидно, болеет душой за погибше­го брата и много трудится для того, чтобы внедрить в сердцах народа веру в Бога, страх Божий, честность, трезвость и другие добродетели. Широкий отдел уделен антиалкогольной литературе. В каждом но­мере журнала помещаются весьма назидательные стихотворения, написанные благозвучно (многие го­дятся для заучивания детьми в школе). Есть краткий отдел – "Церковно-общественный". Вообще журнал разнообразный по содержанию. Между прочим, имея желание расширить рамки своего журнала (конечно, при условии достаточного для этого числа подписчиков), издатель приглашает в сотрудники священни­ков и других лиц, способных своим словом "зажечь сердца людей"».
Сам отец Николай вспоминал впоследствии, насколько тяжело ему было иногда созидать свое детище – журнал, столь необходимый для просве­щения паствы. «Жутко становится, когда вспомнишь, сколько волнений и тревог, сколько тяжелых минут пережито за всё это время. Иногда я изнемогал под напором тяжелых обстоятельств и великой силы зла, не раз готов был похоронить свое любимое детище, но сознание того страшного зла, которое причиняет пьянство родной стране, родному народу, заставляло снова браться за работу».
Активная церковная и в особенности обществен­ная деятельность отца Николая не встретила со­чувствия со стороны гражданской власти. В глазах светского начальства из-за активной своей деятель­ности он считался неблагонадежным, и его деятель­ность была взята под подозрение. Когда в Тверской губернии проходили выборы в III Государственную думу от духовенства и кандидатура отца Николая на уездном съезде прошла большинством голосов, губернатор Николай Георгиевич Бюнтинг выразил неудовольствие, что священник участвует в выбо­рах, и сообщил об этом архиепископу Тверскому Антонию (Коржавину); тот передал о неудовольствии губернского начальства священнику, и отец Николай снял свою кандидатуру с выборов.
В соответствии с благословением епархиально­го архиерея, отец Николай состоял членом уездного и губернского попечительств народной трезвости. На одном из заседаний, где присутствовал губерна­тор, отец Николай стал описывать действительное положение вещей в области народного пьянства, на­деясь, что присутствующее начальство услышит, а если пожелает, то и поможет исправить положение. Отец Николай сказал, что правительство в борь­бе с пьянством не вполне искренне, что те меры, которые предлагаются правительством в виде учреждений попечительств, являются лишь жалким паллиативом и целей не достигают, что правитель­ство слишком слабо борется с шинкарством и почти не помогает людям, действительно борющимся с пороком винопития. «Это, – сказал священник, – я испытал на своем собственном опыте». Прав­да, высказанная публично, привела губернатора в ярость, отец Николай немедленно был уволен от членов уездного и губернского попечительств о на­родной трезвости, а издаваемый им журнал, выписываемый до этого чайными и читальнями попечительств в губернии, стал изыматься из библиотек и был запрещен для подписки. В апреле 1912 года за статьи против казенной продажи водки, против монополий и на другие злободневные темы губерна­тор вызвал к себе отца Николая и пригрозил ему, что вышлет его из Тверской губернии и закроет журнал.
Только заступничество архиепископа Антония (Кор­жавина), который ценил и высоко ставил самоотвер­женную деятельность священника по борьбе с пьян­ством, спасло его от высылки, а журнал от закрытия. По предложению архиепископа в виде компромисса над журналом была учреждена негласная цензура; цензором был назначен бывший инспектор семина­рии, которому до отдачи в печать журнал представ­лялся для предварительного просмотра.
По постановлению съезда духовенства Тверской епархии, состоявшегося 16 декабря 1909 года, и по благословению епархиального архиерея должно было открыться Епархиальное общество трезвости (что было подтверждено впоследствии 16 апреля 1913 года) и даже выработана программа для Всерос­сийского празднования дня трезвенности в Твери. Но Общество к этому времени не открылось, и идея трезвости потерпела в Твери поражение: ни праздни­ка, ни открытия Общества не состоялось, так как за эти несколько лет епархиальные власти так и не по­лучили на свой запрос ответа от губернатора.
Только 15 декабря 1913 года, в значительной степе­ни благодаря усилиям отца Николая, в Тверской епар­хии было наконец открыто Епархиальное общество борьбы с народным пьянством. Открытие Общества архиепископ Тверской Антоний приурочил ко дню, когда должен был проходить епархиальный съезд духовенства, чтобы тем самым дать возможность всем желающим из числа духовенства вступить в число его членов и таким образом с первых шагов связать деятельность Общества с жизнью епархии.
В этот день архиепископ Антоний в кафедральном Спасо-Преображенском соборе отслужил литургию в сослужении ректора Тверской духовной семинарии архимандрита Вениамина (Федченкова), протоиере­ев настоятеля собора Петра Александровича Соко­лова и ключаря собора Николая Николаевича Бого­словского, настоятеля Николо-Столпенской пустыни игумена Амвросия (Сретенского) и представителей известных в Тверской епархии обществ трезвости – священника Николая Лебедева и священника Успен­ской церкви в Вышнем Волочке Иоанна Виноградова. В час дня в архиерейском доме при собрании всего тверского духовенства, депутатов съезда – как свя­щенников, так и церковных старост – состоялось торжественное открытие Общества.
Архиепископ Антоний рассказал о задачах Обще­ства и почему открытие его приурочено ко времени работы епархиального съезда. Затем отец Николай Лебедев зачитал устав Общества. Был оглашен список членов Общества как действительных, то есть дав­ших обет безусловной трезвости (34 человека), так и членов-сотрудников (43 человека), то есть сочув­ствующих целям Общества, но не пожелавших взять на себя обязательства полного личного воздержания от употребления спиртных напитков. Отец Николай рассказал о задачах новооткрываемого Общества, о необходимости для духовенства подвига лично­го воздержания, на который современные пастыри зовутся переживаемым историческим моментом и о котором каждому пастырю говорит его совесть и высокое призвание быть светильником для паст­вы, всем своим образом жизни подавая ей пример. В заключение отец Николай горячо призвал духовен­ство и лучших из мирян примкнуть к неотложному и святому делу борьбы со страшным злом нашей Роди­ны – народным пьянством. Архиепископ Антоний разъяснил права и обязанности действительных чле­нов и членов-сотрудников, и затем состоялись выбо­ры должностных лиц.
Председателем Общества был избран архиепи­скоп Антоний, товарищем – ректор семинарии архимандрит Вениамин, секретарем – священник Николай Лебедев, кандидатом к нему – священник Константин Михайлович Ветлин, членами правле­ния – священник Александро-Невской церкви Твери Лев Иванович Крылов, епархиальный миссионер священник Иоанн Иоаннович Ильигорский и свя­щенник настоятель кафедрального собора протоие­рей Петр Александрович Соколов – и кандидатами к ним священник тверской Никольской на Зверинце церкви Петр Христофорович Соколов и священник тверского женского Христорождественского монастыря Алексий Константинович Бенеманский[7]. Печатным органом епархиального Общества трезво­сти был избран журнал «К Свету»; небесным покро­вителем Общества – святой благоверный великий князь Михаил Тверской.
Заботясь о духовном просвещении своей паствы, о ее отрезвлении, отец Николай не игнорировал и ее материальное положение, во многих случаях бедственное. Понимая, насколько материальное поло­жение крестьян зависит от природных условий, и в частности от употребления новейших способов об­работки земли, он часто устраивал с ними беседы на сельскохозяйственные темы, убеждая крестьян улуч­шать обработку земли, следить за тем, чтобы почва не истощалась, убеждая приобретать современные сельскохозяйственные машины и инвентарь, с помо­щью которых можно делать свой труд более произво­дительным и легким. Он убеждал крестьян вводить травосеяние. В деревне Пасынково, где у крестьян не было на этот счет единодушия и они не хотели сеять траву под предлогом отсутствия средств, он на свои средства приобрел семена клевера и под свою ответ­ственность засеял ими поля.
Для более успешного развития сельского хозяй­ства отец Николай открыл Власьевское кредитное товарищество, которое своей деятельностью охва­тило 33 селения с восемьюстами жителей. Товари­щество проработало одиннадцать лет, ссужая бед­няков деньгами, приобретая для них лучшие семена ржи, овса, льна, сельскохозяйственные машины, вы­писывая из питомников саженцы яблонь и вообще посадочный материал. Многие работы делались от­цом Николаем для Товарищества бесплатно, бес­платно предоставлялось помещение, отопление и освещение. В 1914 году, по инициативе священника и при его непосредственном участии, когда он был и инженером, и мастером, и рабочим, для Товарище­ства был выстроен отдельный каменный дом.
После падения монархии были назначены выбо­ры в Учредительное собрание, которое должно было избрать форму государственного устройства. Стра­на стояла на перепутье, и отец Николай с тревогой наблюдал, что будет с Русской Церковью. Епископат относительно устройства будущего страны ничего не предлагал и никаких указаний, будучи сам растерян, не давал, а «само духовенство, – писал отец Нико­лай, – очевидно, остается, как и всегда, совершенно инертным и индифферентным к этому исключитель­ному по своей важности историческому моменту и обсуждением предвыборного вопроса не занимается <...>. Конечно, для нас, православного духовенства, и для нашей верующей паствы как членов Церкви Христовой совершенно безразлично, какой бу­дет установлен у нас в России образ правления – монархический или республиканский, будет управ­лять государством или новоизбранный царь, или президент, как во Франции и Америке, но весьма не безразлично то обстоятельство, из кого именно будет состоять самое Учредительное собрание, какая именно партия возьмет перевес, а следовательно, кто будет управлять государством и сочинять новые основные государственные законы, представителем чьих интересов будет лицо, поставленное во главе государственного управления. Как чада Церкви Хри­стовой, мы не должны, собственно, принадлежать к какой-нибудь определенной партии, не должны свя­зывать себя какой-либо партийной дисциплиной, но мы должны принять все меры к тому, чтобы в Учре­дительное собрание попали "лучшие люди Русской земли", горячо любящие свою Родину, искренно ей преданные, не представители той или иной партии, а люди "цельные", хорошо знающие действитель­ные нужды народные, т. е. люди, для которых благо Родины, ее счастье, ее величие дороже и выше всяких партийных расчетов, – люди, для которых дорого не только материальное благополучие русского наро­да, но не менее дорог и его нравственный и религи­озный облик, дорога вера и Церковь Православная. Следовательно, духовенство Церкви Православной, как поставленное на страже веры и нравственности народной, призванное пещись о спасении душ своих пасомых, должно озаботиться, чтобы в Учредитель­ное собрание вошли люди не только государственно­го ума, но и благочестия, защитники не только госу­дарственных интересов, но и церковных, которые бы сумели постоять там за веру православную, за святы­ни русского народа».
Отец Николай отмечал, что все правые партии, бывшие активными при монархии, замолчали, ак­тивными оставались лишь левые, социалистические партии, которые в своих программах не оставляли места ни для Церкви, ни вообще для религии. Обо­зревая русское крестьянство, с которым духовен­ство в основном и имело дело, отец Николай писал, что «духовенство при желании и энергии могло бы направить и выборы, и самую законодательную ра­боту на верный путь, в надлежащее русло. И в этом случае духовенство бы только исполнило свой пря­мой долг и перед народом, и перед Церковью, и перед исстрадавшейся Родиной. Но вот в чем вопрос: захочет ли духовенство выступить в нужный момент и примет ли активное участие в предвыборной кам­пании? Судя по тому, как проявляет себя православ­ное духовенство в переживаемое Родиной трудное время, в эти критические минуты, нельзя надеяться, чтобы оно прониклось и на сей раз сознанием всей важности переживаемого момента, пробудилось бы от своей обычной спячки, своей растерянности и проявило нужную энергию и должную мощь, тем более что необходимых указаний и директив от тех, от кого бы следовало их получить, оно не получает: почивают на лаврах те, кто бы должен быть светиль­ником для загнанного сельского духовенства и идти впереди, указывая ему дорогу. Время уже упущено, и едва ли постараются наверстать потерянное. <...> Стражем поставил Господь нас, православное духо­венство, над домом Своим, над русским народом, но плохо пасем мы это вверенное нам стадо, плохо оберегаем мы его от разных хищных волков. И Господь взыщет с нас за это нерадение».
После Февральского переворота и отречения импе­ратора от престола журнал «К Свету» стал не только печатным органом, существовавшим благодаря инициативе отца Николая, он стал неофициальной частью «Тверских епархиальных ведомостей» – официального печатного органа Тверской епархии, а сам отец Николай был назначен редактором ведомо­стей. Наблюдая церковную жизнь в епархии и весьма не удовлетворяясь ею, отец Николай писал о положе­нии журнала в новых условиях: «Когда всевозмож­ные и многочисленные партии и организации успели обзавестись своими печатными органами и выступи­ли на защиту своих партийных интересов, думалось, что и духовенство местной церкви проснется от сво­ей долгой спячки и выступит со свободным, смелым и правдивым словом на защиту тех вековых устоев, на которых строилась Русь православная, – на защиту Церкви Христовой и ее учения, на защиту, наконец, своих прав и обязанностей; думалось, что пастыри Церкви Христовой в эти страшные дни, дни тревог и сомнений, безверия и адской злобы, развернут свое светлое знамя христианской свободы, братства и любви и поведут свое мятущееся словесное стадо к Источнику Света и Правды и Любви – Христу.
Казалось, что в переустройстве органа примут участие новые и лучшие силы епархии. <...> Но меч­ты так и остались мечтами».
Описывая положение России, создавшееся к на­чалу октября 1917 года, отец Николай в проповеди на празднование Казанской иконы Божией Мате­ри сказал: «Не хватит, кажется, слов, чтобы мож­но было изобразить настоящее бедственное положение России. Вот уже с лишком три года, как мы ведем ужасную кровопролитную войну с врагом и терпим неудачу за неудачей, поражение за поражением. Одни миллионы наших воинов, грудью защи­щая Родину, пали на поле битвы, другие миллио­ны томятся в варварском плену. А враг забирается всё глубже и глубже в страну нашу. Взял Польшу, почти весь Прибалтийский край и теперь грозит нашей столице – Петрограду. Закупоривается в Европу то окно, которое с таким усилием прорубал когда-то Петр Великий.
А какую надежду мы можем иметь теперь на отра­жение врага? Где та сила, которая бы изгнала врага из пределов родной нам земли и даровала нам победу? Что представляет из себя теперь когда-то сильное, славное, страшное для врагов наше православное русское воинство? Оно покрыло себя неслыханным позором, оно постыдно бежит с позиций даже тогда, когда враг ему и не угрожает. Наша могучая когда-то рать превратилась в распущенную своевольную банду, не признающую никакой дисциплины. Наше «христолюбивое воинство» занимается всем чем угодно, но только не военным делом: оно предается пьянству, азарту, занимается спекуляцией, участвует в грабежах, насилиях, погромах и убийствах мирных граждан. Развал нашей армии небывалый.
А что творится внутри нашей Родины – страш­но и говорить. Повсюду царит полная анархия, видов власти много и в то же время власти нет, – та, что есть, почти не признается, повсюду насилия, за­хваты, грабежи, убийства. Погромы имений и культурных хозяйств стали обычным теперь явлением и получили характер дозволенности. Единый рус­ский народ подразделился на многочисленные пар­тии, враждующие между собою. Повсюду взаимная ненависть и злоба, готовая перейти в междоусоб­ную гражданскую войну. Дороговизна жизни стала небывалая. И нельзя сказать, чтобы она вызывалась необходимостью, мы создаем ее искусственно. <...> Промышленность, торговля замирает, закрывают­ся заводы, фабрики и другие частные предприятия. Многим грозит безработица. А в довершение всех зол – на нашу Родину надвигается новый страшный враг – это голод. <...>
Где же наши современные Минины, Дионисии, Палицыны, Пожарские, которые бы могли встать на защиту погибающей России? Их нет, мы не слышим их голоса, а если и раздается он, то его не хотят слу­шать, – с ними или зверски расправляются, называя их изменниками, или гноят в тюрьмах.
Русское самосознание затемнено, совесть народ­ная – чем жила наша Родина – загасла теперь.
Что же нам делать и где искать спасения от всех этих бед, что нависли над нашей Родиной, от тех страшных ран, что терзают ее тело?
А что делали наши предки в тяжкие годины? Они смотрели на эти бедствия как на наказание за грехи, как на гнев Божий, видели в них карающую и исправ­ляющую руку Божественного Промысла и прибегали с покаянием к Богу, умоляли Всесильную Заступницу земли Русской – Царицу Небесную.
И нам, по примеру предков, когда нашей Родине грозит неминуемая гибель, когда нет надежды на человеческие силы, нужно покаянно умолять Все­сильную Заступницу, чтобы Она сжалилась над Рус­ской землей, сняла пелену с глаз русского народа, про­будила бы в нем самосознание, загасшую совесть на­родную и спасла Русскую землю, как не раз спасала ее прежде. Царица Небесная, спаси нас, мы погибаем».
Говоря слово на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, отец Николай в особенно­сти остановился на воспитании детей (каким оно должно быть и каким оно было в действительности), сказав: «Так неотразимо велико бывает влияние на ребенка со стороны родителей вообще, и в частности со стороны матери. На всю жизнь в детях остается почти всё, что они видят и слышат в своей семье в младенчестве и детстве. Следовательно – семья для каждого ребенка является первой школой в деле вос­питания, а отец, и в особенности мать, – первыми его воспитателями. <...>
К великому сожалению, много ли среди нас, право­славных, найдется таких благоразумных родителей, которые бы смотрели так серьезно на дело домашне­го воспитания своих детей? Большинство родителей дело воспитания детей всецело возлагают на школу и все первоначальные заботы о ребенке сводят только к тому, чтобы ребенок был сыт, одет, обут, здоров телом. А душа ребенка остается забытой, заброшенной.
Как мало найдется таких родителей, которые бы серьезно подумали о том, что всякое их слово, всякое движение, всякий поступок быстро воспринимаются впечатлительной душой ребенка и оставляют здесь глубокий след на всю его последующую жизнь!
Много ли найдется в настоящее время среди пра­вославных таких семейств, где бы ребенку с младен­чества говорили о Боге, о правде Божией, внушали бы ему правила веры и благочестия, говорили о заветах христианского служения ближним и самоотвержен­ной любви? Укажите мне такую семью, где бы отец при свете лампады встал бы со своими детьми на утреннюю или вечернюю молитву, раскрыл бы святое Евангелие и поведал бы детям о великих и дивных делах Божия милосердия и любви к людям, расска­зал бы о великих подвигах великих людей. Укажите мне такую мать-христианку, которая бы при первом ударе церковного колокола оставляла бы "житейское попечение" и вела бы детей своих в храм Божий как место отдохновения и отрады. Напротив, с великим прискорбием приходится отмечать тот печальный факт, что семейная жизнь даже для большинства пра­вославных не является в настоящее время училищем благочестия и нравственности и всем своим укладом прививает ребенку скорее отрицательные, чем поло­жительные качества. Что на самом деле видит ребе­нок в своей семье, особенно в сельском быту? Родите­ли поглощены всецело заботой о куске хлеба, в доме постоянная сутолока, вечные ссоры из-за пустяков. Ребенок видит, как иногда отец несправедливо и же­стоко обращается с матерью, обижает престарелого больного отца или мать, слышит, как отец каждое слово свое подкрепляет крепкой бранью, на глазах ребенка предается пьянству, картежной игре. Ребе­нок всё это видит, учится, перенимает. Вот та атмос­фера, которой дышит большинство детей в ваших семьях. Идет дальше ребенок на улицу. И там то же самое. Скабрезные песни, скверные анекдоты, отборная брань, картежная игра везде, где только можно, бесчинства, безобразия, всевозможные виды хули­ганства, жестокость, разврат, – и улица продолжает отравлять ребенка своим тлетворным ядом.
А эти ночные гулянки иногда до рассвета! Сколько яда вольют они в душу ребенка. А родителям и дела до того нет, чтобы остановить ребенка, удержать его от пути погибели. Так вот какие школы прохо­дит большинство наших детей. Можно ли удивлять­ся теперь тому, что дети наши и грубы, и дерзки, и непочтительны к родителям, жестоки в обращении с другими и в пороках превосходят самых родителей. Говорят, что школа должна воспитывать, но всякое доброе влияние школы парализуется тем, что ви­дят дети дома, на улице. А теперь хотят и из школы изгнать Закон Божий. Кто же скажет детям о Боге и правде Его, кто напомнит им о заветах любви? Одно умственное развитие не сделает человека нравствен­ным. Если я буду иметь и все познания, но не буду иметь любви – я ничто. Все эти высокие лозунги: равенство, свобода и братство, не освещенные хри­стианским сознанием, – пустые и красивые только слова. Мы видим сейчас, до какого дикого озверения, до какого взаимного самоистребления, братоубий­ственной войны могут дойти люди и под этими высо­кими знамёнами, если из сердца своего изгонят Бога, забудут Его заветы...»
После Октябрьского переворота и прихода к вла­сти большевиков, отец Николай не изменил направ­ления своей деятельности. Ревностный христианин, созидатель, государственник, болеющий о нуждах народа, он предполагал, что, пока существует об­щество, существует как институт государство, оно будет направлять если и не всю, то хотя бы часть сво­ей деятельности к созиданию. Трудно было понять и принять, что наступил новый период в существо­вании Российского государства, когда из бездны как будто был освобожден сатана, который стремитель­но, как бы боясь не успеть, приступил к разрушению. По-человечески трудно было принять, что созида­тельная деятельность бесповоротно прекращалась и началась эпоха уничтожения – и на долю христиан оставалось лишь исповедничество.
Отец Николай, кроме служения в храме, продол­жал возглавлять местные кооперативные учрежде­ния, кредитное товарищество, сельскохозяйственное товарищество, потребительские общества и местную чайную. По его инициативе образовался культурно­просветительский кружок из местной молодежи. У отца Николая появилась идея объединить все виды кооперации и кружков в одном помещении. Крестьяне его поддержали и согласились использо­вать для этой цели большой деревянный дом бывшей владелицы Жуковой, перенеся его к дому товарище­ства. Был уже заготовлен для строительства фунда­мента бут. В работе принимали участие жители двух деревень. Нужны были теперь лишь плотники, но наступивший голод и дороговизна плотницких работ остановили строительство.
В 1918 году советской властью была национали­зирована типография, в которой отец Николая печа­тал журнал «К Свету», а сам священник арестован и передан в распоряжение Губернской чека. В защиту священника выступили тогда жители тридцати трех деревень, которые входили в состав товарищества, и комитеты бедноты в лице волостного председа­теля комитета бедноты С. Сухарева и председателя местного комитета бедноты В. Аполлонова, которые ходатайствовали перед властями об освобождении священника. После пятнадцати дней, проведенных в тюрьме, отец Николай был освобожден.
В 1921 году агроном села Городня Романов донес властям, что отец Николай снабжает местное насе­ление семенами клевера и огородных культур, что тот делал как председатель сельскохозяйственного товарищества, и священник был вновь арестован. Во время нахождения отца Николая в заключении было опубликовано распоряжение ВЦИКа о том, чтобы имеющиеся в наличии кооперативы при­няли меры по снабжению крестьян посевными и огородными семенами ввиду наступления голода, причем власти даже давали льготы выполнившим план, который отец Николай выполнил, но провел за это десять дней в заключении.
Свое правильно организованное хозяйство отец Николай вел с 1904 года, в 1905 году он завел сад на бросовой земле, вложив много сил на ее обработку. В 1921 году советские земельные органы подтвердили законность владения отца Николая землей, 1923 году они подтвердили это вторично и, казалось, оконча­тельно. Последние годы отец Николай много вклады­вал сил в улучшение и обновление сада. Он работал, почти не обращая внимания на то, что власти требо­вали от него уплаты всё больших и больших налогов. И это при том, что приход его состоял всего из 180 до­мов и он не брал определенной платы за требы, а кто сколько даст, и не выказывал неудовольствия, когда и ничего не давали. В 1928 году в хозяйстве священ­ника пали две лошади и пропал весь посев ржи, так что ему не удалось сжать ни единого снопа и при­шлось весь год покупать хлеб, однако ему пришлось уплатить, как если бы урожай был собран, 248 рублей налога.
В начале июня 1929 года местные власти распо­рядились с целью расширения местного совхоза «Власьево» и в соответствии с проектом землеустро­ителя изъять у отца Николая всю землю, которой он пользовался, надельную, землю, на которой рос сад, и даже приусадебную и снести все постройки, вклю­чая дом, где священник жил, к 1 октября 1929 года, а всю землю освободить в течение полутора лет. При этом отцу Николаю не отводилось взамен дру­гого места, где он мог бы построиться. Сад был отдан на уничтожение и раскорчевку без права взять из него что-либо из садовых деревьев, несмотря на то что еще весной 1929 года отец Николай посадил в нем пять яблонь. Положение священника и его семьи становилось отчаянно безвыходным.
Отец Николай обжаловал этот проект местного землеустроителя в уездном землеустроении и обра­тился к прихожанам, чтобы они подтвердили, что он обрабатывал эту землю 35 лет, сам разводил сад, что с изъятием этой земли для него и его семьи создает­ся невыносимо тяжелое положение, и поддержали его ходатайство об оставлении за ним части сада или хотя бы предоставлении земли в другом месте, где бы он смог себе выстроить дом. На состоявшихся в селе собраниях прихожане поддержали отца Николая и направили прошения властям об удовлетворении его просьбы. Несмотря на то что у священника уже не было ни земли, ни сада, власти потребовали от него уплатить за 1929 год налог в 444 рубля.
Осенью 1929 года в деревне Никифоровской, недалеко от Власьева, произошло зверское убий­ство. Едва достигшая восемнадцати лет комсомолка Мария Наумова после спектакля в клубе и состояв­шихся по окончании представления танцев, придя домой, убила свою спящую золовку – мать малолет­них детей, одного из них грудного, порезав ей горло и нанеся несколько смертельных ран. Отец Николай, беседуя с местными жителями, и в частности с чле­нами местной комсомольской ячейки, сказал им, что ответственность за это преступление ложится и на местную ячейку молодежи, которая много внимания уделяет на устройство спектаклей, танцев и увеселе­ний, вместо того чтобы уделять это время серьезной воспитательной работе, которая бы исключила воз­можность таких кошмарных фактов, как это зверское убийство. Через несколько дней после происшествия отец Николай, встретившись на мельнице с предста­вителем местной комсомольской ячейки, сказал ему, что на ячейке лежит задача перевоспитания совре­менной молодежи для предстоящего социалистиче­ского переустройства страны, подготовка кадров, соответствующих этой задаче. Работа ответствен­ная, требующая внимания и напряжения сил. «Было время, – сказал отец Николай, – когда исполнение воспитательной задачи лежало на нас, но теперь мы сошли со сцены, эти обязанности перешли к вам, на вас устремлены взоры страны, поэтому нужно более строгое, внимательное отношение к себе, нужна серьезная работа над собой, надо больше внимания уделять книге. А между тем даже партийная литера­тура молодежью не читается или мало читается, чему свидетельство лежащие неразрезанными в библио­теке книги. Нельзя сводить всю работу молодежной ячейки к устройству спектаклей, танцев и других уве­селений. Нужно принять все меры, чтобы среди моло­дежи было меньше случаев пьянства, хулиганства, поножовщины и тому подобного, что подобными поступками молодежь кладет пятно на всю партию».
19 августа 1929 года власти арестовали отца Нико­лая по обвинению в том, что он, используя свое по­ложение священника, с церковного амвона вел аги­тацию, направленную во вред советской власти. Что, после того как у него была отобрана земля, он обра­тился в праздник Преображения к крестьянам с про­поведью, где сказал, что советская власть отбирает у него землю, и просил крестьян помочь ему оставить землю в его пользовании. Отец Николай был обви­нен также в сотрудничестве с жандармским управле­нием в период революционных событий 1905 года.
В ответ на эти обвинения отец Николай написал следователям: «Я родился в деревне и детство свое провел среди простого народа. Испытав и нужду, и горе, я близко принимал к сердцу нужды и бедность народные. Еще на школьной скамье у меня созрело решение отдать все свои силы на служение темной, забитой, бесправной и бедной деревне. <...> Мне ду­малось, что нужно прежде всего внести лучи све­та и знания в темную деревню, нужно поднять ее экономическое положение, – и народ сам завоюет себе и права, и свободу. В этих видах я отказался от духовной академии, куда меня посылали как лучше­го ученика, и решил идти в священники, и именно в деревню – и я пошел. Вся моя жизнь в деревне была посвящена осуществлению моей мечты – служению простому народу. <...>
Мне предъявляется обвинение в том, что я будто имел связи с царской охранкой, был ее агентом, служил у нее на службе, узнавал, где устраивались митинги, выслеживал ораторов и потом выдавал их правительству. Обвинение слишком для меня тяже­лое, чудовищное и до глубины души меня возмуща­ющее как несправедливое и совершенно не соответ­ствующее действительности. Я решительно заявляю, что никогда я связей с царской охранкой не имел, в услужении у нее не был никогда и шпионажем ни­когда не занимался и не мог заниматься, так как это противоречило и моим убеждениям, и моей деятель­ности, и тем взаимоотношениям, которые у меня установились с самого начала моего служения в приходе вплоть до самой революции с гражданской властью и ее представителями. <...> Эти взаимоотношения совершенно исключали всякую возможность не только какой-либо связи с царской охранкой или службы в ней, но исключали даже возможность и самой мысли о том. <...>
На митинге в 1905 году я лишь был в селе Эммау­се и выступал на нем лишь с единственной целью – предотвратить возможность кровавой расправы полиции с беззащитным населением и избавить де­ревню от тех ужасных последствий, которые неиз­бежно бы обрушились на население в случае подоб­ного столкновения. <...> Население понимало меня и выразило благодарность за то, что страсти тогда не разгорелись и митинг окончился сравнительно спо­койно. <...>
Моя деятельность при царском правительстве посвящена была служению простому народу. <...> И после революции Октябрьской моя деятельность продолжала носить тот же характер служения наро­ду...»
Но следователи не вняли объяснениям священ­ника и продолжали возводить на него всё новые и новые обвинения. Возражая на них, отец Николай направил 9 сентября следователю ОГПУ Успенско­му заявление, в котором написал: «Я убедительней­ше прошу присоединить к моему делу настоящее мое заявление в качестве дополнительного показа­ния к протоколу моего допроса от 4 сентября. При означенном допросе, между прочим, выплыл новый факт для моего обвинения – в том, что я 19 августа, в день Преображения, в церкви на проповеди гово­рил якобы что-то агитационное против советской власти. Подобное обвинение является совершенным вымыслом и злостной клеветой на меня. Проповедь я действительно говорил, но эта проповедь имела чисто церковный характер и касалась лишь событий церковного праздника, и в ней не было произнесе­но ни одного слова, которое бы имело какое-либо отношение к власти и переживаемому моменту. Вот краткая схема этой проповеди. Текст: "да возсияет и нам грешным свет Твой присносущный..." Передача самих событий праздника Преображения, восторг Петра – "сотворим зде три кущи". Основа этого вос­торга – вид преобразившегося Христа, а отсюда вера Петра в Него как Сына Божия, сознание близости ко Христу, общения с Ним, а отсюда и душевного вос­торга, радости. Такого общения со Христом, а отсюда и духовной радости не лишены и мы, верующие. Это общение со Христом происходит в молитве, в хра­ме, в пении церковных песнопений, в чтении слова Божия, в таинствах Церкви. Свет Христов, свет Его святого учения, учения мира, любви и чистоты пусть будет нам путеводной звездой в нашей жизни и на­полняет наши сердца душевным миром и радостью. Вот краткое содержание всей проповеди. Ни одного слова ни о власти, ни о переживаемом моменте. <...>
Теперь несколько слов о моих обращениях к при­хожанам, о крестьянских приговорах и посылке упол­номоченных в уездное земельное управление. <...> Несмотря на то что я таким постановлением об изъя­тии у меня земли и сада и даже усадьбы, а отсюда вы­нужденной и неожиданной ликвидацией всего моего хозяйства обречен был на полное разорение и нище­ту, так как с лишением земли лишался единственного и надежного источника для существования своего и своей семьи, я ни одним словом не обвинил ни вла­сти, ни совхоз; я не набросил даже какой-либо тени на план советской власти в деле коллективизации и предстоящего социалистического переустройства страны. <...>
Мне предъявляется обвинение в противосоветской агитации, что я, опираясь на свое влияние среди населения, вел эту агитацию. Но где же я ее вел и где следы этой агитации? Ни в собраниях, ни в клубе, ни на сходах, ни на докладах я нигде не бывал, в раз­говоры и споры с представителями местной ячейки я никогда не вступал. В церкви, в своих проповедях? Но подобные обвинения не покоятся ли на таких же фактах, подобных факту 19 августа и не являются ли простым вымыслом и гнусной клеветой на меня? Где же, наконец, и в чем же выразились следы такой моей зловредной агитации среди местного населе­ния, моего вредного влияния на народ в этом направ­лении? За 12 лет существования советской власти в районе моего прихода немало было случаев привле­чения к ответственности отдельных лиц за воров­ство, грабежи, убийства, хулиганство, драки, но не было ни одного такого случая, когда бы кто-нибудь привлекался за контрреволюцию, за агитацию про­тив советской власти или противодействие тем или иным ее мероприятиям в деле социалистического строительства. В чем же выразилось мое вредное вли­яние на население? А против хулиганства, пьянства, грабежа, воровства, легкой жизни за счет другого, за счет бедняка – я всегда был ревностным борцом и всегда наживал себе врагов за то. Поэтому я еще раз и решительно отвергаю обвинение в систематической агитации против советской власти... ни в церкви, ни где-либо в собраниях я не вел такой агитации...»
Во время нахождения отца Николая в тюрьме при­хожане села Власьева и деревень Пасынкова, Никифоровской, Перемерок, Иенева и Кольцова выступили в защиту своего пастыря и написали заявление вла­стям. «Священник Николай Васильевич Лебедев во время своего 35-летнего служения в нашем приходе проявлял себя с хорошей стороны, – писали они. – Он никогда не был корыстолюбив. Никогда не назна­чал определенной платы за требы, а удовлетворялся тем, что дают ему, и не требовал от тех, кто не давал ничего. Всегда был добр и отзывчив к чужому горю. Во время своей 35-летней пастырской деятельности он проявил себя как общественный деятель; борясь с грубостью, хулиганством и пьянством, закрыл существовавшие у нас кабаки, открыл вместо них две школы, устраивал чайные с читальнями, литературными чтениями и туманными картинами. Открыл Общество трезвости, спасал людей от погибели и разврата. Те средства, которые получал от трезвенни­ков, он не брал лично себе, а вкладывал их на другое полезное общественное дело – детский приют, осно­ванный им на 40 человек беспризорных детей, детей алкоголиков и беднейшего населения. Кроме того, он пытался обратить на честную и трудолюбивую доро­гу людей, сбившихся с пути и поддавшихся пьянству, привлекая их к трудовой и честной жизни, устраивал им разные мастерские: швейные, сапожные, корзи­ночные, где были руководители-специалисты. Кроме того, он организовал кредитное товарищество, обслуживающее 33 деревни, распространяющее семе­на, земледельческие орудия, плодовые деревья, при­влекая население к ведению культурного хозяйства. Всю свою жизнь в нашем приходе он отдавал всего себя народу, борясь с грубостью, невежеством, тем­нотой, пьянством и хулиганством. Он не занимал­ся какой-либо провокацией и пропагандой против советской власти, не выступал ни на каком собрании. Он никогда не был врагом народа, а был всегда другом его, полезным и ценным членом общества, а посему мы, прихожане села Власьева, ходатайствуем перед ОГПУ о его освобождении. Граждане селений Пасынкова, Никифоровской, Перемерок, Иенева, Кольцова».
Власти не вняли просьбе народа, и 3 ноября 1929 года священник был приговорен к трем годам заключения в концлагерь. Его отправили в Соловец­кий лагерь особого назначения. В Соловецком конц­лагере он оказался в период эпидемии и переболел здесь дизентерией и тифом. 9 августа 1931 года отец Николай был выслан из Соловков в город Мезень Северного края на 49-й лесопильный завод. В его обязанности на заводе входило возить дрова для кочегарки.
26 декабря 1931 года дочь священника Мария на­правила ходатайство в Политический Красный Крест Екатерине Пешковой, прося ее содействия в досроч­ном освобождении отца или по крайней мере о раз­решении ему проститься с прикованной болезнью к постели умирающей супругой. Но вместо этого против него, в составе шестнадцати человек – свя­щенников и мирян, было начато новое дело.
В мае 1932 года следователь допросил отца Нико­лая. Отвечая на вопрос следователя, священник ска­зал: «Газеты выписывали многие ссыльные и их чита­ли, меня международные события интересовали, про остальных ссыльных сказать не могу. Священника Акинфиева я знаю, но тесной связи с ним не имел, а поэтому о нем сказать ничего не могу».
2 июня отец Николай был снова допрошен; отве­чая на вопросы следователя, он сказал: «Признаю, что я служил священником около тридцати шести лет. Воспитывался я также в семье с религиозны­ми убеждениями, так как отец мой был пономарем. Женился я на дочери священника; вполне понятно, что мои убеждения складывались годами. В данный момент я считаю себя также глубоко убежденным в религиозно-нравственном учении и постараюсь эти убеждения сохранить до самой смерти. В том, что я был до революции предан монархическому строю по своим убеждениям, не отрицаю, но с рядом ненор­мальностей в церковной жизни я был не согласен, но бороться с ними я был не в силах. <...> С первых дней революции, когда меня лишили избирательных прав, объявили врагом трудящихся, мне было тяжело.
Я был не согласен с выбранным лозунгом "долой религию" и что религия является опиумом для на­рода. <...> С административно-ссыльными я жил в одном бараке, о них я ничего не знаю: хорошее или худое было отношение к советской власти, я не знаю. Виновным себя ни в чем не считаю».
22 июня 1932 года все обвиняемые были аресто­ваны и заключены в Архангельскую тюрьму. 18 сен­тября было составлено обвинительное заключение. 23 сентября тройка при Полномочном представи­тельстве ОГПУ Северного края заочно приговори­ла их к различным срокам заключения и ссылки. Протоиерей Николай Лебедев был приговорен к ссылке в Северный край на пять лет и отправлен в село Керчёмья Усть-Куломского района Зырянской автономной области. Поселился он в селе в доме Анны Владимировны Лютовой и Семена Василье­вича Лодыгина. Дом состоял из двух комнат и был расположен далеко от дороги, в уединенном месте. Всё время жизни здесь отец Николай посвящал молитве или помогал по дому хозяевам. Их соседи часто просили, чтобы священник отслужил панихи­ду, в чем он никогда не отказывал. Отец Николай был общительным и приветливым и нередко подолгу беседовал с местными жителями, рассказывая о жизни в центральной России и сам расспрашивая о мест­ных обычаях и укладе жизни. Со временем он стал для хозяев совершенно своим человеком, помогая им в работе и разделяя с ними трапезу. Его часто можно было видеть работающим во дворе или на огороде, одетым в крестьянскую одежду или в подрясник, а также идущим по улице в подряснике или мирно беседующим с местными жителями.
Дочь священника, Мария, возобновила хлопоты по освобождению отца, она добилась встречи с чле­ном Верховного суда РСФСР Ароном Александро­вичем Сольцем и рассказала ему, кто был ее отец и сколь много он сделал для народа. На заявлении, поданном дочерью священника, Сольц написал, что считает нужным освободить отца Николая. Проща­ясь с ним, Мария спросила: «Могу ли я узнать о ре­зультатах своего ходатайства и когда?» – «Ваш отец приедет к вам, вы и узнаете», – ответил тот.
Время шло, а в положении священника в ссылке ничего не менялось. И Мария снова написала письмо Сольцу, закончив его словами: «Буду верить, что вы при всей своей важной работе сдержите свое честное и стойкое слово коммуниста и я дождусь, что мой отец действительно приедет ко мне».
Впоследствии отец Николай стал жить в доме, где жили священники Николай Флеров (с которым отец Николай учился на одном курсе в Тверской семинарии и с которым был дружен, так что они стали сообща вести свое небольшое хозяйство), Александр Держа­вин и Василий Озерский из Ярославской епархии и мирянин Д. Телятников. Первым освободился отец Николай Флеров, и в доме остались священники Николай Лебедев, Василий Озерский, Александр Дер­жавин и Телятников. В это время положение и корен­ных жителей, а тем более ссыльных сильно ухудшилось, и в Керчёмье от недоедания и болезней стали во множе­стве умирать ссыльные. Положение ссыльных священ­ников ухудшилось еще и потому, что им вовсе отказали в пайке, так что некоторым из них приходилось ходить по домам местных жителей и просить милостыню.
В июле, августе и сентябре 1933 года ссыльные умирали по 5-8 человек в день. В августе 1933 года скончался священник Александр Державин, а неделю спустя – священник Василий Озерский. В это время и здоровье отца Николая сильно пошатнулось, его стало беспокоить сердце и по временам он чувство­вал себя совершенно больным. В поселке станови­лось всё меньше и продуктов, и денег. Отцу Николаю прислали перевод на 50 рублей, но денег ему не выда­ли, так как их не оказалось на почте.
Жил священник ловлей рыбы и тем, что собирал в лесу ягоды и грибы. Иногда, уйдя на рыбную ловлю, он пропадал по два и три дня, приходил из леса про­дрогшим и промерзшим, а рыбы приносил на пол­килограмма, много на полтора, только один раз ему удалось наловить рыбы на три килограмма. Телятни­ков советовал ему бросить рыбную ловлю как заня­тие при его здоровье рискованное; отец Николай со­глашался, но затем снова уходил в лес, где проводил по две-три ночи. Леса в округе были дремучие, почти непроходимые, и в них не редкость было столкнуть­ся с бандитами. В июле, когда отец Николай пошел рыбачить, на него ночью напали бандиты, отобрали сети, сняли с него одежду и отобрали бы и сапоги, если бы он не был босым.
В конце августа отец Николай сказал Телятникову, что собирается пойти в местечко Перекоп, которое находилось в восемнадцати километрах от Керчёмья и где были бараки, которые тогда сторожили ссыль­ные. Телятников попытался отговорить священника, так как он был очень слаб, но отец Николай настоял на своем и, взяв с собой переметы, немного крупы, муки и котелок, в 7 часов утра 29 августа вышел из дома. К вечеру стал накрапывать дождь, который позже превратился в ливень.
Отец Николай к вечеру не вернулся, но Телятников подумал, что, вероятно, священник ушел в бараки к ссыльным, и потому не беспокоился. 31 августа пришли из леса женщины и сообщили, что нашли в четырех километрах от по­селка умершего ссыльного. Комендант распорядился, чтобы санитары, взяв носилки, принесли тело почив­шего в поселок. Это был отец Николай. Обычно все ссыльные погребались без отпевания, но Телятников попросил нескольких священников совершить отпе­вание отца Николая на той квартире, в которой он жил. 1 сентября священник Николай Лебедев был погребен на местном кладбище в селе Керчёмья, этим числом и был зарегистрирован день его смерти. 7 сентября 1933 года из районного отдела ОГПУ пришло распоряжение о его освобождении.
После кончины отца Николая остались некоторые вещи, которые поступили в распоряжение комендан­та и были проданы в покрытие расходов на погребе­ние. Денег после кончины священника не осталось, а неполученный им перевод в 50 рублей вернулся обратно. На получение посылок, которые ему при­ходили, он дал доверенность Телятникову. Доверен­ность была заверена комендантом и инспектором милиции. Еще при жизни отец Николай распоря­дился, чтобы все посылки, которые поступят после его кончины, были розданы беднейшим ссыльным. Согласно его распоряжению, все полученные после его кончины посылки были розданы в присутствии коменданта самым бедным из ссыльных, а все лекар­ства отданы на фельдшерский пункт.
Память священноисповедника Николая (Лебеде­ва) совершается 19 августа (1 сентября).

Архимандрит Дамаскин (Орловский)
 
 
Библиография

Лебедев Николай, протоиерей, священноисповедник Отвращайтесь зла, прилепляйтесь к добру... / Автор жития архим. Дамаскин (Орловский); [ред.-сост. прот. Максим Максимов]. – М. : Изд-во Московской Патриархии РПЦ. 2023. – 704 с. – (Церковность: книга 26).
 
Игумен Дамаскин (Орловский).«Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Книга 5». Тверь. 2001. С. 169-208


[1] Шинкарство – незаконное изготовление и хранение спиртных напитков, а также торговля ими; шинкарь, шинкарка – содержа­тель шинка, лицо, занимающееся шинкарством.
[2] Омшаник – законопаченная мхом зимняя кладовая.
[3] Диафильмами.
[4] Николай Константинович Скобников (1882-1920) родился в с. Новом Тверского уезда. Отец его, Константин Матвеевич, был священником. В 1886 г. Скобниковы переехали в Эммаус. Учился в Тверской мужской гимназии. После окончания ее стал студентом медицинского отделения Московского университета. В револю­ционные дни 1905 г. он приезжает в Эммаус. Местный пристав в донесении от 22 ноября 1905 г. писал, что в Старом Погосте состо­ялось собрание окрестных крестьян, на котором студент Москов­ского университета Николай Скобников призывал крестьян не платить податей, не посылать сыновей на военную службу и урав­нять землю и капиталы. Собрание закончилось пением револю­ционных песен, был поднят красный флаг с надписью «Свобода». В 1908 г. Скобников окончил университет. Получил направление в Корчеву, где с энтузиазмом взялся за работу. Кроме обязанностей уездного врача, Николай Константинович исполнял и обязанно­сти городского врача. Ежемесячно проводил осмотры магазинов, складов, лавок. Приходилось за нарушения санитарных правил предупреждать торговцев, составлять протоколы, передавать дела в суд. Это не понравилось корчевским торговцам и купцам. Они возненавидели молодого врача и строчили на него доносы то губер­натору, то губернскому врачебному инспектору. Наконец, это возымело действие... В ноябре 1913 г. Скобникова перемещают «для пользы службы» в самый отдаленный Весьегонский уезд. В 1917 г. его призывают на военную службу... Н.К. Скобников снова в Весьегонске. Здесь его ждала трудная борьба с эпидемия­ми тифа и дизентерии, вызванными разрухой, голодом, недостат­ком мыла, медикаментов. 15 июля 1920 г. на заседании уисполкома слушалось сообщение о бедственном положении семьи умершего врача Н.К. Скобникова. Принимая во внимание заслуги покойно­го врача Николая Константиновича Скобникова, отдавшего жизнь на служение народу и умершего от сыпного тифа во время эпиде­мии, уисполком постановил зачислить семью покойного на про­довольственный паек, получаемый медицинским персоналом уез­да. Эпидемия тифа косила людей в городе и уезде. В весьегонской больнице не хватало медицинского персонала, и врач Скобников неделями не покидал заразные бараки, нередко выполняя обязан­ности сиделки у постели тяжелобольных. Вместе с ним борьбу с тифом проводил и врач А.И. Немировский. В 1921 г. ул. Вологод­ская в г. Весьегонске была переименована в улицу имени Скобникова. При переносе г. Весьегонска в 1939-1941 гг. на новое место в связи с созданием Рыбинского водохранилища, название ули­цы им. Скобникова было сохранено (см. Купцов Б.Ф. Весьегонск. Вехи истории: кн. 2. Тверь, 2007).
[5] Эмеритальная касса (от лат. emeritus – «заслуженный») – капи­тал, составленный из взносов служащих, для производства из него ушедшим в отставку дополнительной пенсии.
[6] Александр Иванович Тодорский (1894-1965), сын священника, впоследствии военачальник. По окончании Краснохолмского духовного училища поступил в Тверскую духовную семинарию, из которой был отчислен скорее всего по политическим моти­вам. Отец Николай дал ему приют.
[7] Священномученик Алексий Бенеманский (1881-1837); память 22 ноября (5 декабря).


[*] Правила Власьевского Казанского общества трезво­сти в селе Власьеве Тверской губернии и уезда
 
Пробудитесь, пьяницы, и плачьте, и рыдайте все пьющие вино.
Иоил. 1: 5
Многих погубило вино.
Сир. 31: 29
 
И не упивайтесь вином, от которого бывает распутство.
Еф. 5: 18
 
Пьяницы... Царствия Божия не наследуют.
1 Кор. 6: 10
§ 1. Общество трезвости открыто 22 октября 1897 года во имя Казанской иконы Божией Матери и утверждено г. министром внутренних дел 28 января 1899 года.
§ 2. Цель Общества заключается в противодействии злоупотреблению спиртными напитками, употребле­нию бранных слов, в уменьшении разгула, в привле­чении народа к более усердному и частому посещению богослужения, в заботе об украшении местного храма, в развитии и укреплении среди местного населения вообще христианских добродетелей. Общество постав­ляет также своей целью заботы о поднятии благососто­яния местного населения.
§ 3. Общество находится под наблюдением и руковод­ством местного священника.
§ 4. В качестве членов в Общество могут вступать все лица православного исповедания, достигшие совер­шеннолетия, как мужчины, так и женщины без ограни­чения их места жительства.
§ 5. Принимаются в Общество лица, совсем не пьющие вино, чтобы они служили образцом и примером для людей слабых и невоздержных.
§ 6. Вступающий в Общество должен смотреть на свое обещание как на обет святой, угодный Богу, помня сло­ва апостола: как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству (Рим. 13: 13).
§ 7. Прием членов может быть только в местном храме и происходить по следующему установленному порядку.
§ 8. Вначале служится молебен Казанской иконе Божи­ей Матери с водосвятием, в силу заповеди Спасителя: без Меня не можете делать ничего (Ин. 15: 5) и о чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам (Ин. 16: 23). Вступающий стоит с возженной свечой и в присут­ствии священника, перед святым крестом и Евангелием дает такой обет: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Господи, благослови, Господи, помози мне.
Я раб Твой, Господи, (имя) даю обет пред святою ико­ною Твоею с Твоею помощью в течение года не пить ни пива, ни вина для спасения своей души и для благого примера на других в этом же отношении, твердо созна­вая, что за нарушение этого обещания буду достоин горького осуждения и наказания от руки Господней; в удостоверение сего обета целую святое Евангелие и животворящий Крест Христов. Господи, помоги мне силою Креста Своего! Пресвятая Владычица, Архан­гелы и Ангелы и вси святии, помолитесь о мне греш­ном. Аминь». После чего вступающий делает земнойпоклон, окропляется святой водой и благословляется Казанской иконой Божией Матери.
§ 9. Каждый трезвенник получает святую икону Казан­ской Божией Матери, святое Евангелие, книжки о пьян­стве, экземпляр устава Общества, правила и особый билет, удостоверяющий принадлежность его к составу Общества.
§ 10. Каждый трезвенник при вступлении своем впи­сывает свое имя в особый свиток, который полагается за киот местной иконы Спасителя в знак твердости его обещания.
§ 11. Имена всех членов Общества записываются в осо­бую книгу и поминаются о здравии на проскомидии и ектении в воскресные дни во всё время состояния их членами.
§ 12. Трезвеннику предоставляется право вписать в церковном синодике два имени своих умерших род­ственников, поминовение совершается во всё время состояния его членом.
§ 13. В случае смерти трезвенник поминается об упоко­ении в течение 40 дней.
§ 14. При общем собрании членов, два раза в году со­вершаются Божественные литургии об упокоении умерших родственников, членов Общества и большие панихиды, о чем члены извещаются каждый раз особо.
§ 15. Для поддержания и укрепления духа трезвен­ников 12 раз в году будут служиться молебны Иисусу Христу и Божией Матери с акафистами и пением молитв: «О, Пресладкий и Всещедрый Иисусе» и «О, Всепетая Мати».
§ 16. Запрещается пить всё, что хмельно: водку, всякого рода вина, пиво, брагу.
§ 17. Обет дается на срок одного года, но срок этот мо­жет быть уменьшен по желанию члена до трех месяцев;для членов же, уже окрепших, срок может быть увели­чен до трех лет.
§ 18. По истечении означенного срока, член сам собой выбывает из Общества, если не возобновит своего вступления по установленной форме.
§ 19. Каждый член Общества во всё продолжение сво­его обета обязывается хранить безусловную трезвость, не нарушая его никакими предлогами вроде изнеможе­ния, устали и проч.
§ 20. Всем членам вменяется в обязанность по возмож­ности прекратить курение табаку, употребление бран­ных слов, помня, что за всякое слово праздное, а тем более гнилое, придется дать строгий ответ на Страш­ном суде Христовом; прекратить игру в карты и другие азартные игры, посещение питейных заведений и пья­ных компаний во избежание соблазна.
§ 21. Все члены обязываются по возможности в вос­кресные и праздничные дни ходить в храм Божий. Редко бывающий в храме по троекратному вразумле­нию священника исключается из Общества.
§ 22. Всем членам поставляется в обязанность ежегод­но исповедоваться и причащаться Святых Таин. Члены, не бывшие у исповеди и Святых Таин причастия в мест­ном храме Казанской иконы Божией Матери, долж­ны представлять свидетельства о бытии на исповеди. Небывшие совсем у исповеди и Святых Таин причастия нетерпимы в Обществе.
§ 23. Трезвенникам рекомендуется посещать внебогослужебные собеседования и чтения для народа, прини­мая в них деятельное участие под руководством и по указанию священника.
§ 24. Каждый член Общества во все семейные свои тор­жества, как то: именины, крестины, особенно похоро­ны и дни поминовения своих умерших родственников,а также на праздники и в самые праздники Рождества Христова, Святой Пасхи, храмовые и пр. и на сырной неделе (которая не есть праздник), не только сам дол­жен проводить время трезвенно, но и других удержи­вать от пьянства и разгула, по заповеди Спасителя: Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягча­лись объедением и пьянством и заботами житейскими, и чтобы день тот не постиг вас внезапно (Лк. 21: 34).
§ 25. Как можно чаще думай и припоминай вред и па­губность пьянства; видишь крест на церкви, думай так: «Господи, Ты распялся за нас на этом кресте, за наши грехи пострадал как оскорблю Тебя грешным пьян­ством? плакать надо, а не пьянствовать». Видишь зем­лю, думай: «И я в нее когда-нибудь пойду, помру, и меня будут судить за грехи мои, а за пьянство горше осудят». Скотину ли видишь, думай: «И человека пьянство делает подобным скоту бессмысленному». Утром, встав от сна, и вечером, отходя ко сну, вспоминай о своем обещании.
§ 26. Святая икона дана тебе в благословление, имей ее всегда на виду, чтобы она напоминала тебе о данном тобой в Ее храме обещании: моли Царицу Небесную о помощи.
§ 27. Святое Евангелие дано тебе для того, чтобы ты мог читать слово Божие и поучаться, как должно жить хри­стианину и что есть воля Божия, святая и богоугодная. § 28. Никогда не забывай, что ты дал обет Богу, и, если долг всякого честного человека, давшего даже простое обещание своему ближнему, исполнять его, тем более долг всякого истинного верующего христианина, давшего свой обет перед Богом и подтвердившего его целованием святого Креста и Евангелия, строго исполнять его.
§ 29. Не забывай, что в случае нарушения тобой обета тяжелый грех ляжет на твою душу. Твердо помни, что от людей грех можно утаить, но что лучше и строжелюдей наблюдает за нами совесть, которая страшно мучает нас за грехи, и в тайне содеянные. Самое же строгое наблюдение за нами принадлежит Всеведуще­му Богу, от Которого ничего не скроешь, ничего не ута­ишь и за тайные грехи большее осуждение получишь.
§ 30. Когда найдет на тебя помысл и желание пьянства, в молитве и чтении слова Божия ищи себе сил и под­держки для успешной борьбы со своей слабостью.
§ 31. Если чувствуешь в себе мало силы в борьбе с пьян­ством, до поры до времени скрывайся от водки, чтобы не соблазниться; если же чувствуешь в себе силу, иди туда, где можешь видеть водку, с доброй целью спасти от нее погибающего брата.
§ 32. Все трезвенники, более сильные в воле, обязаны, по слову апостола, сносить немощи бессильных и не себе угождать (Рим. 15: 1) и помогать слабым членам свои­ми советами, внушениями и одобрениями, чтобы по­следние твердо держались данного обета.
§ 33. Все члены обязываются распространять между другими задачи и стремления Общества, содействуя и привлекая ко вступлению в Общество новых членов, действуя на них примером своего поведения, словом и убеждениями, твердо помня обещание Спасителя, что кто сам исполнит заповедь и другого научит, тот вели­ким наречется в Царстве Небесном (Мф. 5: 19). Посему родным и знакомым своим, которые склонны к разгуль­ной жизни и пьянству, ленивы посещать храм Божий, склонны к сквернословию, к картежной игре и к провож­дению времени в трактирах, советуй, чтобы они остави­ли такой образ жизни как непристойный христианину. Несовершеннолетних учи, чтобы они не брали худые примеры с отцов своих и не курили табак. Внушай роди­телям и всем старшим, чтобы они не посылали малолет­них за вином в питейные заведения и тем предохранялиих от соблазна и развития в них пороков. Горе тому чело­веку, через которого соблазн приходит (Мф. 18: 7).
§ 34. Трезвенники должны наблюдать друг за другом и в случае нарушения кем-нибудь из членов обета немед­ленно доносить председателю Общества.
§ 35. Трезвенник, нарушивший обет в первый раз, вразумляется духовным отцом наедине и оставляет­ся в Обществе, если окажет раскаяние. О вторичном нарушении сообщается общему собранию членов и с нарушившим поступают согласно общему решению. При нарушении обета в третий раз член исключается из Общества.
§ 36. Если поведение какого-либо члена окажется не со­ответствующим целям оного, то правление Общества обязано озаботиться принятием увещательных мер к склонению такого лица в точности исполнять приня­тые им на себя обязанности; если же все старания в этом направлении окажутся безуспешными, то правле­ние исключает такое лицо из состава Общества, немед­ленно сообщая ему о том.
§ 37. На постановление правления по означенному в предыдущем § 36 предмету исключенный член может принести жалобу в месячный срок для представления общему собранию членов.
§ 38. Общество, для проведения в народ большей нрав­ственности и отвлечения народа от разгула и пьянства и посещения питейных заведений, а также для усиле­ния средств Общества, имеет устраивать народные чте­ния, собеседования и духовные концерты с надлежаще­го разрешения, с соблюдением существующих узаконе­ний и распоряжений правительства.
§ 39. Обществом устраивается склад книг и картин духовно-нравственного содержания, а также икон для распространения их среди местного населения.
§ 40. Трезвенникам вменяется в обязанность вносить установленный уставом членский взнос, а также и дру­гие взносы, определяемые общим собранием членов.
§ 41. Трезвенникам вменяется в обязанность посеще­ние общих и частных собраний членов Общества.
§ 42. Постановление общих собраний имеет обязатель­ную силу для каждого члена.
§ 43. Всем членам вменяется в обязанность знание правил Общества.
§ 44. Членам ставится в обязанность безусловное под­чинение уставу и правилам Общества.
(Правила напечатаны: К Свету. 1910. № 40-41. С. 21-26; Тверские епархиальные ведомости. 1907. № 18. Часть офиц. С. 446-454.)