Опять пригласим вас к прославлению святых церков­ной песнью нынешнего праздника: Во всех концех страдавшия верно апостолы, мученики, священники богомудрыя, честных жен священное стекание, священными песньми по долгу восхвалим, яко соединишася небесным земнии, и страстьми безстрастие благодатию Христо­вою прияша: и ныне яко звезды светлыя озаряюще нас, со дерзновением молятся о душах наших.

Не возникает ли у нас само собой естественное недо­умение: почему же все эти святые непременно страда­ниями достигли совершенства? Или, быть может, здесь просто частный случай страдания мучеников возведен в общее правило и о страданиях святых упомянуто и ска­зано только для придания силы слову и впечатления?

И в самом деле, рассуждая совершенно спокойно и благоразумно, мы невольно задаем вопрос: если люди свя­тые являются добрыми друзьями человечества, если ничем они не водятся, как только любовью к Богу и ближним, если жизнь их полна самоотвержения, скромности, сми­рения и постоянной готовности служить людям, если они суть истинные благодетели человечества, то разве можно допустить как общее правило мысль о том, что они будут или были ненавидимы людьми, презираемы и гонимы? Это, по-видимому, было бы клеветой на человечество, это было бы ни с чем несообразно, это было бы совершенно недопустимым делом с точки зрения не только здравого человеческого разума, но и прямой человеческой выгоды.

А между тем это так. Подвигоположник святых есть Христос Пострадавший; пророк этих страданий – Он же, рекший: Если Меня гнали, будут гнать и вас. И святые до Христа и после Христа, по свидетельству слова Божия и истории, всегда несли на себе ненависть и преследование мира. <...>

Что же это такое? Отчего такое несоответствие заслуг и воздаяния? Отчего эта ненависть мира к святым? Явле­ние, очевидно, это не случайное, не временное, а посто­янное и существенное.

Есть, братия, в людях таинственное и страшное явле­ние: имя ему – богоборчество. Напрасно некоторые пи­сатели смотрят на него как на печать высокого благородного духа, старательно изображают его привле­кательными чертами в своих героях. Это действительно есть стремление к высшему познанию, но перешагнувшее заповедную черту и обратившееся в гордыню, пришед­шее к познанию добра и зла; это стремление к Богу, но об­ратившее человека в бога на внушенной от искусителя основе – будете, как боги; это стремление к свободе, но непременно приведшее к рабству дьяволу, – одним словом, это есть бесконечное продолжение и повторение грехопадения первых людей, начало же его в до-мирной истории, в падении высшего ангела, восстав­шего против Бога. Мы не можем доказать подлинности и действительности этой мировой истории богоборчества принятыми в истории доказательствами – свидетель­ствами, документами и памятниками в развалинах, остав­шихся от былых времен, и ссылаемся только на показания слова Божия. Но наше сердце, но печальный духовный опыт наших падений нравственных, но вопли и раны нашей совести, но целожизненная наша нравственная борьба со злом, но тонкие искушения, нами переживае­мые, но чуткие человеческие души своим сознанием и глубоким внутренним анализом – вот нам непререкае­мые свидетельства, документы и печальные памятники, в развалинах нравственного величия и достоинства чело­века – вот нам доказательство истинности того, о чем столь просто говорит нам Божье слово на первой стра­нице священных наших книг!

И вот где причина ненависти мира к святым. <...> Здесь самая большая ненависть, какая только есть на земле – зависть и ненависть к высшей нрав­ственности, к высшему нравственному совершенству, ко всякому духовному превосходству, здесь непримиримая и неутолимая борьба двух миросозерцаний, двух направле­ний мысли и жизни и как бы двух вечно враждебных миров.

Мы давно от отцов научены знать, в чем, в каких глав­ных вопросах находятся точки непримиримого расхожде­ния этих двух направлений, вечно враждебных между собой.

Мир имеет в основе гордыню, а святость говорит о смирении и на нем строит жизнь.

Мир водится себялюбием и, обожествляя его, стара­ется всё расценивать на этом гнилом фундаменте, а святость повторяет слова Евангелия о самоотречении и самоотвержении, о любви к Богу и ближнему.

Мир все свои взоры приковал к земле и земным инте­ресам, земное устроение почитает последней целью стремлений и забот человека, а святость смотрит на землю как на средство, а цель видит выше и дальше и по­стоянно водится словом апостольским: О горнем помыш­ляйте, а не о земном, наше же жительство – на небесах.

Мир постоянно увлекается учениями и выводами чело­веческого разума, научными мнениями, «последними сло­вами» науки как бесспорными положениями и, невзирая на тысячи разочарований и горьких укоров, остается неисправимым в своей горделивой самоизмышленной ре­лигии почитания разума, а святость, не презирая разума и деятельности его, всё проверяет высокой небесной муд­ростью и в вопросах душевного спасения и нравственной целости водится наставлением апостола: Все испыты­вайте, хорошего держитесь, если же видите, что разум человека взимается на разум Божий, то пред­почитайте юродство пред Богом, чем мудрость пред людьми.

Мир настойчиво и тревожно постоянно ищет «своих сил», говорит всё о правах, требованиях, а святость сла­достно повторяет слово Христово, сохраненное у апо­стола Павла и не занесенное в Евангелие, хотя и вполне соответствующее его духу: блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 20, 35).

Мир не может выйти из пределов временного, и все его цели и устремления направлены к временному, а святость помышляет о вечном, всё рассматривает и оценивает в свете вечности. <…>

Мир, не скрываясь, говорит о сладости греха и тем неудержимо привлекает к себе грешника, он рисует порок в привлекательном виде, он пользуется для этого и художе­ством слова, и живописью, и искусством, и музыкой, и вообще он уверяет, что самое понятие греха условно и необязательно, а святость настойчиво твердит, что причина всех бедствий человеческих есть грех, и пока мы не победим его в себе, дотоле над нами всецело в силе закон Божествен­ного слова: несть радоватися нечестивому.

Мир говорит о достоинстве человека <…>, а святость, признавая высокое достоинство человека как созданного по образу и подобию Божию, указы­вает постоянно на ослабление человека грехом, на его падение, на его несчастье, на его нравственную раздвоен­ность и призывает к возвышению человеческой природы в тяжкой суровой борьбе целожизненного подвига и обе­щает успех только при помощи благодати Божией.

А в общем: мир говорит о богоборчестве, святость же – о богослужении, не в узком и принятом смысле обще­ственной молитвы, богопочтении, а в широком смысле целожизненого служения Богу, покорности ему, хожде­ния пред Богом. <…>

Можем ли мы уклониться от борьбы указанных двух начал и мировоззрений? Нет, при всем желании не можем, и, отказываясь от борьбы за добро, мы тем самым уже стоим на стороне зла. Кто не со Мною, тот против Меня, говорит Спаситель (Мф. 12: 30). <…>

Таков приговор. Такова причина ненависти греховного мира к святым. Исход ее определен и подписан. Христос поразит воплощение зла (антихриста) Духом уст Своих (2 Фес. 2: 8).

Если же так, если исход борьбы добра и зла для нас открыт и ясен, то какое же безумие будет для нас стоять на стороне греха и греховного мира, ополчаясь против Царства святости и святых! Какое безумие идти против очевидности и вместе с тем против внутреннего голоса нашей души, против свидетельства совести, против всех добрых, чистых, возвышенных и святых стремлений, которые, слава Богу, неистребимо живут в нашей душе!

Наконец, братия мои, что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте (Флп. 4: 8). Аминь.