5 (18) июля
 
Преподобноисповедник
Агапит (Таубе)
 
Преподобноисповедник Агапит родился 4 ноября 1894 года в городе Гатчине Санкт-Петербургской губернии в благочестивой семье барона Михаила Фердинандовича фон Таубе и в крещении был наречен Михаилом.
Михаил Фердинандович родился в 1855 году в Санкт-Петер­бурге, в 1882 году окончил институт инженеров путей сообще­ния императора Александра I со званием гражданского инжене­ра и был зачислен на действительную военную службу в лейб-гвардии конный полк. Впоследствии он был признан вра­чами негодным к военной службе и перешел на работу в ведомство Министерства путей сообщения, что более соответствовало его образованию и природным наклонностям. В 1884 году Михаил Фердинандович был назначен начальником экспедиции, произ­водившей изыскания перед тем, как начать строительство Сибирской железной дороги, в 1885 году он возглавил экспе­дицию, производившую изыскания для соединения железнодо­рожной линии Самара – Уфа – Златоуст с одним из пунктов Екатеринбургско-Тюменской железной дороги. Михаил Ферди­нандович был женат на дочери генерала от артиллерии Анне Александровне Барановой, и в 1889 году у них родился сын Александр. В 1891 году Михаил Фердинандович был назначен начальником дистанции в городе Везенберге[a], а через год переведен на должность начальника Гатчинской дистанции. В 1892 году в их семье родился второй сын, Иван. В 1893 году Михаил Фердинандович был назначен инженером при Балтий­ской и Псковско-Рижской железной дороге, в 1894-м – техни­ком службы Санкт-Петербургско-Варшавской железной дороги. 4 ноября 1894 года в семье родились близнецы Михаил и Сергей, которые были крещены 26 ноября полковым священником Николаем Васильевичем Щегловым в церкви святителя Николая Чудотворца лейб-гвардии Кирасирского Ее Величества госуда­рыни императрицы Марии Федоровны полка в Гатчине. В 1897 году Михаил Фердинандович был назначен помощником делопроизводителя хозяйственного отдела Управления казенных железных дорог, а затем помощником старшего наблюда­теля за производством изысканий на железнодорожной линии Миллерово – Рудня. В 1899 году у супругов родилась дочь Ма­рия. В 1900 году Михаил Фердинандович был назначен помощ­ником наблюдателя за строительством Варшавско-Венской же­лезной дороги, с 1910‑го он стал работать в Управлении по сооружению железных дорог Министерства путей сообщения.
После переезда семьи из Гатчины в Санкт-Петербург Михаил Фердинандович стал прихожанином храма священномученика Исидора Юрьевского, где настоятелем был известный миссионер протоиерей Павел Кульбуш, впоследствии епископ Ревельский, жизнь закончивший мученически[b]. Михаил Фердинандович был человеком глубоко религиозным, по политическим убеждениям – монархистом, членом Главного совета Союза русского народа и совета Русского собрания, по религиозно-общественным взглядам – славянофилом, написавшим на эту тему целый ряд работ: «Славянофильство и его определение», «Основные положения сла­вянофильства как научно-философского богословского учения», «Ложь Запада и творчество Востока по славянофильскому учению» и т.д. В его доме регулярно проходили заседания монархического религиозно-философского кружка, который со временем стали посещать и его дети. Он деятельно участвовал в церковной жизни, и за труды в Холмском православном Свято-Богородицком брат­стве ему в 1901 году был присвоен братский значок 3-й степени; в 1918 году он был избран в члены Петроградского епархиального миссионерского совета; скончался Михаил Фердинандович в 1924 году.
В 1912 году его сын Михаил, обладая исключительными способностями и трудолюбием, окончил с золотой медалью сто­личную гимназию Карла Мая и поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, где много лет преподавал двоюродный брат Михаила Фердинандовича, выдаю­щийся правовед Михаил Александрович Таубе, но из-за начав­шейся войны проучиться ему здесь пришлось только три года. Весной 1915 года Михаил поступил на ускоренные артиллерий­ские курсы, после окончания которых в феврале 1916 года был произведен в офицеры и отправлен на фронт, где поначалу слу­жил помощником командира батареи в артиллерийском дивизио­не в чине прапорщика, а затем подпоручика, в районах Нарочь – Молодечно и под Тернополем. Летом 1917 года он был тяжело ранен и отправлен в госпиталь в Петроград. Михаил подал про­шение о зачислении в университет вольнослушателем с правом держать экзамены, которое было удовлетворено, и 14 ноября 1918 года он был зачислен студентом.
14 февраля 1919 года Михаила призвали в Красную армию, где он служил в Комиссариате снабжения и распределения Союза коммун Северной области сначала в должности рядового контро­лера, а затем старшего контролера. С 3 сентября 1919 года его ста­ли назначать на самые разные должности: он служил начальни­ком связи, командиром батареи, особоуполномоченным по сбору военно-исторического материала штаба артиллерии 2-го строе­вого дивизиона, адъютантом при штабе, делопроизводителем в управлении начальника артиллерии Петроградского военного округа. Он участвовал в боях против белополяков под Гродно – Лидой и под Петроградом – Нарвой против Юденича, в армии которого воевал его старший брат Иван.
15 сентября 1921 года Михаил поступил в Петроградский Бого­словский институт, в котором он проучился до его закрытия в мае 1923 года.
15 августа 1922 года Михаил был уволен из армии по сокраще­нию штатов в бессрочный отпуск и осенью того же года по приглашению Лидии Васильевны Защук[c], бывшей в то время за­ведующей музеем «Оптина Пустынь», расположившимся в Козельской Введенской Оптиной пустыни, стал сотрудником музея – хранителем монастырской библиотеки. Здесь он стал усердно знакомиться со святоотеческой литературой и богатейшими по своему духовному содержанию рукописями.
Живя в Оптиной, Михаил был духовным сыном старца Некта­рия[d]; под его руководством он занимался в библиотеке, читал уче­никам старца доклады на богословские темы. Ложем ему в то вре­мя служила доска. После высылки старца Нектария из монастыря духовным отцом Михаила стал в 1923 году иеромонах Никон (Беляев)[e], который постриг его в монашество с именем Агапит. По воспоминаниям знавших монаха Агапита в этот период, он был человеком высоким, худым, всегда грустным и сосредоточен­ным, искавшим в христианстве не столько утешения, как это ча­сто бывает, сколько духовного подвига. Недоброжелатели доносили о нем в ОГПУ, что он «неоднократно в коленопреклоненном состоянии у старцев был заставаем» и поддерживает «живую тесную связь с монахами, проживающими в музее и вне его».
В его служебные обязанности входили разбор монастырской библиотеки и составление к ней каталога, а также проведение экс­курсий для посетителей музея. Проводя экскурсии, монах Агапит с восторгом рассказывал о прошлом обители и вообще о Церкви, в иных случаях совершенно не беря в расчет, кому он рассказывает.
«Я пробыл с ним 2 часа <...>, – писал секретарь Наркомпроса Ушаков, – и его рассказы о значении той или иной древней книги, или картины, или вещи таковы, что при выходе из музея поневоле приходится сказать: „Как много религия сделала для культуры и как жаль, что она теперь находится в загоне“». «Человек, находящийся в настоящее время в близкой дружбе с монахами и не пропускаю­щий ни одной церковной службы, может ли являться ученым сотрудником музея? <...> Мне кажется, выгоднее и полезнее иметь сотрудником неученого спеца, чем такого „слишком ученого“» – таким выводом заключил Ушаков свой отчет о работе музея.
Новая заведующая музеем, Карпова, предложила начальству уволить Таубе как человека, настроенного мистически, что край­не нежелательно для музея, который и так зарекомендовал «себя среди властей и населения как единица оставшегося старых тра­диций монашества <...>», и 23 февраля 1925 года монах Агапит был уволен.
Летом 1925 года от Наркомпроса в музей «Оптина Пустынь» был прислан еще один проверяющий, который оставил воспо­минание о монахе Агапите. Сам человек неверующий, он вспо­минал о нем как об аскете, который решительно отказывался от приглашений на обед или денег, когда люди, зная о его увольнении, старались оказать ему помощь. Он не скрывал своей веры и, проходя мимо храма или часовни, хотя те уже были обращены в какой-нибудь сарай или приспособлены для хозяйственных нужд, неизменно останавливался и, произнося тихо молитву, совершал крестное знамение. В обращении с людьми он всегда был ровен и вежлив, никогда не раздражался и ни на что не жаловался, вообще избегая говорить о себе. Даже те, кто не знал о его постриге, счи­тали его монахом.
Однажды проверяющий застал монаха Агапита в доме поэта Георгия Чулкова. Оба они о чем-то горячо спорили. Чулков объ­яснил, что беседуют они о писателе Федоре Достоевском, и во­прос заключается в том, попадет ли писатель в рай. Монах Агапит сомневался, что можно с такой определенностью это утверждать. Георгий Чулков в этом не сомневался и, даже обидевшись за писателя, начал говорить, что он сам откажется от вечного блажен­ства, если там не будет Достоевского. Пришедшему гостю было предложено рассудить спор. Но поскольку он был человеком, не разбирающимся в вопросах религиозных, и сказать ничего не мог, он сначала смутился, а затем, набравшись мужества, заявил, что считает для мятущейся души Достоевского рай слишком скучным. Монах Агапит, выслушав кощунственное и легкомысленное, близкое к безумию заявление, содрогнулся, и хозяйка дома поспешила переменить тему.
После увольнения из музея он жил то на родине в Петрограде, то около Оптиной, готовя себя к священническому служению; хо­рошо зная французский, немецкий, английский, итальянский и латынь, он зарабатывал на жизнь преподаванием иностранных языков.
Отвечая на его вопрос относительно рукоположения, иеромо­нах Никон 14 июня 1927 года писал ему: «Честнейший о Господе отец Агапит! Божие благословение да пребывает над Вами во веки. Сердечно сочувствую Вам в скорбях Ваших и молюсь о Вас, как о сыне моем духовном. Меня спрашивал отец Лаврентий, и я ему, помнится, ответил, что советую Вам приезжать к нам <...>. О ру­коположении должен сообщить следующее: архиепископ Фео­фан[f] вообще большой буквалист и стоит на букве закона, и едва ли будет посвящать клирика не из его епархии. Неизвестно нам и то, что имеет ли он вообще возможность рукополагать <...>. На всякий случай хорошо бы послать письмо вашему Е.И.[g] прось­бой дать свое согласие на посвящение у кого-либо из православ­ных архиереев. Если это будет даже простое письмо, мне думается, оно будет иметь силу <...>.
Да сотворит с нами Господь по воле Своей святой и да управит жизнь нашу во спасение. Прошу святых молитв и желаю Вам мира и радования о Господе и всякого благополучия...»
Получить это письмо монах Агапит не успел: 16 июня он был арестован, а 11 июля был арестован и отец Никон. До дня ареста монах Агапит ходил в светской одежде, а когда пришли за ним со­трудники ОГПУ, он с радостью надел рясу и ушел христианским исповедником, точно только этого момента и ждал.
1 июля монаху Агапиту было предъявлено обвинение в том, что он «имеет обширные связи с центральными городами Союза ССР и, являясь сотрудником Оптинского музея, <...> связывается с контрреволюционной группировкой означенного музея <...> и совместно ведет контрреволюционную агитацию и религиозную пропаганду среди широких слоев крестьянского населения <...>. Имея тесную связь с Никоном Беляевым, Таубе как лицо, связан­ное со всем научным миром, в целях <...> контрреволюционной деятельности предоставляет и использует все <...> возможности...»
Сотрудники ОГПУ в соответствии с тогдашней государ­ственной идеологией автоматически рассматривали монахов как членов контрреволюционной организации, и потому все во­просы, касающиеся пострига: кто постригал, как это было совер­шено и кто при этом присутствовал – были для них вопросами не столько религиозными, сколько организационно-политическими. И принявший монашество, и постригавший в их глазах одинаково были преступниками, как дававшие обеты не государству, а Богу; монашеские обеты и сами по себе делали монаха неуязвимым: не­возможно было отобрать что-либо из земных стяжаний, если че­ловек добровольно отказался от них, невозможно было угрожать лишением жизни тому, кто для земной жизни умер. Настаивая на получении сведений обо всех участниках пострига отца Агапита в монашество, следователь спросил его:
– Скажите, когда вас постриг в монахи Никон Беляев, где именно это происходило и кто при этом еще был?
Хорошо понимая, как следователь будет интерпретировать каждый его ответ, зная, что он незаконно и спрашивает его об этом, так как статьи, предполагающей уголовную ответственность за постриг в монашество, не существует, отец Агапит сказал:
– На этот вопрос я отказываюсь давать ответ.
– Почему?
– Поскольку касается личной моей жизни.
Это был исчерпывающий с точки зрения закона и по христи­анской совести ответ, и все допросы на этом были прекращены.
19 декабря 1927 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило монаха Агапита к трем годам заключения в Соло­вецком концлагере, и он был отправлен в пересыльный лагерь, располагавшийся в городе Кеми, куда был заключен и его духов­ный отец. Первое время они жили вместе, но затем монаха Агапита отправили на одну из лагерных командировок в лес, на побере­жье Белого моря, а отец Никон был оставлен в Кеми.
По окончании срока заключения, 23 мая 1930 года, Особое со­вещание без дополнительного разбирательства снова приговори­ло монаха Агапита к трем годам ссылки, и он был отправлен в Ар­хангельск, куда ему сподобилось ехать в одном этапе со своим духовным отцом, что стало для него большим утешением.
В Архангельске им пришлось проходить медицинскую комиссию. Врач, обследовавший отца Никона, заметил, что по состоянию здоровья он мог бы быть направлен в лучшие климатические ус­ловия. «Отец Никон, привыкший отсекать свою волю, <...> спро­сил совета <...> у отца Агапита, который не посоветовал ему пред­принимать что-либо в этом направлении, и отец Никон <...> сказал: „Воля Божия да совершается!“ По прибытии в <...> Ар­хангельск отец Никон и отец Агапит некоторое время жили вме­сте. Вскоре отца Никона отправили в Пинегу, а отец Агапит остался один вблизи Архангельска», в селе Заостровье.
Монаху Агапиту в то время не присылали посылок, и монахи­ня Амвросия (Оберучева) спросила его как-то в письме, не нужно ли чего послать. Он ответил, что нуждается в сапогах, так как его отправляют на работу в лес, на болото. Монахиня Амвросия зака­зала сшить сапоги монаху-сапожнику, который раньше шил для отца Агапита и знал его мерку, и затем отправилась в деревню за несколько километров от Архангельска передать их ему вместе с продуктами. «В этой же деревне, – вспоминала она впослед­ствии, – поселился и присланный сюда с Соловков владыка Ти­хон[h] Гомельский. Он радушно встретил нас. Помещение у него было хорошее, он снимал две комнаты. В одной была марлевой занавеской отделена часть для алтаря». Монах Агапит нашел квартиру для монахини Амвросии и посетил ее на следующий день. Он рассказал ей об отце Никоне, с большой любовью и те­плотой вспоминая их совместную жизнь и грустное расставание, и попросил, чтобы мать Амвросия обязательно писала отцу Нико­ну, так как ее письма всегда были для того большим утешением. Получив добротные сапоги, он отдал в починку валенки; через день он был арестован вместе с епископом Тихоном.
В архангельской ссылке монах Агапит познакомился с архи­епископом Архангельским Антонием (Быстровым)[i] и некоторы­ми ссыльными епископами и священниками, а с владыкой Тихо­ном (Шараповым) он оказался в самом ближайшем соседстве. 23 января 1931 года архиепископ Антоний был арестован, по тому же делу были арестованы двадцать один человек и среди них мо­нах Агапит. На допросе следователь спросил его, знает ли он о со­вершавшихся епископом Тихоном тайных богослужениях. Зая­вив, что он никогда не видел, чтобы его сосед-епископ совершал дома богослужения, и что никаких бесед между ними не было, монах Агапит сказал: «Виновным в антисоветской агитации себя не признаю, так как никогда и нигде на политическую тему антисоветских разговоров не вел».
Монах Агапит был обвинен в том, что являлся ближайшим сторонником епископа Тихона, участвовал в помощи ссыльному духовенству, которую организовал архиепископ Антоний, и выда­вал себя среди крестьян «за мученика и невинного страдальца за веру Христову».
Вскоре монахиня Амвросия получила от отца Агапита теле­грамму с адресом, по которому он просил прислать ему валенки, ибо зимой без валенок во время суровых морозов он оказался в весьма тяжком положении. Она собрала посылку и решила сама ее отвезти. Ехать нужно было на пригородном поезде. Некая девушка взялась ее проводить. Посылку накрепко привязали к са­ночкам, и поэтому всю дорогу им пришлось стоять на площад­ке среди мужчин-рабочих. Когда доехали до нужной станции, то платформы не было, и надо было со ступенек сходить прямо на обледеневшую горку. Монахиня Амвросия, поскользнувшись, упала, и через нее стали прыгать рабочие. Казалось, ее затопчут, но над ее головой оказалась чья-то рука, которая защитила ее.
На станции они расспросили, где размещаются заключенные. Оказалось, что идти надо было еще около двух с половиной кило­метров по вьющейся среди деревьев тропинке. Девушка вызвалась проводить монахиню и повезла санки. Когда добрались до места, они распрощались, и монахиня Амвросия стала дожидаться, когда примут посылку. Наконец ее впустили в палатку, раскрыли посылку и, не найдя в ней ничего недозволенного, отнесли монаху Агапиту и в ответ принесли от него записку со словами благодар­ности. Тем временем стало быстро темнеть, и надо было искать ночлег. На ночлег монахиню пустили к себе в дом добрые люди, которые утром угостили ее блинами и испекли блинов на дорогу. Проходя мимо лагерной палатки, монахиня Амвросия попросила передать их заключенному Таубе, что и было сделано. И монах Агапит вновь ответил ей с благодарностью запиской.
2 декабря 1931 года монах Агапит был приговорен к трем го­дам заключения в концлагерь и отправлен в Мариинские лагеря в Кемеровской области. Вернувшись из заключения, он поселился в городе Орле, где в то время жили многие ссыльные и отбывшие заключение в лагерях. Иногда он приезжал в Москву, где встре­чался со знакомыми по Оптиной пустыни.
В начале 1936 года отец Агапит заболел: у него образовалась опухоль, и друзья предлагали ему лечь в больницу. Он выехал в Москву, операция была сделана, но врачи предупредили, что мо­гут быть последствия, и через некоторое время он обнаружил но­вую опухоль, операцию делать уже было бессмысленно. Перед последним отъездом в Орел он навсегда попрощался со всеми знакомыми – попрощался просто, спокойно, будто только на вре­мя уходил от них, чтобы, если Бог благословит, встретиться, но уже в иной жизни.
Его страдания в течение болезни все более возрастали, ни есть, ни говорить он уже не мог, но при этом он не терял бодрости духа и, пока были силы, ходил в храм. Когда отцу Агапиту было что-либо нужно, он писал записку старушке-хозяйке, жившей на дру­гой половине дома, через стену от него. Он предупредил ее, что, когда ему станет совсем плохо, он ей постучит. 18 июля он посту­чал в стену, и когда хозяйка вошла, то увидела, что монах Агапит лежит, не сводя глаз с иконы Божией Матери. «Лицо его было со­средоточенно и кротко. Ни боль, ни страх не искажали его. Он не стонал, только дыхание становилось все реже...» Впоследствии она рассказала, что «переносил он свои страдания так светло, что она молится о нем, как о святом».
Монах Агапит скончался 18 июля 1936 года и был погребен на одном из городских кладбищ Орла.
 
 
Игумен Дамаскин (Орловский)
«Жития новомучеников и исповедников Церкви Русской. Июль. Ч.1»
Тверь. 2016. С. 191–204

[a]Ныне город Раквере в Эстонии.
[b] Священномученик Платон (в миру Павел Петрович Кульбуш), епископ Ревельский, викарий Рижской епархии; память 1/14 января.
[c] Преподобномученица Августа (в миру Лидия Васильевна Защук), схимонахиня; память 26 декабря / 8 января.
[d] Преподобный Нектарий Оптинский (в миру Николай Васильевич Тихонов), иеросхимонах; память 29 апреля / 12 мая.
[e] Преподобноисповедник Никон (в миру Николай Митрофанович Беляев); память 25 июня / 8 июля.
[f] Архиепископ Калужский Феофан (Туляков).
[g]Вероятно, имеется в виду кто-либо из епископов.
[h] Шарапов.
[i] Священномученик Антоний (в миру Николай Михайлович Быстров); память 3/16 июля.