31 июля (13 августа)
 
Мученик
Максим Румянцев
 
Мученик Максим родился около 1860-го года в деревне Вандышки Дюпихской волости Кинешемского уезда Костромской губернии[a]в семье крестьян Ивана Степановича и его супруги Анны Ильиничны Румянцевых. Вандышки, где проживало тогда двенадцать семей, была небольшой зажиточной деревней на реке Волге у окраины большого промышленного города Кинешмы. В конце XIX века рядом с деревней были построены крупная ткацкая фабрика Павла Севрюгова и лесохимический завод Дми­трия Кирпичникова. После смерти одного из родителей Максим ушел странствовать. Где и как странствовал Максим – неизвестно, но, вернувшись через много лет на родину, он знал большую часть службы церковной наизусть, хотя оставался неграмотен; во время странствий он принял подвиг юродства, который не оставил до самой кончины.
Вернувшись в родную деревню, рядом с которой вырос целый фабричный городок с производственными корпусами и общежи­тиями, Максим Иванович жил то у брата Егора Ивановича и его супруги Елизаветы Григорьевны в баньке, то в благочестивом семействе Андрея Васильевича и его супруги Екатерины Васи­льевны Груздевых, почитавших блаженного за прозорливость, то у Ивана Ильича Кочёрина, ставшего впоследствии церковным старостой, и его супруги Аграфены Ильиничны, а то где придется, куда Бог приведет.
Ходил Максим Иванович круглый год босиком и в одних и тех же, надетых одна на другую, рубахах. Если кто-нибудь дарил ему сапоги, то он совал в них бумагу, чтобы неудобно было ходить, а потом все равно кому-нибудь отдавал. В бане никогда не мылся, а как войдет в баню в грязных рубашках, в тех же самых рубашках и выйдет.
В деревне многие, особенно поначалу, смеялись над ним, и мальчишки, бывало, бросали в него камнями. Но благодушно все это переносил блаженный, помня, что все подвизающиеся за Христа гонимы будут.
К тому времени, когда он поселился в деревне после многолет­него подвига странничества и юродства, Господь начал открывать ему Свою волю о других людях.
Уныние и грусть овладели Андреем Груздевым, когда пришла ему пора идти на войну 1914 года.
– Прощай, Максим Иванович, может, не вернусь, – сказал он, подойдя к юродивому.
– До свидания, сладкий барин, – ответил Максим Иванович.
Многие чудеса, совершившиеся по молитвам блаженного, ви­дел Андрей, и потому не осталось у него сомнения: вернется жи­вым. И вернулся.
Дочь его, Веру, родившуюся в 1911 году, Максим Ивано­вич называл Христовой невестой. «Верно, ты, Вера, замуж не выйдешь», – говорила ей мать. И действительно, она осталась девицей.
Младшей дочери Груздевых, Варваре, родившейся в 1919 году, Максим Иванович, когда та была девочкой, частенько говаривал:
– Николай, давай закурим. Николай, давай закурим.
А то возьмет да вдруг начнет бегать, приговаривая:
– За мной кто-то бежит. Я спрячусь в сарай. За мной кто-то бе­жит. Спрячусь под стол.
Объяснилось все через много лет, уже после смерти Макси­ма Ивановича, когда она вышла замуж за Николая, и муж, ког­да бывал пьян, преследовал ее, так что она не знала, куда от него укрыться.
В октябре 1918 года на Максима Ивановича в первый раз, по-видимому, обратила внимание советская власть. Вандышевский ко­митет бедноты в ответ на запрос о не занимающихся личным трудом писал в Дюпихский волостной совет, что в деревне таких людей нет, «за исключением Малоумнова Максима Ивановича Румянцева».
Максим Иванович никогда не говорил человеку прямо, а всег­да как бы о себе. Пришел как-то к нему священник Григорий Аве­рин[b], и блаженный сказал:
– Вот Максима Ивановича скоро заберут. Скоро заберут – да это ничего. Умрет Максим, и прилетит соловей, но не сядет на могилку и не пропоет.
Через некоторое время отец Григорий был арестован, расстре­лян в концлагере и погребен в общей безвестной могиле.
Если и говорил блаженный о событиях прямо, то лишь тогда, когда иначе было нельзя.
Как-то сидел Иван Кочёрин со своими друзьями на завалин­ке. И Максим Иванович тут же. Вдруг посреди разговора Максим Иванович говорит:
– Вот, дымок пошел.
Но никто не обратил на это внимания. Максим Иванович че­рез некоторое время настойчивее произнес:
– Дымит. Дымит.
Но опять никто на его слова не обратил внимания, и тогда Максим Иванович уже в голос закричал:
– Да пожар же!
Тут все вскочили. Забежали за дом. И точно. За домом полыха­ло гумно.
Обмануть или скрыть что-нибудь от Максима Ивановича было невозможно.
Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, хозяйка дома, Екатерина Васильевна, испытывая недостаток в хлебе, взяла у него из мешка, который он хранил на печи, сухарей. «Я немного возьму, не узнает Максим», — решила она.
Но Максим Иванович, как вошел в избу, схватился за голову и закричал:
– Заворовали! Заворовали! Житья у вас нет. Заворовали!
Пришлось ей все рассказать.
Как-то пришла к Максиму Ивановичу Ольга Добрякова, с нею женщина передала для блаженного сверток. Ольга отдала Макси­му Ивановичу два свертка и не стала говорить, какой от кого, по­считав это неважным.
Но иначе на это смотрел блаженный.
– Это – твое, – сказал он, – а это с тобой передали.
– Прости меня, Максим Иванович, – встрепенулась Ольга.
– Прости, прости, – проговорил блаженный, – хорошо еще, что ты созналась, а то соврут и не сознаются.
В другой раз, когда она собралась уходить, он сказал:
– Ты оставайся, а то люди злые...
Не послушалась она и пошла. Нужно было идти глухим ме­стом. И видит Ольга – стоят мужики и намерения у них недобрые. Бросилась она бежать. Мужики – за ней. Она бежит изо всех сил, а они нагоняют, и все отчетливей их топот, уже прямо за спиной слышится. И взмолилась Ольга к блаженному Максиму о помощи. И слышит – стих звук погони, ее перестали преследовать. Едва живой от страха добралась она до общежития, где жила.
Ольга никогда не рассказывала блаженному подробностей о своей жизни в общежитии, где у нее не было ни кровати, ни по­стели, она спала на полу.
Максим Иванович сам ей как-то сказал: «Вот развалятся, как баре, на кроватях, а у меня – пальто под голову и под себя».
Пальто это вскоре украли, о чем ей блаженный сказал: «Вот какие злые люди, пальтушку украли. Но ты не расстраивайся».
Вскоре Ольга нашла на земле деньги, которых как раз хватило на покупку нового пальто.
Бывало, что Максим Иванович ни к кому не шел ночевать, а садился со своим мешком посреди улицы и сидел здесь по не­скольку дней. Однажды зимой он просидел так почти неделю. И одна женщина сжалилась над ним:
– Максим Иванович, так же нельзя.
– Конечно, нельзя, – кротко ответил блаженный, но не сдви­нулся с места.
Женщина пошла домой, истопила баню и пришла уговаривать блаженного.
– Максим Иванович, пошли, я уже и баню специально для тебя истопила.
– Ну, давай салазки, накладывай на них мешок, – согласился он.
Она пришла с салазками, положила на них мешок блаженного и попробовала везти. Но салазки с места не стронулись. Попробо­вала еще. Не может их сдвинуть.
– Максим Иванович, не идут что-то салазки.
– Не идут, – покачал он головой и сам легонько подтолкнул салазки, и сразу они сдвинулись и легко пошли.
Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, он начал с само­го утра петь заупокойные стихиры и пел их почти весь день. Хо­зяйка слушала, думая, когда же он кончит, и, наконец, спросила:
– Что ты все заупокойные стихиры поешь?
Ничего не ответил блаженный, продолжая петь, а через неко­торое время, кончив, сказал:
– Ну, теперь все. Отпето. Опускайте в могилу.
Вскоре приехали из Кинешемского Успенского монастыря и сказали, что в монастыре умерла монахиня.
Как-то еще до начала гонений блаженный, проходя мимо Кинешемского монастыря, сказал:
– Подушки-то, подушки какие! Разве это монахини? Всё раз­летится. Всё.
В начале 1920-х годов монастырь был закрыт, и в его зданиях разместилась следственная тюрьма.
Сердце Максима Ивановича не прилеплялось ни к чему зем­ному; деньги он презирал, а если ему их давали, то он потрет их, потрет да и бросит или сунет куда-нибудь.
Однажды прибежала к Максиму Ивановичу соседка Грузде­вых:
– Максим Иванович, ведь у нас землю-то отнимают!
– Ну и что? – невозмутимо ответил блаженный. – Тебе жалко, что ли?
– Да как не жалко? Конечно, жалко.
– Ах ты, жалко, – покачал головой блаженный, – да ты возьми в карман землю-то и ходи, раз тебе жалко[c].
Многие, видя, какую жизнь проводит блаженный, говорили ему:
– Максим Иванович, ты уже спасен, ты уже в Царстве Не­бесном.
– А кто это знает: в Царстве ли? – ответит блаженный, глянет на образ Пресвятой Богородицы. – Царица Небесная! – восклик­нет, и слезы сами собой бегут по щекам.
Зная некоторые богослужения на память, он пел, например, на Пасху вместе со всеми в храме. Сядет затем дома после службы напротив окон и радуется.
– Смотри, – скажет хозяйке, – ангельская душенька, как сол­нышко играет.
А сам смотрит не на солнце, а на святые иконы.
Секретарем деревенского комитета бедноты был в то время Ва­силий Петрович Сорокин, ставший впоследствии первым пред­седателем местного колхоза, а сын его, Владимир, был трактори­стом. Оба они не любили блаженного и писали на него доносы в ОГПУ, чтобы его арестовали.
И, наконец, зимой 1928 года к дому, где жил тогда Максим Иванович, подъехали сани с возницей-милиционером.
Случившийся тут Андрей Груздев спросил:
– За что вы его арестовываете?
– Да нам не жалко, – ответил милиционер, – он нам не мешает, но на него уже третье заявление подано, чтобы его арестовать. Так что собирайся, Максим Иванович, поехали.
Собирать Максиму Ивановичу было особенно нечего, никако­го имущества у него давно не было, сел он в сани, и они отправи­лись. По дороге им встретилась женщина. Узнав блаженного, она спросила:
– Куда это ты, Максим Иванович, поехал?
– К Царю на обед, – ответил блаженный.
В кинешемской тюрьме Максима Ивановича подвергли же­стоким мучениям, попеременно держа то в жаре, то в холоде. Но недолго он здесь пробыл и был переведен в другую тюрьму; оче­видцы его кончины рассказывали, что блаженный Максим умеркак великий праведник.
 
Игумен Дамаскин (Орловский)
«Жития новомучеников и исповедников Церкви Русской. Июль. Ч.2»
Тверь. 2016. С. 353-361 

[a]В 1959 г. деревня была включена в черту города Кинешмы Ивановской об­ласти.
[b]Священномученик Григорий Аверин; память 7/20 сентября
[c] Крестьяне Вандышек неоднократно судились за землю. То со своим бывшим по­мещиком, известным благотворителем Кинешмы Всеволодом Александровичем Пазухиным, чье имя носит городская библиотека: иск от имени крестьян подписы­вал старший брат блаженного Максима, Григорий Иванович, то между собой, то с соседним селом Ищеином в 1923 г. Общественную землю крестьяне частично сдава­ли в аренду фабричным для возведения построек, а на полученные деньги покупали сельскохозяйственную технику. В 1927 г. в районной газете появилась статья, где кре­стьян Вандышек критиковали за зажиточную жизнь, обвиняя их в том, что они пре­вратились в коллективного кулака и живут так же, как и до революции. Впоследствии власти провели коллективизацию и организовали в Вандышках и Ищеине колхоз «7 лет смерти Ленина».