31 июля (13 августа)
 
Мученик
Максим Румянцев
 
Мученик Максим родился около 1860-го года в деревне Вандышки Дюпихской волости Кинешемского уезда Костромской губернии[a]в семье крестьян Ивана Степановича и его супруги Анны Ильиничны Румянцевых. Вандышки, где проживало тогда двенадцать семей, была небольшой зажиточной деревней на реке Волге у окраины большого промышленного города Кинешмы. В конце XIX века рядом с деревней были построены крупная ткацкая фабрика Павла Севрюгова и лесохимический завод Дми­трия Кирпичникова. После смерти одного из родителей Максим ушел странствовать. Где и как странствовал Максим неизвестно, но, вернувшись через много лет на родину, он знал большую часть службы церковной наизусть, хотя оставался неграмотен; во время странствий он принял подвиг юродства, который не оставил до самой кончины.
Вернувшись в родную деревню, рядом с которой вырос целый фабричный городок с производственными корпусами и общежи­тиями, Максим Иванович жил то у брата Егора Ивановича и его супруги Елизаветы Григорьевны в баньке, то в благочестивом семействе Андрея Васильевича и его супруги Екатерины Васи­льевны Груздевых, почитавших блаженного за прозорливость, то у Ивана Ильича Кочёрина, ставшего впоследствии церковным старостой, и его супруги Аграфены Ильиничны, а то где придется, куда Бог приведет.
Ходил Максим Иванович круглый год босиком и в одних и тех же, надетых одна на другую, рубахах. Если кто-нибудь дарил ему сапоги, то он совал в них бумагу, чтобы неудобно было ходить, а потом все равно кому-нибудь отдавал. В бане никогда не мылся, а как войдет в баню в грязных рубашках, в тех же самых рубашках и выйдет.
В деревне многие, особенно поначалу, смеялись над ним, и мальчишки, бывало, бросали в него камнями. Но благодушно все это переносил блаженный, помня, что все подвизающиеся за Христа гонимы будут.
К тому времени, когда он поселился в деревне после многолет­него подвига странничества и юродства, Господь начал открывать ему Свою волю о других людях.
Уныние и грусть овладели Андреем Груздевым, когда пришла ему пора идти на войну 1914 года.
– Прощай, Максим Иванович, может, не вернусь, сказал он, подойдя к юродивому.
– До свидания, сладкий барин, ответил Максим Иванович.
Многие чудеса, совершившиеся по молитвам блаженного, ви­дел Андрей, и потому не осталось у него сомнения: вернется жи­вым. И вернулся.
Дочь его, Веру, родившуюся в 1911 году, Максим Ивано­вич называл Христовой невестой. «Верно, ты, Вера, замуж не выйдешь», говорила ей мать. И действительно, она осталась девицей.
Младшей дочери Груздевых, Варваре, родившейся в 1919 году, Максим Иванович, когда та была девочкой, частенько говаривал:
Николай, давай закурим. Николай, давай закурим.
А то возьмет да вдруг начнет бегать, приговаривая:
За мной кто-то бежит. Я спрячусь в сарай. За мной кто-то бе­жит. Спрячусь под стол.
Объяснилось все через много лет, уже после смерти Макси­ма Ивановича, когда она вышла замуж за Николая, и муж, ког­да бывал пьян, преследовал ее, так что она не знала, куда от него укрыться.
В октябре 1918 года на Максима Ивановича в первый раз, по-видимому, обратила внимание советская власть. Вандышевский ко­митет бедноты в ответ на запрос о не занимающихся личным трудом писал в Дюпихский волостной совет, что в деревне таких людей нет, «за исключением Малоумнова Максима Ивановича Румянцева».
Максим Иванович никогда не говорил человеку прямо, а всег­да как бы о себе. Пришел как-то к нему священник Григорий Аве­рин[b], и блаженный сказал:
– Вот Максима Ивановича скоро заберут. Скоро заберут да это ничего. Умрет Максим, и прилетит соловей, но не сядет на могилку и не пропоет.
Через некоторое время отец Григорий был арестован, расстре­лян в концлагере и погребен в общей безвестной могиле.
Если и говорил блаженный о событиях прямо, то лишь тогда, когда иначе было нельзя.
Как-то сидел Иван Кочёрин со своими друзьями на завалин­ке. И Максим Иванович тут же. Вдруг посреди разговора Максим Иванович говорит:
Вот, дымок пошел.
Но никто не обратил на это внимания. Максим Иванович че­рез некоторое время настойчивее произнес:
Дымит. Дымит.
Но опять никто на его слова не обратил внимания, и тогда Максим Иванович уже в голос закричал:
Да пожар же!
Тут все вскочили. Забежали за дом. И точно. За домом полыха­ло гумно.
Обмануть или скрыть что-нибудь от Максима Ивановича было невозможно.
Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, хозяйка дома, Екатерина Васильевна, испытывая недостаток в хлебе, взяла у него из мешка, который он хранил на печи, сухарей. «Я немного возьму, не узнает Максим», — решила она.
Но Максим Иванович, как вошел в избу, схватился за голову и закричал:
Заворовали! Заворовали! Житья у вас нет. Заворовали!
Пришлось ей все рассказать.
Как-то пришла к Максиму Ивановичу Ольга Добрякова, с нею женщина передала для блаженного сверток. Ольга отдала Макси­му Ивановичу два свертка и не стала говорить, какой от кого, по­считав это неважным.
Но иначе на это смотрел блаженный.
Это твое, сказал он, а это с тобой передали.
Прости меня, Максим Иванович, встрепенулась Ольга.
Прости, прости, проговорил блаженный, хорошо еще, что ты созналась, а то соврут и не сознаются.
В другой раз, когда она собралась уходить, он сказал:
Ты оставайся, а то люди злые...
Не послушалась она и пошла. Нужно было идти глухим ме­стом. И видит Ольга стоят мужики и намерения у них недобрые. Бросилась она бежать. Мужики за ней. Она бежит изо всех сил, а они нагоняют, и все отчетливей их топот, уже прямо за спиной слышится. И взмолилась Ольга к блаженному Максиму о помощи. И слышит стих звук погони, ее перестали преследовать. Едва живой от страха добралась она до общежития, где жила.
Ольга никогда не рассказывала блаженному подробностей о своей жизни в общежитии, где у нее не было ни кровати, ни по­стели, она спала на полу.
Максим Иванович сам ей как-то сказал: «Вот развалятся, как баре, на кроватях, а у меня пальто под голову и под себя».
Пальто это вскоре украли, о чем ей блаженный сказал: «Вот какие злые люди, пальтушку украли. Но ты не расстраивайся».
Вскоре Ольга нашла на земле деньги, которых как раз хватило на покупку нового пальто.
Бывало, что Максим Иванович ни к кому не шел ночевать, а садился со своим мешком посреди улицы и сидел здесь по не­скольку дней. Однажды зимой он просидел так почти неделю. И одна женщина сжалилась над ним:
Максим Иванович, так же нельзя.
Конечно, нельзя, кротко ответил блаженный, но не сдви­нулся с места.
Женщина пошла домой, истопила баню и пришла уговаривать блаженного.
Максим Иванович, пошли, я уже и баню специально для тебя истопила.
Ну, давай салазки, накладывай на них мешок, согласился он.
Она пришла с салазками, положила на них мешок блаженного и попробовала везти. Но салазки с места не стронулись. Попробо­вала еще. Не может их сдвинуть.
Максим Иванович, не идут что-то салазки.
Не идут, покачал он головой и сам легонько подтолкнул салазки, и сразу они сдвинулись и легко пошли.
Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, он начал с само­го утра петь заупокойные стихиры и пел их почти весь день. Хо­зяйка слушала, думая, когда же он кончит, и, наконец, спросила:
Что ты все заупокойные стихиры поешь?
Ничего не ответил блаженный, продолжая петь, а через неко­торое время, кончив, сказал:
Ну, теперь все. Отпето. Опускайте в могилу.
Вскоре приехали из Кинешемского Успенского монастыря и сказали, что в монастыре умерла монахиня.
Как-то еще до начала гонений блаженный, проходя мимо Кинешемского монастыря, сказал:
– Подушки-то, подушки какие! Разве это монахини? Всё раз­летится. Всё.
В начале 1920-х годов монастырь был закрыт, и в его зданиях разместилась следственная тюрьма.
Сердце Максима Ивановича не прилеплялось ни к чему зем­ному; деньги он презирал, а если ему их давали, то он потрет их, потрет да и бросит или сунет куда-нибудь.
Однажды прибежала к Максиму Ивановичу соседка Грузде­вых:
Максим Иванович, ведь у нас землю-то отнимают!
Ну и что? невозмутимо ответил блаженный. Тебе жалко, что ли?
Да как не жалко? Конечно, жалко.
Ах ты, жалко, покачал головой блаженный, да ты возьми в карман землю-то и ходи, раз тебе жалко[c].
Многие, видя, какую жизнь проводит блаженный, говорили ему:
– Максим Иванович, ты уже спасен, ты уже в Царстве Не­бесном.
– А кто это знает: в Царстве ли? ответит блаженный, глянет на образ Пресвятой Богородицы. Царица Небесная! восклик­нет, и слезы сами собой бегут по щекам.
Зная некоторые богослужения на память, он пел, например, на Пасху вместе со всеми в храме. Сядет затем дома после службы напротив окон и радуется.
Смотри, скажет хозяйке, ангельская душенька, как сол­нышко играет.
А сам смотрит не на солнце, а на святые иконы.
Секретарем деревенского комитета бедноты был в то время Ва­силий Петрович Сорокин, ставший впоследствии первым пред­седателем местного колхоза, а сын его, Владимир, был трактори­стом. Оба они не любили блаженного и писали на него доносы в ОГПУ, чтобы его арестовали.
И, наконец, зимой 1928 года к дому, где жил тогда Максим Иванович, подъехали сани с возницей-милиционером.
Случившийся тут Андрей Груздев спросил:
За что вы его арестовываете?
Да нам не жалко, ответил милиционер, он нам не мешает, но на него уже третье заявление подано, чтобы его арестовать. Так что собирайся, Максим Иванович, поехали.
Собирать Максиму Ивановичу было особенно нечего, никако­го имущества у него давно не было, сел он в сани, и они отправи­лись. По дороге им встретилась женщина. Узнав блаженного, она спросила:
Куда это ты, Максим Иванович, поехал?
К Царю на обед, ответил блаженный.
В кинешемской тюрьме Максима Ивановича подвергли же­стоким мучениям, попеременно держа то в жаре, то в холоде. Но недолго он здесь пробыл и был переведен в другую тюрьму; оче­видцы его кончины рассказывали, что блаженный Максим умеркак великий праведник.
 
Игумен Дамаскин (Орловский)
«Жития новомучеников и исповедников Церкви Русской. Июль. Ч.2»
Тверь. 2016. С. 353-361 


[a]В 1959 г. деревня была включена в черту города Кинешмы Ивановской об­ласти.
[b]Священномученик Григорий Аверин; память 7/20 сентября
[c] Крестьяне Вандышек неоднократно судились за землю. То со своим бывшим по­мещиком, известным благотворителем Кинешмы Всеволодом Александровичем Пазухиным, чье имя носит городская библиотека: иск от имени крестьян подписы­вал старший брат блаженного Максима, Григорий Иванович, то между собой, то с соседним селом Ищеином в 1923 г. Общественную землю крестьяне частично сдава­ли в аренду фабричным для возведения построек, а на полученные деньги покупали сельскохозяйственную технику. В 1927 г. в районной газете появилась статья, где кре­стьян Вандышек критиковали за зажиточную жизнь, обвиняя их в том, что они пре­вратились в коллективного кулака и живут так же, как и до революции. Впоследствии власти провели коллективизацию и организовали в Вандышках и Ищеине колхоз «7 лет смерти Ленина».