Беспримерный по массовости и временной продолжительности подвиг мучеников ХХ века мы рассматриваем как итог тысячелетнего пути русского народа, тот ценностный результат, который позволяет сохранить духовный потенциал для последующего возрождения.
В России и в Русской Церкви феномен христианского мученичества возник лишь в ХХ в. за отсутствием гонений на Православную Церковь со стороны государства, когда государство позиционировало себя как православное и даже включало высшее управление Церковью в систему государственных учреждений. Это имело свои положительные и отрицательные стороны. Положительные позволяли задействовать государственные материальные и интеллектуальные ресурсы для народного образования в области религиозного просвещения, а отрицательные – что все кризисные процессы до разрушения государства в 1917 году, глубоко затрагивали церковное общество, переориентируя его с духовных задач, связанных прежде всего со спасением души конкретного человека, на не присущие Церкви политические и общественные задачи.
За весь предшествующий исторический период до 1918 г. включительно в Русской Церкви было причислено к лику святых двадцать семь человек, претерпевших насильственную смерть. Однако о двадцати из них известно, что они были канонизованы не за исповедание веры, а за чудотворения, и потому опыт канонизации мучеников в Русской Церкви за его отсутствием не мог быть использован при канонизации новомучеников ХХ столетия. В большей степени можно было опираться на опыт канонизации в Древней Церкви. Однако и здесь была существенная разница. В Древней Церкви сам факт исповедания христианской веры расценивался как государственное преступление, которое могло привести исповедника к мученической кончине, тогда как в советской России вопрос об исповедании веры если и задавался арестованному во время допросов, то чаще всего устно и не заносился в протокол.
Однако анализ подвига древних мучеников мог показать основные черты, касающиеся сущностных критериев мученичества, и дать церковные подходы относительно их прославления. Советский Союз не имел никакого сходства с Римской империей, не сходны были и обстоятельства жизни в них христиан. Основная нагрузка при изучении подвига новомучеников вынуждена была сосредоточиться на детальном изучении социальной, политической, идеологической, религиозно-нравственной составляющих в совокупности и являвшихся теми внешними обстоятельствами, в которых совершали свой подвиг и выражали свою позицию мученики, что потребовало новых методологических подходов.
В тех случаях, когда речь идет о лжесвидетельстве против себя или других относительно совершения так называемых контрреволюционных преступлений, бывает трудно усмотреть в этих признаниях прямое отречение от Христа. И в этих случаях при канонизации новомучеников было существенно – как в Древней Церкви рассматривались эти вопросы? Является ли отступлением от исповедничества прямо высказанное отречение от Христа или им может быть и иное действие, которое рассматривалось Церковью как отречение, когда только делается вид, что совершается действие? Священномученик Киприан Карфагенский в доказательство того, чтобы никто не вздумал получить свободу обманом, идя против совести, приводит пример мученика Елеазара. Царские слуги, чтобы спасти ему жизнь, предлагали только притвориться, что он вкушает идоложертвенное, и таким образом обмануть царя. Но Елеазар не согласился пойти на обман, считая, что «кратковременное продолжение жизни не стоит того, чтобы, оскорбивши Бога, подвергнуться потом вечным мукам. <…> Он не помышлял о царе Антиохе, но о Судье – Боге и сознавал, что нисколько не послужит ему во спасение то, что он поругается над человеком и обманет его, тогда как Бог – Судия нашей совести, Которого одного только и бояться должно, никак не может быть ни поруган, ни обманут»[1].
Исповедничество и мученичество, согласно святоотеческому учению, не является чем-то отделенным от ежедневного исполнения заповедей, но нераздельно с ними связано. В представлении святых отцов, для находящегося в темнице не существует компромисса с совестью ради того, чтобы достичь освобождения для продолжения земной жизни, когда цель жизни – в бессмертии.
Для прославления новомученика важен не только факт его насильственной смерти, но и ясность относительно состояния его внутреннего мира, в особенности в период жизненных испытаний.
На практике изучение материалов и выработка критериев рассмотрения материалов к канонизации новомучеников потребовали длительного периода церковно-научных изысканий и массового изучения как судебно-следственных дел, так и других архивных источников. Было установлено, что для ХХ столетия, когда люди, и в особенности священнослужители и православные миряне, оказались под значительным давлением государства, когда происходило крушение всех привычных бытовых форм существования миллионов людей, выработка такого исследовательского подхода, который включал бы в себя детальное изучение эпохи, явилась единственно правильной при подготовке материалов к канонизации новомучеников. В результате была четко сформулирована необходимость исследования всего комплекса архивных первоисточников. Именно в такой постановке вопроса и учитывался опыт Древней Церкви.
В результате длительного этапа работы с документами, были сформулированы требования о необходимости индивидуального подхода и предельно полного изучения жизни каждого пострадавшего священнослужителя или мирянина; было сформулировано положение о неприменимости социального подхода, когда мученичество могло признаваться вследствие одной только принадлежности пострадавшего к социальной группе священнослужителей.
Сравнительный анализ внешних обстоятельств, в которых жили древние мученики и новомученики ХХ столетия, проведенный Синодальной комиссией по канонизации святых, показал, что «в языческой Римской империи Церковь была вне закона и уже сама принадлежность к ней каралась смертной казнью на юридических основаниях, а отречение обвиняемого в принадлежности к Церкви сохраняло вероотступнику жизнь и возвращало ему свободу.
Российские новомученики, как правило, не стояли перед таким <...> выбором. Их убивали без суда, а когда приговаривали к смерти по суду, то <...> предъявляли обвинения, прямым образом не связанные с исповеданием ими Христа; а в пору массовых гонений 30-х годов даже и отречение от христианской веры со стороны епископа, клирика или мирянина едва ли было способно избавить жертву репрессий от расправы»[2].
Состоявшаяся на Архиерейском Соборе 18-22 февраля 1997 г. канонизация архиепископа Тверского Фаддея (Успенского) и собранные материалы, касающиеся его жизни и исповеднического подвига, явились своего рода эталоном для выработки требований к материалам для последующих канонизаций. Были исчерпывающе собраны сведения, касающиеся жизни, служения и мученической кончины архиепископа Фаддея, включая материалы, хранящиеся в архивах ФСБ. Были проанализированы и сопоставлены устные свидетельства, в которых описаны служение и смерть архиепископа, найдено место его погребения, обретены его останки и проведено их исследование. «Сочетавший в своей подвижнической жизни отмеченное даром чудотворений молитвенно-аскетическое делание с ревностным архипастырским служением, священномученик Фаддей принял смерть за Христа с мужеством и вдохновением мучеников Церкви первых веков», – так вполне обоснованно характеризовался его подвиг в деянии Собора[3].
Исходя из опыта изучения судебно-следственных дел, Синодальная комиссия по канонизации святых пришла к выводу, что необходимо при представлении материалов к канонизации ответить на следующие вопросы: 1. Не являлся ли священнослужитель или мирянин лжесвидетелем? 2. Не являлся или он обновленцем или григорьевцем? 3. Не имел ли он препятствий к канонизации канонического характера? 4. Не имел ли он препятствий нравственного характера? 5. Не привлекался ли он свидетелем, давая показания против других? 6. Не являлся ли он секретным сотрудником режимных ведомств?
При изучении судебно-следственных дел и использовании их в качестве основания для канонизации может возникнуть вопрос: а не сфальсифицированы ли сами судебно-следственные дела и насколько мы можем доверять имеющейся в них информации и соответственно пользоваться ею? Ответ на этот вопрос весьма существенен, потому что судебно-следственные дела являются почти единственным источником сведений о репрессированных при советской власти. Имеющиеся скудные воспоминания о пострадавших священнослужителях представляют собой малоинформативный в этом отношении источник, т.к. отражают в основном впечатления писавших, но не отражают исповеднического подвига, которому авторы воспоминаний не были свидетелями. Отказываясь от использования судебно-следственных дел в качестве материалов для канонизации, следовало бы тогда отказаться вообще от канонизации новомучеников, т.к. иных источников кроме судебно-следственных дел, за небольшими исключениями, не существует. В настоящее время иногда высказывается никак научно не оформленная точка зрения что безразлично, как человек держался на допросе, т.к. тяжесть условий советского следствия давала ему «право на предательство» своих христианских убеждений; однако, это в корне противоречит учению святых отцов о мученичестве и позиции самих мучеников. Священномученик Вениамин (Казанский), митрополит Петроградский, считал обязательной верность убеждениям даже до смерти, ставя в пример христианам верность людей даже политическим своим убеждениям. «Надо себя не жалеть ради Церкви, а не Церковью жертвовать ради себя, – писал он из заключения. – Теперь время суда. Люди ради политических убеждений жертвуют всем. <...> Нам ли, христианам, да еще иереям, не проявить надобного мужества даже до смерти, если есть сколько-нибудь веры во Христа, в жизнь будущего века»[4].
Иногда желают объяснить появление под лжесвидетельствами подписи обвиняемого подделкой следователя. В ходе анализа материалов тысяч судебно-следственных дел была установлена ошибочность подобного взгляда. Исследование показало, что практиковалось написание следователями текстов протоколов допросов. Но далеко не все обвиняемые их подписывали. В подделке подписи обвиняемого не было нужды, потому что признавался ли арестованный в возводимых на него обвинениях или не признавался, всегда находилось два (или более) штатных свидетеля, которые подписывали протоколы допросов с показаниями, согласованными со следователем. Даже в тех случаях, когда обвиняемый уже много лет находился в заключении и нельзя было найти других свидетелей, кроме сокамерников, то и тогда упор следователем делался на лжесвидетелей из числа сокамерников. Изучение судебно-следственных дел показывает, что во многих случаях подследственные были людьми неграмотными, иногда имеющими непреодолимые физические недостатки, например были слепы, и, однако, они ставили под показаниями, в которых не признавали себя виновными и которых не могли сами прочесть, вместо подписи – крестик или отпечаток пальца или вообще отказывались давать показания, о чем следователь в соответствии с процессуальными нормами и внутренними инструкциями вынужден был составлять отдельный протокол и подтверждать отказ от подписи свидетельствами понятых.
В феврале 2011 г. Архиерейский Собор Русской Православной Церкви подвел итоги работы, проделанной после 2000 г., по изучению судеб репрессированного духовенства и мирян, пострадавших от антирелигиозного террора в советской России. Число канонизованных поименно новомучеников в России ХХ столетия составило более тысячи пятьсот человек, причем пятьсот двадцать восемь новомучеников было прославлено от Московской городской и областной епархии.
Накопленный опыт работы Комиссии по канонизации святых Московской епархии лег в основу рекомендаций, разработанных Синодальной комиссией для епархиальных комиссий, которые были приняты Священным Синодом 5‑6 октября 2011 г. и, по существу, явились практическим руководством к грамотному исполнению постановлений Архиерейских Соборов, чтобы по возможности исключить ошибки в процессе включения имен пострадавших в годы репрессий священно- церковнослужителей и мирян в Собор новомучеников и исповедников Церкви Русской.
Не лишним будет ответить на вопрос – имели ли канонизации святых в Русской Церкви, по крайней мере, до 1918 г., четкие канонические основания для их совершения? Вне всяких сомнений, имели. Канонизация святых в Русской Церкви в то время была вне области человеческого произвола. Однако после совершившейся катастрофы и едва ли полного уничтожения церковной иерархии, была надолго прервана деятельность многих церковных институтов. В конце ХХ столетия совершение канонизаций возобновилось. Однако практический разрыв традиции не мог не остаться без последствий. Канонизации святых в конце ХХ – начале ХХI в. стали совершаться ощупью и в дальнейшем совершались не по принципу уже прочно когда-то установившегося правила, а по образцу имеющегося правила и прецедента. Это таит в себе ту опасность, что, основывая канонизацию на прецедентном праве, можно признать за церковное предание и то, что по существу не связано с преданием Церкви, и тогда возникает опасность формирования параллельного предания, лишь точечно личностями отдельных святых связанное с традицией Русской Православной Церкви. Хотим мы или не хотим признать, но любые поспешные принятия решений в области, которая многократно превышает человеческое разумение, хотя бы оно было и коллективным, таит в себе закономерные риски, т.к. сама область прославления святых находится исключительно в компетенции Божией.
Всякая ложь в области агиографии, не будучи исправлена, наносит вред конкретному человеку, ибо представляет ему, как пример, образ человека, которого не было в действительности или образ которого не соответствует богословскому представлению Церкви о том, кто такие святые и является клеветой на святых, свидетельствуя скорее о том, что лгущий на святого не верит ни в вечную жизнь, ни в воскресение Христово, и не предполагает, что с оболганным им человеком он может встретиться. Кроме того, всякое искажение жизни святого оставляет неразрешимые в историческом пространстве проблемы. О чем свидетельствуют, например, искажения, внесенные в житие святой благоверной Анны Кашинской, когда неблагоразумные действия авторов жизнеописаний, вписавших в ее жизнеописание ложные сведения, привели к тому, что в ХVII веке было прекращено ее почитание.
Канонизация как древних так и новых подвижников основана на четких богословских и канонических представлениях и имеет совершенно определенные богословские и канонические границы, определенные святыми отцами[5].
Для современного агиографа задачей становится не только описать жизнь мученика в его наивысшей точке – смерти за Христа, беззаветного следования религиозно-нравственным идеалам, но быть в том числе и историком, умеющим отличить действительные факты от вымысла; и таким образом на авторов житий ложится дополнительная нагрузка – исходя из анализа источников, дать действительное, а не мнимое описание исторической среды. Жития новомучеников должны быть и агиографическим описанием, затрагивающим духовные переживания человека, и историческим источником, самим своим жанром и реальным наполнением действительными фактами призывающим к трезвенному отношению к окружающему. И нельзя сказать, что Церковь не имела бы представления – какими должны быть жития святых. Принятое Святейшим Синодом постановление, вошедшее в Устав духовный цензуры 1828 г. предъявляло к житиям следующие требования: «Жизнеописания должны быть почерпнуты из достоверных источников и представлены в том чистом духе, которым святой постоянно руководствовался в жизни своей или восставал от падения, укреплялся среди соблазнов и соблюдал живую веру до конца своей жизни»[6]. Подобного рода представлениями мы и руководствуемся при написании житий новомучеников Церкви Русской.
Агиографическое описание, отступающее по недостаточности исторического материала от принципа достоверности, зачастую сохраняет только общую христианскую направленность, в сжатом виде излагая цель христианской жизни. Однако, лишенное исторических реалий, такое жизнеописание не дает возможности увидеть, как именно подвижник проходил свое жизненное поприще, проследить его взаимосвязи с окружающим миром, с окружающей его средой, которая имела на него или положительное или отрицательное влияние. Агиография стоит в настоящее время перед сложной задачей отобразить подвижническую жизнь, исповеднический и мученический подвиг святого, показывая его в реальной исторической среде и по возможности давая психологический портрет. Последнее может быть основано только на реальных документах, написанных самим подвижником или его современниками. Попытка современных авторов агиографических текстов воспроизвести психологию святого, не опираясь на факты, приводит к замещению её такого рода моделью, о которой можно только условно говорить, что она имеет отношение к описываемому подвижнику. Если духовную составляющую еще можно описать, так как ее содержанием является христианское миросозерцание, общее всем христианским подвижникам, то область психологии без точного знания фактов вряд ли кому удастся отобразить достоверно – настолько она индивидуальна. Зачастую попытка отобразить психологию подвижника уводит нас из области истории, которую можно исследовать, опираясь на научные методы, в область романа, область, может быть, и более занимательную, чем агиология, но мало имеющую к ней отношение, как, впрочем, и к исторической действительности, и малополезную для человека. У современного исследователя материалов о новомучениках есть, однако, вполне непогрешительный способ отобразить в житии психологию подвижника – отображая его в исторической реальности, через документы, где запечатлелись психологические черты личности, прежде всего в эпистолярном наследии и ответах на вопросы следователя. Большинство ответов подследственных, зафиксированных в протоколах допросов; при всей шаблонности вопросов почти всегда отражают психологические особенности личности. В настоящее время современные агиографические тексты должны нести нагрузку исторического источника.
Жития новомучеников – это то, чем и должны быть жития святых. Они – и исторический источник, из которого можно почерпнуть достоверные сведения об истории Церкви, о событиях, значимых для народа и государства, а так же достоверные сведения о значимых для народа личностях. Это как раз то, что предполагал найти в житиях святых выдающийся русский историк В.О. Ключевский, когда предпринимал исследование «Древнерусские жития святых как исторический источник», но не нашел из-за небрежности агиобиографов, отнесшихся недостаточно внимательно к исторической действительности, а следовательно и действующему в ней Промыслу Божию. Однако это то, чем были жития в древности, писавшиеся современниками событий.
[1]Киприан Карфагенский, свмч. Письмо к Фортунату об увещании к мученичеству. В кн.Творения св. священномученика Киприана Карфагенского. Ч. 2. Киев, 1879. С. 332.
[2]Доклад Преосвященного митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, Председателя Синодальной комиссии по канонизации святых, «Историко-канонические критерии в вопросе о канонизации новомучеников Русской Церкви в связи с церковными разделениями ХХ века», представленный на заседании Священного Синода Русской Православной Церкви 26 декабря 1995 года. В кн. Канонизация святых в ХХ веке. М., 1999. С. 172.
[3]Материалы, связанные с вопросом о канонизации священномучеников Местоблюстителя Патриаршего престола митрополита Крутицкого Петра (Полянского; 1862-1937), митрополита Серафима (Чичагова; 1856-1937) и архиепископа Фаддея (Успенского; 1872-1937). М.: Синодальная комиссия Русской Православной Церкви по канонизации святых, 1997. С. 2.
[4]Дамаскин (Орловский), игумен. Жития новомучеников и исповедников Церкви Русской. Июль. Т. 2. С. 352.
[5]Дамаскин (Орловский), архимандрит. Слава и трагедия русской агиографии. Причисление к лику святых в Русской Православной Церкви: история и современность. М. 2018. С. 237-244, 288-291.