Мученики и исповедники Российские в контексте изучения
архивно-следственных дел 1920-х – 1930-х годов
 

Интенсивность изучения архивно-следственных дел[1], доступ к которым исследователи получили впервые только в конце ХХ века, в последние годы неуклонно возрас­тает. Историк, юрист, социолог, психолог, педагог и философ, представители иных гуманитарных специальностей, богослов найдут и находят в этих документах неис­черпаемый пласт информации, необходимой для воссоздания исторической и духовной правды о человеке России в ХХ столетии.

Из материалов ХХ съезда КПСС в 1956 году народ впервые официально узнал о чудовищных масштабах политических репрессий в послереволюционные десятилетия. Но об антирелигиозном терроре в этих материалах не говорилось. КПСС под руковод­ством Хрущева готовилась к новому витку гонений на Церковь. Лишь со второй полови­ны   1970-х годов стали проникать в основном из-за рубежа немногочисленные воспоми­нания пострадавших. Немногим позднее появились отдельные художественные произ­ведения, обобщающие образ подвижника в литературном герое. Эти произведения, как например «Отец Арсений», и поныне оказывают влияние на религиозное самосознание народа. И все же это была только литература, отражающая субъективный взгляд автора, а не документально удостоверенное и объективное воспроизведение реальной действительности.

Разительным контрастом с информацией художественного вымысла и мемуар­ного жанра[2] зазвучали в 1990-е годы уголовно-процессуальные материалы. Архивно-следственные документы оказались практически единственным и наиболее информативным официальным источником, раскрывающим истоки и масштабы трагедии русского народа в ХХ столетии, впервые за свою тысячелетнюю историю испытавшего жесточайшие гонения на Веру со стороны государства.

Документы зафиксировали уникальную информацию об именах, духовно-нравственном и физическом состоянии и земном пути многих и многих русских людей, ока­завшихся перед лицом вечности: расстрелянных, погибших в застенках, переживших лагеря, сосланных. В них нашли отражение втянутые в канву следственных дознаний малоизвестные или вовсе неизвестные советской исторической науке факты массового противостояния народа уничтожению традиционных форм его жизни.

Эти источники предельно точно позволяют понять цели и мотивацию, формы и методы карательной политики революционной власти, исследовать историю и разрушительную силу мифологизации общественного сознания народа.

Однако даже самые опытные исследователи сразу столкнулись со спецификой этого кор­пуса «мученических актов». Их анализ потребовал не только профессиональных знаний, но и религиозного опыта для проникновения в духовный смысл изучаемых фактов.  

Обращение к данной теме продиктовано тем, что попытки дискредитировать и вывести из научного и общественного оборота эти ценнейшие исторические источни­ки, содержащие информацию о трагических событиях ХХ столетия и являющие миру Святую Русь в сонме ее святых, усиливаются по мере обнаружения истины. Нет методических пособий по изучению этого корпуса источников. Предлагаемая вниманию читателей статья является попыткой ответить на некоторые вопросы, вызывающие разноречивые толкования. Эти вопросы излагаются в разделах:

Духовный смысл трагического века
Формирование карательной системы
Процессуальные документы 1920-х – 1930-х годов
Архивно-следственные дела как источник достоверной информации
Мифы и реальность
О фальсификациях
Заключение.
 
Духовный смысл трагического века
 
Для Церкви, для верующего челове­ка апокалипсический контекст революци­онных событий ХХ века вполне открыт. Демонические силы явились настоящими вдохновителями и руководителями апостасийных процессов в России, с целью сделать человека послушным ко греху, превратить его в управляемую машину и тем подгото­вить почву для пришествия антихриста[3].

Именно в этом состояла главная «религиозная» миссия революционной власти марксистов-ленинцев.Вопло­щение задуманного потребовало чудо­вищно жестоких мер, направленных на подрыв духовных, евангельских основ жизни народа, на создание «нового человека», новой философии, нового мышления. Оно сопровождалось гибе­лью сотен тысяч, миллионов людей. Ве­ликая Жатва Господня развернулась на исторических просторах русской земли: и явился миру сонм святых мучеников и исповедников Российских, а множество православного люда, очистившегося в страданиях, наследовало спасение.В страданиях и скорбях, в духовном прозрении людских душ явил себя Промы­сел Божий.

Ровесники революции 1917 года бы­ли поставлены в жесткие условия: чтобы физически остаться жить, они должны были отречься от религиозного мировоззрения, поверить в мифологическую интерпретацию истории Отечества как тюрьмы народов, принять программу новой жизни, девиз которой зазвучал в ритуальных куплетах Интернациона­ла – нового гимна страны: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы свой, мы новый мир построим,кто был ничем, тот станет всем». «Со­гласно Марксу, человек – это главным образом чрево, которое надо постоянно наполнять» [4]. В 1930-е годы в стихах известного большевистского поэта Эдуарда Багрицкого звучали требования «ново­го» века:

Но если он скажет: «Солги», – солги.
Но если он скажет: «Убей», – убей.

Несколько поколений русских лю­дей, вырванных из церковной ограды, теряя ориентиры духовно-нравственной жизни, лишались религиозного самосо­знания, способности видеть истинные смыслы происходящего. Под воздействи­ем мощнейшего пропагандистского аппа­рата партии сознание искажалось, формировалось иллюзорное представление о реальной действительности, произошла «духовная самоутрата» (Иван Ильин). Спецхраны библиотек, музеев, архивов до отказа заполнились изъятыми из обращения творениями и трудами великих русских мыслителей, художников, иконописцев, представителей русской куль­туры, духовенства, чьи произведения раскрывали традиционные христиан­ские ценности народа.

«Новая культура» созидалась над бездной, складывалась «на чужом фун­даменте, а своя, если и сохранялась, то бессознательно, от чего мало пользы для действенного исторического развития на­рода»[5]. «Настоящий советский человек» никогда не держал в руках Евангелия, святоотеческих творений. Он уже не мог различить пропасть между евангельски­ми заповедями любви к ближнему (кото­рых и не знал) от установлений мораль­ного кодекса строителя коммунизма с его отречением от Бога, неприятием всякого инакомыслия.

Но случилось невероятное. Вопреки программным прогнозам партии, обеща­ниям секретаря КПСС Никиты Хрущева показать народу к 1980 году «последне­го попа», Святая Русь, сохранившаяся в недрах СССР, на исходе века подняла купола разрушенных Божьих храмов. Миллионы советских людей воочию увидели крах своих надежд. И побуждаемые земными страданиями, обремененные нераскаянными грехами своих предков и своими собственными, они потянулись к Богу, часто не вполне сознавая, что же влечет их в церковную ограду. Храмы за­полнили люди, почти или совсем не образованные в религиозном отношении. Священники неустанно учили и все еще учат взрослых людей троеперстному сло­жению, разъясняют, что же есть грех, за­чем нужны колокольный звон, посты...

Но на главных площадях многих рус­ских городов по-прежнему возвышаются фигуры «вождя мирового пролетариата», призывающие народ в «светлое будущее» без Бога.
 
Формирование карательной системы
 
Энгельс однажды проговорился: «Борьба с христианским миропорядком в конце концов является нашим единственным насущным делом»[6]. Новая власть на деле осуществляла борьбу с религией, с Православием. Но истинные причины антирелигиозных гонений и цели этой политики скрывала. «Пред­ставители тогдашней власти с помощью преследований и создания искусствен­ных расколов старались сдвинуть Цер­ковь с канонического, апостольского основания, мечтали о церковной рево­люции и реформации, подобно той, что была в Западной Европе, результатом которой явилось бы уничтожение Церк­ви. Уничтожением Православия в Рос­сии подрубались национальные духов­ные корни, когда человек оказывался не связанным с общенародным прошлым, нравственно расслаблен, а на месте уни­чтожаемого Православия образовыва­лась демоническая бездна, откуда клубами зловещего дыма поднимались облака одуряющего невежества»[7]. Человек России оказался под гнетом чужеродной власти, исповедующей иную систему жизненных идеалов и ценностей. Но­вая власть попыталась заменить православную веру обновленной религией протестантского толка, но надежды не сбылись, народ пошел за Патриархом Тихоном.

Гонения на Церковь, духовенство, на мирян, не отрекшихся от Бога, осущест­влялись под маской борьбы с контррево­люцией. Лицам, преследуемым за веру, предъявлялось обвинение по 58-ой политической статье УК РСФСР (контрре­волюционная, т.е. антигосударственная деятельность).

Продиктовано это было боязнью перед православным народом, сопро­тивление которого все усиливалось, и стремлением не навредить дипломатическим отношениям с западноевропей­скими христианскими странами, по­скольку мир еще не знал атеистических государств. Потребовались механизмы принуждения.
 
Созданная система карательных ор­ганов действовала четко и бесперебойно по принципу «революционной законно­сти». Нормативные акты советского правительства свидетельствуют, что боль­шевики с первых дней завоевания власти приступили к формированию жесткой и масштабной карательной системы, направленной, прежде всего, на подавле­ние массового противостояния народа. «Важнейшим принципом чекистской деятельности является партийное руководство»,– декларировал один из руководи­телей госбезопасности[8].

Страну опутала сеть революцион­ных трибуналов, судов, исправительно-трудовых мест заключения (концентра­ционных лагерей, колоний, тюрем). В компетенцию ревтрибуналов входили де­ла о контрреволюционной деятельности, спекуляции, саботаже, диверсиях, долж­ностных преступлениях, а также уголов­ные дела особого значения[9].
 
В мае 1918 года был образован Рев­трибунал при ВЦИК, рассматривавший важнейшие дела[10]. Он состоял из пред­седателя, шести членов, избираемых ВЦИК, следственной комиссии, колле­гии обвинителей, коллегии защитников и кассационного отдела. Сессии Ревтри­бунала созывались Президиумом ВЦИК, вынесенные приговоры обжалованию не подлежали.

Декрет СНК РСФСР от 21 февраля 1918 года, объявивший: «Социалисти­ческое отечество в опасности!», поло­жил начало действию параллельнойвнесудебной системы карательных органов. 20 декабря 1917 года создаются Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией, спеку­ляцией и преступлением по должности при СНК РСФСР (ВЧК) и ее органы, наделенные правом внесудебного рас­смотрения дел вплоть до расстрела на месте преступления[11].

К 1923 году исполнением на­казаний занимались Центральный исправительно-трудовой отдел Наркомюста РСФСР, Главное управление принудительных работ НКВД, Главное управление милиции, заведовавшее арестными домами, ОГПУ (Объеди­ненное государственное политическое управление при СНК СССР создано 2 ноября 1923 года) с подведомственны­ми ему местами заключения.

Стремясь укрепить свой престиж пе­ред западноевропейскими парламентами, с 1922 года декларативно издается ряд ак­тов, предусматривающих контроль за дей­ствиями карательных органов. В 1922 году функции упраздненного ВЧК переш­ли к Государственному политическому управлению (ГПУ) при НКВД РСФСР, но без права внесудебного рассмотрения дел. В Наркомюсте РСФСР создается от­дел прокуратуры для надзора за соблюде­нием законности. В 1923 году Верховный Суд СССР наделен функцией надзора за соблюдением Конституции СССР. В соот­ветствии с «Положением о правах ОГПУ в части административных высылок, ссы­лок и заключения в концентрационный лагерь», утвержденным ЦИК СССР 28 марта 1924 года, вынесение постановле­ний по этим мерам возлагалось на Особое совещание при ОГПУ в составе трех чле­нов коллегии с обязательным участием прокурорского надзора. Циркулярами ОГПУ от 29 октября 1929 года и от 8 апреля 1931 года в центральном аппарате созданы «тройки» для предварительного рас­смотрения законченных следственных дел и их последующего доклада на коллегии ОГПУ или судебном заседании Особого совещания при ОГПУ[12].
 
Во время массовой кампании по ликви­дации «кулачества» в 1930 году право внесудебного разбирательства вновь офици­ально подтверждено и предоставлено кра­евым и областным органам ОГПУ. 10 июля 1934 года постановлением ЦИК СССР ор­ганы государственной безопасности вошли в состав Народного комиссариата внутрен­них дел (НКВД). Функции ОГПУ переда­ны Главному управлению государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР.
 
1920-е – 1930-е  годы  ознаменова­лись  расстрелами  наиболее  стойких священнослужителей и мирян. Но этого оказалось мало. Всесоюзная перепись населения 1936 года показала, что вера в народе не угасла, что более 60-ти про­центов населения назвали себя право­славными.

По личному решению Сталина от 2 июля 1937 года была поставлена задача полного уничтожения Церкви как всерос­сийской организации, а также уничтоже­ния большинства ее прихожан-крестьян. Изданный по прямому поручению «во­ждя народов» совершенно секретный приказ НКВД СССР № 00447 от 30 июля 1937 года «Об операции по репрессиро­ванию бывших кулаков... и др. антисовет­ских элементов» предписывал «с 5 авгу­ста 1937 года во всех республиках, краях и областях приступить к операции по репрессированию бывших кулаков, актив­ных антисоветских элементов, церковников..., находящихся в данный момент в деревне, в городе, в советских учреж­дениях, на строительстве». Все террито­рии были поделены на сектора. Созданы республиканские, краевые и областные «тройки» по рассмотрению дел в отноше­нии бывших кулаков, членов антисовет­ских партий, белогвардейцев, жандармов и чиновников царской России, бандитов, реэмигрантов, участников антисоветских организаций, деятелей церкви и сектан­тов, уголовников-рецидивистов. В связи с проведением массовых арестов в соответствии с приказами НКВД от 11 авгу­ста 1937 года и от 20 сентября 1937 го­да списки лиц, подлежащих репрессиям, рассматривались также «двойками» – наркомами, начальниками УНКВД со­вместно с соответствующим прокурором республики, края, области[13].
  
Сталин спешил. 31 января 1938 го­да он предписывает: «Принять предло­жение НКВД СССР об утверждении до­полнительного количества подлежащих репрессии. Предложить НКВД СССР всю операцию... закончить не позднее... 15 марта 1938 года....»[14]. Некоторые совре­менные исследователи – статисты, за­фиксировав резкое снижение расстрелян­ных после марта 1938 года, делают вывод о смягчении антирелигиозных гонений. Но истина в том, что приказ Сталина вы­полнялся досрочно. Россию залили кро­вью православного народа.
  
В ноябре 1938 года руководителем НКВД был назначен Л.П. Берия, на его долю выпало продолжение репрессий, жертвами которых стали многие и мно­гие недавние вершители антирелигиоз­ного террора. Так Бог руками одних на­казывал других.

17 ноября 1938 года СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и веде­нии следствия», во исполнение которого приказом НКВД СССР от 26 ноября 1938 года «двойки» и «тройки» были упразд­нены. При ОСО был организован секре­тариат для предварительной проверки и подготовки дел к его заседаниям[15]. В соот­ветствии с директивой МГБ и Генераль­ной Прокуратуры СССР за № 66/241сс от 26 октября 1948 года были применены дополнительные репрессии против свя­щеннослужителей, отбывших наказание по 58-ой статье, возвратившихся в места прежнего проживания и продолжавших активную церковную деятельность[16].

Указом Президиума Верховного Со­вета СССР от 16 января 1989 года «О дополнительных мерах по восстановле­нию справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30 – 40-х и начале 50-х годов» все действо­вавшие внесудебные органы названы антиконституционными[17].
 
Процессуальные документы 1920-х–1930-х годов
 
Процессуальные документы 1920-х – 1930-х годов глубоко специфичны. Спе­цифика заключается в тенденциозности их содержания, обусловленной фальсификацией предъявляемых узнику обви­нений соответственно социальному зака­зу новой власти.

Документирование судебно-следственных и внесудебных органов с первых шагов регламентировалось правилами и инструкциями, в том числе негласны­ми распоряжениями. Одна из первых – инструкция, составленная и введенная в действие Наркомюстом РСФСР, – «О революционном трибунале, его составе, делах его ведения, налагаемых им взы­сканиях и о порядке ведения его заседа­ний»[18]. В 1922 году издано постановление Секретариата ЦК РКП(б) «О порядке хранения и движения секретных доку­ментов», в 1926 году принят ряд общесоюзных инструкций, которые строго регламентировали вопросы организации и ведения секретного делопроизводства, в их числе «Инструкция местным органам ОГПУ по наблюдению за постановкой секретного и мобилизационного делопроизводства»; «Инструкция по ведению архивного делопроизводства и сдаче дел в органы Центрархива»; «Инструкция о порядке ведения и хранения секрет­ной переписки». В 1929 году утверждена «Инструкция местным органам ОГПУ по наблюдению за состоянием секретного и мобилизационного делопроизводства учреждений и организаций». Сведения о составе судебно-следственных доку­ментов, о правилах и порядке их оформления содержатся в немногочисленных пособиях для работников судебных и следственных органов[19]. Правила и ин­струкции составлялись с учетом требований Уголовно-процессуального ко­декса (УПК)[20], конституционных норм, актов надзорных органов суда и проку­ратуры. Инструкции регламентировали взаимодействие всех участников про­цесса, устанавливали виды процессуаль­ных документов, их реквизиты, прави­ла оформления, ответственность за сохранность документов и неразглашение сведений, порядок формирования доку­ментов в дела, места их хранения и др. Разглашение и передача сведений, содержащих государственную тайну, утеря секретных документов квалифицирова­лись как серьезная угроза государствен­ной безопасности. Предусматривалось неукоснительное наказание лиц, совершивших подобные действия. В услови­ях жесткого контроля за прохождени­ем и сохранностью каждого учтенного документа в деле (документы судебно-следственных дел относились к катего­рии секретных), их изъятие из дела или уничтожение следователем практически исключалось.
 
Все это опровергает версию о практи­ке бесконтрольного уничтожения следо­вателями документов. Отдельные, имев­шие место факты изъятия документов из следственных дел по личному указанию Хрущева, Ежова и других высокопостав­ленных властителей не распространя­лись на массовые документы следственных процессов[21]– 1990-х годов об изъятии из архивно-следственных дел агентурных донесений (в связи с введением порядка допуска к этим делам родственников реабилитиро­ванных лиц).. Исключение составляли закрытые распоряжения конца 1980-х
 
Каждый вид документа в следствен­ном деле имел свое функциональное на­значение в документировании хода след­ственного и судебного разбирательства. В архивно-следственном деле, как прави­ло, сосредоточены две основные группы документов:
а) для доказательства правомерности привлечения лица к судебной ответствен­ности:
– постановление следователя о при­нятии дела к производству, постановле­ние об обыске;
– постановление о выемке корре­спонденции;
– ордер на обыск;
– протоколы обыска (опись имуще­ства);
– ордер на арест;
б) для изложения хода процесса, его заключительного итога:
– постановление об избрании меры пресечения (домашний арест, подписка о невыезде, составленная следователем);
– анкета арестованного;
– протоколы допросов;
– протоколы очных ставок;
– протоколы свидетельских показаний;
– справки, характеристики офици­альных организаций;
– заявления обвиняемых следовате­лю и в другие органы;
– обвинительное заключение;
– выписка из акта о приведении при­говора в исполнение.

Вещественные доказательства (за­писки, рукописи, дневники и др.) сохра­нялись до вынесения приговора. Они не подлежали включению в состав архивно-следственного дела. Тем не менее, на практике «вещдоки» в делах 1920-х – 1930-х годов нередко присутствуют. Ана­логична ситуация и с агентурными материалами, которые иногда встречаются в составе дел того периода. Уже в 1940-х годах такая ситуация исключается.

В течение 1920-х–1930-х годов оформление документов следственного процесса менялось с изменением соци­ального заказа «на итог» следствия (I ка­тегория – физическое уничтожение, II – концлагерь или ссылка). Если в начале 1920-х годов можно было попытаться «облегчить» себе жизнь, согласившись на осведомительство, то в 1937–1938 го­дах заранее заданный приговор поведе­ние подследственного практически не из­меняло, расстреливали и тех, кто актив­но сотрудничал со следствием и тех, кто не желал сотрудничать, расстреливали и осведомителей. Это было общее правило, хотя встречались и редкие исключения, они во многом зависели от конкретного следователя.

Так, оптинский монах Кирилл (Зленко) после закрытия монастыря с 1924 го­да по 1927 год жил на одной квартире с иеромонахом Никоном (Беляевым)[22] – никто не может служить двум господам[23] – отка­зался сотрудничать и впоследствии был арестован и сослан[24]. . Ие­ромонах Никон вел активную церковную деятельность и соответственно находил­ся под пристальным вниманием сотруд­ников ОГПУ. Они конечно приложили максимум усилий к вербовке человека из ближайшего окружения известного оптинского духовника. Вначале отец Кирилл по малодушию поддался нажиму и дал согласие работать осведомителем. Одумавшись, он нашел в себе силы по­ступить согласно Евангелию
 
Другой пример. В 1933 году иеромо­нах Спиридон (Елагин) был арестован вместе с группой священнослужителей Тульской области, среди которых был и епископ Флавиан (Сорокин). Упомяну­тый иеромонах, согласно предъявленно­му обвинению, являлся организатором и руководителем контрреволюционной группы в селе Акимо-Ильинское. На следствии иеромонах Спиридон давал развернутые показания, называл имена священнослужителей и верующих из своего окружения, характеризовал их взгля­ды, согласился и со своим обвинением. Основные обвиняемые по этому делу по­лучили различные сроки заключения в концлагерь, некоторые были отправле­ны в ссылку, а иеромонах Спиридон был осужден на три года ссылки условно (!) и через четыре дня после вынесения при­говора был освобожден с категорическим указанием «немедленно». Можно быть уверенным, что физическая свобода бы­ла куплена ценой предательства и согла­сием на сотрудничество в качестве осве­домителя. Иеромонах остался служить в том же селе, а в 1937 году отец Спиридон, к тому времени уже игумен, все-таки был расстрелян[25].
 
В селе Нижние Прыски под Козель­ском в 1937 году по обвинению в контрреволюционной агитации были арестованы иеромонах Арсений (Мельников), бывший настоятелем храма, и его помощник и певчий, монах Иона (Пирогов). Несмо­тря на все свои усилия дистанцировать­ся от иеромонаха, причем оговорив его, отец Иона не спас себе жизнь и был рас­стрелян в тот же день[26].
 
Со второй половины 1920-х годов документирование следственного про­цесса стало более детализированным, «развернутым». Это видно, например, из архивно-следственного дела оптинского иеромонаха Никона (Беляева)[27], в деле которого имеется и переписка, и документы, представленные другими организациями, справки с доказатель­ствами и др.
 
В 1937–1938 годах порядок процес­суальных действий «троек» и «двоек» вновь осуществлялся «упрощенно», как в 1918 – 1919 годах. К более детальному ведению следствия вернулись в 1940-е го­ды, когда следователи фиксировали ход допроса уже не на 2-х – 4-х, а на десят­ках листах[28]. 

После 1938 года требования вновь возросли, дела рассматривались судеб­ным порядком. Нередко встречаются архивно-следственные дела, в которых показания свидетелей отсутствуют или неубедительны, а обвинение основано на агентурных материалах. В таких слу­чаях следователь обращался к своему руководству с просьбой направить де­ло на рассмотрение внесудебного орга­на – Особого совещания, во избежание расшифровки спецосведомителей. Пока существовали «двойки» или «тройки», такая проблема не стояла.

Однако принцип оставался все тот же. Задача следователя во все периоды заключалась не в том, чтобы устано­вить фактическую истину, а в том, что­бы ложно обвиняемое лицо удостове­рило фальсифицированное обвинение своей подписью. Если следователь не мог добиться от обвиняемого подписи, заданное обвинение неукоснительно выносилось на основании показаний «свидетелей». С этой целью содержался штат дежурных «свидетелей», готовых дать любые нужные следователю показания. В протоколе фиксировались все объяснения лиц, но они не проверялись с целью выяснения противоречий в по­казаниях обвиняемых и свидетелей. Все это не имело значения. Приговор был предрешен. Как свидетельствует прото­иерей Олег Митров, член Синодальной и Московской епархиальной Комиссии по канонизации святых, «для следовате­лей НКВД наличие признания обвиняе­мого не было необходимым условием для юридического оформления осуждения. Если обвиняемый не признавался, в ход шли показания лжесвидетелей. Двух таких показаний было достаточ­но для вынесения приговора. Конечно, нельзя полностью исключать возмож­ность подделки подписи следствием, и в этом случае можно обратиться к методу графологической экспертизы. Но на­до сказать, что те несколько раз, когда такая экспертиза проводилась, она под­тверждала подлинность подписи обви­няемого»[29].

 В конце протокола следователь фик­сировал: «от подписи отказался» или приводилась иная формулировка, сви­детельствующая об отсутствии подписи. Иногда сам обвиняемый мотивировал свое отношение к обвинению. Так, на­пример, иеромонах Софроний (Несмеянов)[30], несмотря на неудовольствие сле­дователя, в протоколе допроса указал: «С ответами согласен, а с задаваемыми вопросами не согласен»[31], а по оконча­нии следствия добавил: «От подписи протокола отказываюсь»[32]. Схимонахи­ню Августу (Защук)[33] допрашивал сле­дователь, известный своей жестокостью (младший лейтенант госбезопасности Дадочкин С.Т. в 1939 году был осужден на 5 лет ИТЛ за «нарушение революци­онной законности»)[34]. И, тем не менее, в протоколе схимонахиня Августа оставила запись: «От дачи показаний на по­ставленный мне вопрос отказываюсь»[35]. И таких примеров немало. Многие и многие узники хотя и подписывали про­токолы допросов, но при этом категори­чески отказывались в чем-либо уступать следствию, отвечая: «В контрреволюци­онной деятельности виновным себя не признаю». Все эти факты следователь фиксировал в протоколе.   

В целях ускорения процесса нередко протокол допроса, включая и «ответы» обвиняемого, составлялись самим следо­вателем до начала допроса. Это разреша­лось[36].
 
Означает ли специфичность про­цессуальных документов то, что они не могут быть использованы в качестве исторических источников? (Отдельные авторы утверждают, что в этих доку­ментах содержится «одна ложь».)[37] Нет, не означает. «Без привлечения этих источников изучение истории советского периода не может быть полным и всесторонним»[38].
 
Известный историк, доктор истори­ческих наук А.В. Ватлин предостерегает исследователей от поверхностного эмо­ционального восприятия информации процессуальных документов: «При ра­боте с архивно-следственными делами нельзя давать волю негативным эмоци­ям (выделено нами. – Прим. изд.), хотя порой они просто захватывают исследо­вателя. Он должен уподобиться археоло­гу, которому для получения уникальной информации приходится терпеть особые обстоятельства, связанные с ее появле­нием»[39].
 
Вплоть до 1990-х годов этот ком­плекс дел хранился под «семью замка­ми» и «следующее поколение, – как свидетельствует игумен Дамаскин (Орловский), – уже ничего не знало о пред­ыдущей истории своей страны и мест, где живет. Какой-то мистический ужас сковал народ огромной страны после революций, гонений, войн и снова гоне­ний»[40].
 
Составители сборника «Следствен­ное дело Патриарха Тихона» отмечают, что судебно-следственные дела «только недавно стали использоваться в качестве исторических источников, и методика их источниковедческого исследования еще не разработана», что существует «трудность объективного прочтения и интерпретации тенденциозно сфабри­кованных обвинений, закулисно прини­маемых решений, которые потом маски­руются одеждами правосудия, лживой агитацией прессы»[41]. Процесс выявления и анализ достоверности информации из этой огромной массы противоречивых и взаимоисключающих данных, из сфа­брикованных обвинений – представляет сложное профессиональное искусство, трудоемкий процесс, напоминающий по­иск драгоценного камня в тоннах пустой породы.
 
Требуются знания в области источни­коведения, агиографии, права, структуры и функций карательных органов, взаи­модействия включенных в следственный процесс лиц (следователей, подслед­ственных, свидетелей). Важно глубокое понимание проблемы в контексте исто­рической эпохи.

Необходимой составной частью ра­бот, предваряющих непосредственное об­ращение к текстам судебно-следственных документов, является изучение нормативных документов и инструкций, регла­ментирующих деятельность каратель­ных органов, порядок документирования и систему их документационных свя­зей. Изучение этих материалов помога­ет определить те организации, в фондах которых могут содержаться сведения об искомом лице, установить государствен­ные архивохранилища, где эти фонды могут храниться. Понять предписан­ные инструкциями правила взаимодей­ствия следователя, обвиняемого, третьих лиц – всех участников процесса.
 
Важно владеть методами изучения этого специфического источника, осно­ванными на принципах историзма и объективности.
Реализация этих принципов осущест­вляется с помощью научных критериев:
– полноты и комплексности охвата изучаемого корпуса источников;
– взаимосвязи исследуемых фактов;
– последовательного и всестороннего изучения всех следственных процессов по обвинению лица в различные перио­ды его жизни и всех лиц, проходящих по взаимосвязанным делам.

Много внимания требуется исследо­вателю для такой, казалось бы, техниче­ской, но абсолютно необходимой проце­дуры, как атрибуция текстов. Это быва­ет не всегда просто и в силу почерковых особенностей, и в силу старения или по­вреждения бумажной основы документа. Можно привести такой пример. В одном из следственных дел было обнаружено обращение двух заключенных к руководству тюрьмы с просьбой перевести их из камеры на этап, поскольку другим заклю­ченным тюрьмы по «тюремному телефо­ну» стало известно о том, что они «чекисты». Фамилия одного из авторов читалась как «Таубе»[42]. 

Потребовались долгие дополнительные усилия для уточнения, не мог ли являться одним из этих авто­ров монах Оптиной Пустыни Агапит (Таубе), который был одним из обвиняемых по этому уголовному делу. На основании этой записки можно было предположить, что он – секретный сотрудник ОГПУ, об этом было упомянуто в «Оптинском аль­манахе»[43]. Понадобились консультации со специалистами, чтобы установить, что отец Агапит к этому документу отноше­ния не имеет. Впоследствии имя монаха Агапита (Таубе)[44] было включено в Со­бор новомучеников и исповедников Рос­сийских ХХ века.

Сопоставительный и критический анализ всей полноты информации спо­собен обнажить противоречивые обстоя­тельства, отраженные в следственных документах, восстановить память о земном пути человека как объективное знание. Это касается судебно-следственных дел не только 1920-х –1930-х годов[45].

 Как правило, в процессе участвова­ли несколько, нередко много лиц. Опыт показал, что требуется выявление мате­риалов по всем упоминаемым лицам в объеме всего комплекса взаимосвязан­ных дел. Полнота выявления документов является необходимым условием получе­ния объективной информации об изучае­мом лице.

Игумен Дамаскин (Орловский) пи­шет об этом так: «В реальной жизни все происходило значительно сложнее, чем может себе представить отдельный человек. Например, арестовывают свя­щенника в 1937 году, по протоколам до­просов мы видим, что он держится му­жественно, не идет на компромиссы, не лжесвидетельствует, чтобы облегчить свою участь, не уступает давлению сле­дователей. Если мы здесь остановим изучение, то у нас не останется сомнений в исключительно исповеднической жиз­ни его – но в действительности, если мы ознакомимся со всем архивным фондом, все может казаться иначе. За два года до последнего ареста сотрудники НКВД вызвали этого священника как свиде­теля и потребовали, чтобы он оговорил собрата, а иначе он из свидетеля может оказаться обвиняемым – и он согласил­ся дать показания против собрата, спо­собствуя юридическому оформлению приговора того к осуждению. Поскольку картотека велась по фамилиям обвиняемых, а не на свидетелей, то найти обвиняемого, который выступил в качестве свидетеля, можно лишь изучив весь фонд архивно-следственных дел»[46]. В качестве примера можно привести работу сотруд­ников регионального общественного Фонда «Память мучеников и исповедни­ков Русской Православной Церкви», ко­торые за восемь последних лет изучили весь комплекс документов из девяноста шести тысяч архивно-следственных дел, послуживший основой для подготовки к включению в Собор новомучеников Рос­сийских – новомучеников Московской епархии, то есть арестованных в Москве и Московской области. Изучение полно­го фонда дел (хотя бы в епархиальном разрезе) является существенно необхо­димым в подготовке к канонизации[47].

Ситуация, когда духовное лицо или монашествующий не был репрессиро­ван в 1937–1938 годах, должна особенно внимательно изучаться.

Например, иеромонах Тихон (Лебе­дев) в 1937 году был арестован как руко­водитель общины верующих, в которой были несколько монахинь. Монахини были осуждены на различные сроки, от 8 до 10 лет заключения в концлагеря, а иеромонах Тихон по окончании след­ствия был освобожден с формулировкой «по старости лет». На следствии он давал очень подробные показания о своих ду­ховных детях. Два других священника – Александр Кушневский, Петр Казанский и псаломщик Бондарев Алексей, имев­шие отношение к этой общине, были рас­стреляны[48]. Из контекста дела становится ясно, что лишь согласие на сотрудниче­ство помогло избежать расстрела или за­ключения. Весьма вероятно, что вербов­ка этого духовника состоялась гораздо раньше.
 
Архивно-следственные дела как источник информации
 
Известный историк-архивист А.В. Елпатьевский в статье «Следует ли публи­ковать документы фальсифицированных дел?», отвечая положительно на этот вопрос, назвал парадоксальной ситуацию, когда документ с фальсифицированной информацией служит уникальным исто­рическим источником для установления объективных фактов истории[49].

Вопрос об использовании докумен­тов, содержащих фальсифицированную информацию, равно как и фальсифици­рованных документов-подделок в каче­стве исторических источников, всегда решался положительно, поскольку каж­дый из них позволяет извлечь огромный пласт достоверной информации. Только нужно умение[50].

Отечественное источниковедение и историческая наука имеют опыт исполь­зования архивно-следственных дел, воз­никших в различные исторические пери­оды[51]. Так, движение революционного на­родничества, петрашевцев, декабристов и многие другие темы в истории России исследуются с использованием этой группы источников[52].

В последнее десятилетие накоплен значительный опыт исследования, осу­ществлен ряд публикаций следственных дел и документов ХХ столетия[53], найде­ны подходы и методические приемы их изучения.

Высоко оценивают информатив­ность этого корпуса источников авторы одного из серьезных исторических ис­следований феномена самозванчества в послереволюционной России В.В. Алексеев и М.Ю.Нечаева[54]. «Особое зна­чение, – пишут они,– приобретают след­ственные дела, показывающие размах этого движения, дающие определенную нить в дальнейших поисках материалов, а также рисующие самобытные формы организации и идеологии самозванчества»[55]. Протоколы допросов содержат полную информацию о лицах, вовлечен­ных в самозванчество. «Показания обвиняемых и свидетелей по данному делу[56]не подвергались планомерной идеологи­ческой переработке при записи в прото­колах допросов, поэтому они донесли до нас речь подследственных с минималь­ными искажениями»[57].

 Документы судебно-следственного и внесудебного делопроизводства – доку­менты подлинные, имеющие все удосто­веряющие реквизиты подлинности. Подлинник и удостоверенная копия не есть документы подделки (подложные), не есть документы фальсифицированные. Это подлинные документы с тенденциоз­ным освещением фактов обвинения ду­ховенства и мирян в несовершенных ими преступлениях политического характе­ра. И объективная и субъективная ин формация процессуальных документов, противоречивая, дополняющая и опро­вергающая, в своем полном комплексе представляет исключительно ценный ис­точник для восстановления истины.

Следственные документы при их де­тальном анализе раскрывают информа­цию:
а) объективную о фактах личной и общественной жизни подследственного, его духовно-нравственном состоянии в ходе следствия, вынесенном ему обвинительном приговоре, следователе, свидетелях, месте и времени событий, вклю­ченных в канву биографии обвиняемого,
исторических событиях и др.;
б) фальсифицированную, сфабри­кованную по заказу государства много­численной армией следователей. Это сведения о якобы контрреволюционной деятельности подследственного: материалы обвинения, которыми оперирует следователь, показания лжесвидетелей, приговор и др.

Итак, какие же данные о человеке и фактах действительности содержат доку­менты архивно-следственных дел? Наи­более информативной является группа процессуальных документов, фиксирую­щих вопросы следователя, показания об­виняемых, состав и показания свидете­лей, обвинительное заключение. Из этих документов можно почерпнутьдостовер­ные факты о времени и месте действия, об участниках следственного действия, а также подробное и последовательное описание самого действия.

Так, если выявлены те или отступле­ния от установленных норм, в частности, не соблюдены требования составления и оформления некоторых реквизитов документов в следственном деле, можно предположить (с последующей провер­кой по другим данным), что следствие велось в «особом» или ускоренном порядке. И, как правило, при дальнейшем изучении этот факт подтверждается.

Особенно внимательного анализа требуют наряду с анкетами, справками, заявлениями, все виды протоколов (осо­бенно очных ставок). Согласно установленным требованиям, протокол должен был содержать точное изложение вопро­сов и ответов, быть подписанным следо­вателем и обвиняемым. Человек всегда борется за свою личность. Он пытается так или иначе отстоять себя. Запись во­просов и комментариев следователя, интерпретирующих показания обвиняе­мого (обвиняющая, угрожающая, наво­дящая, уточняющая термины и т.д.) при внимательном духовно-психологическом анализе раскроет значительную идосто­верную личностную информацию об об­виняемом, в частности, о его профессио­нальном образовании. Иногда мы имеем даже собственноручное изложение пока­заний обвиняемого, на что он имел право, и в каких-то случаях этим ему разреша­лось воспользоваться. Подследственные, имеющие юридическое образование, до­вольно грамотно пытаются организовать свою защиту, правильно формулируют доводы, в некоторых случаях требуют экспертизы и т.д. И следователь вынуж­денно отражает все это в протоколах допросов, выступая в роли транслятора.

Факт давления на подследственного просматривается также по подчисткам или поправкам, внесенным в текст, ко­торые всегда оговаривались в конце протокола – перед подписями (не путать с тайными подчистками в фальсифициро­ванных подделках). Известно, что в тече­ние трех суток после написания протоко­ла стороны имели право ходатайствовать о внесении в него изменений. Факты из­менения подследственным ранее данных им показаний или допускаемых обвиняе­мым лицом неточностей при повторных допросах, которые нередко просматри­ваются в записях следствия, как прави­ло, дают основания предположить, что на подследственного оказано давление (возможно с применением пыток), про­ведены очные ставки со лжесвидетелями, предъявлены сфабрикованные доказа­тельства вины.
 
Факт подписи обвиняемого или от­сутствие ее – факт достоверный. Это принципиально важная информация об обвиняемом. Инструкцией было установлено, что кроме следователя, прото­кол должен был быть подписан допра­шиваемым не только в конце протокола, но и в конце каждой его страницы. Нали­чие подписи, подтверждающей призна­ние подследственным сфабрикованного обвинения, – достоверный факт оговора им себя, Церкви, нередко третьих лиц. Наличие подписи или отметки следова­теля об отказе подследственного под­твердить содержание обвинения – так­же важный и вполнедостоверный факт силы духа подследственного в противо­стоянии лжесвидетельству против себя, других лиц, против Церкви. При всех обстоятельствах выбор позиции всецело зависел от человека, и протокол допроса наиболее полно отразил силу его духа.

Факт лжесвидетельства также вы­ступает как факт достоверный.
 
К числу достоверных относятся фак­ты оговора обвиняемого со стороны сви­детелей и следователя, а также лжесви­детельства со стороны свидетелей. Иное дело, почему люди шли на оговоры. При­чин много. Были и штатные (дежурные) свидетели, которые подписывали оговор, даже не зная обвиняемого (нередко это были обновленцы, их показания отлича­лись грамотностью и четкостью изложе­ния). Изучая комплекс следственных дел, исследователь без труда устанавливает персональные данные этих дежурных свидетелей. Были свидетели по долж­ности (председатель колхоза, бригадир, председатель сельсовета). От них, как правило, требовалась лишь подпись – протокол составлял следователь.   

Нередко в качестве свидетелей вы­ступали люди, знавшие обвиняемого: со­седи, сослуживцы, друзья. Не выдержав моральных, а нередко и физических исязаний, они давали нужные следовате­лю показания, от которых потом страда­ли и нередко отрекались.
 
Очень показательны в этом отно­шении следственные документы по де­лу священноисповедника Луки (Войно-Ясенецкого). Один из многочисленных вопросов обвинения, заданный епископу (май 1937 года): «Вы все время ведете себя на следствии неискренне. Скрывае­те от следствия свою контрреволюцион­ную деятельность. В этом вас обличают свидетели Шипулин Борис, Середа Иван, Андреев...» Епископ оставался непрекло­нен, отрицал лжесвидетельства. Когда же 20 марта 1939 года следователь снова вызвал его на допрос и предложил допол­нить свои показания, епископ Лука дал развернутое и обоснованное опроверже­ние оговоров. В частности, сообщил, что имеет записку Бориса Шипулина, пере данную ему из соседней камеры, что «его (Шипулина) показания были искажены следователем, и он вынужден был подпи­сать их»[58].

Факт лжесвидетельства выступает в этом и многих других случаях как подтвержденный факт. И если показания штатных свидетелей и свидетелей по должности в основном не несут досто­верной информации, то показания лю­дей, знавших обвиняемого, часто харак­теризуют личностные качества человека, называют какие-то события, которые, безусловно, имели место, приводят под­линные сведения о жизни, близкие к действительности. Надо особо отметить, что нейтральные обстоятельства эти сви­детели характеризовали подробно, запе­чатлевая разнообразные стороны жизни людей той эпохи. Обычно правильно характеризуются самые яркие черты харак­тера человека, поскольку они запомина­ются. Опыт комплексного исследования, в ходе которого возможна перепроверка таких свидетельств, показывает, что, как правило, они совпадают с реальными со­бытиями. Все эти показания – важный источник, необходимый в системе анали­за информации о человеке.

Достоверные факты в следственном деле содержит анкета обвиняемого. Био­графические, генеалогические данные о нем, как правило, достоверны, хотя бывают и исключения.

 Важным информативным источни­ком является обвинительное заключе­ние – главный акт следствия. Оно со­ставлялось следователем. Должно было содержать изложение существа дела (место, время, способ, мотивы соверше­ния преступления), факты, установленные в ходе следствия, доказательства, показания участников дела, отягчаю­щие или смягчающие вину обстоятель­ства со ссылками на соответствующие страницы дела, а также сведения о лич­ности обвиняемого, обвинении с ука­занием статей, под которые подпада­ет действие. В связи с тем, что органы ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД-МГБ СССР получили право внесудебного разбира­тельства, следователь проводил пред­варительное следствие и направлял об­винительное заключение в эти органы. Приговор фиксировался в протоколе заседаний этих органов, где и находил­ся на архивном хранении вместе с поступившими материалами дела. Обви­нительное заключение, приговор также являет достоверную информацию как состоявшийся факт обвинения.

 В 1950-е годы в стране проходил реа­билитационный процесс, в ходе которого многие бывшие свидетели часто отрека­лись от своих прежних показаний, поясняя мотивацию своих поступков, давая информацию о формах и беззаконных методах ведения следствия. Если чело­век подписал когда-то лжесвидетельства, то он должен был давать подробные по­яснения этого факта при реабилитации. Таких объяснений дежурных свидетелей масса. Основное содержание даваемых ими пояснений в реабилитационную ко­миссию – взаимоотношения с обвиняе­мым. Реабилитационные дела – важный источник в системе анализа информации о человеке, подвергшемся репрессиям в изучаемый период.

 Во множестве случаев документы следственных дел являются уникаль­ным источником информации о цер­ковной жизни, поскольку содержат творческие материалы и официальные документы: изъятую при обыске пере­писку, литературу, фотографии, личные документы и др.

В последние годы есть примеры воз­врата этих материалов по принадлеж­ности. Так, например, в 2005 году руководством УФСБ по Калужской области в архив Оптиной Пустыни были переданы некоторые документы из следственных дел оптинских монахов: оригиналы писем преподобноисповедника Никона (Беляе­ва), изъятые при обыске; удостоверение репрессированного иеродиакона Андро­ника (Федотова), его же синодик, некото­рые другие письма и документы. В том же году в Калужскую епархию был возвращен антиминс, принадлежавший одной из церквей Перемышльского района.
 
Документы судебно-следственных дел – источник неисчерпаемой инфор­мации об исторических реалиях траги­ческого ХХ столетия. Опыт критического подхода к их прочтению и анализу с привлечением святоотеческого наследия, богословских, исторических трудов, пе­риодики, мемуарной литературы, других косвенных источников позволяет в боль­шинстве случаев восстановить биографо-генеалогические, психологические, ду­ховно-нравственные характеристики и другие достоверные факты о личности человека на его пути в вечность. Понять жизненные идеалы и ценности, отношение подследственного к аресту и обвинению, мотивацию его поведения на следствии. И, что особенно важно, — ду­ховную составляющую, психологию лич­ности человека в чрезвычайных обстоя­тельствах.
 
Мифы и реальность
 
Мифологизированное сознание воз­никает по причине отсутствия религиоз­ного опыта или его искажения (прелесть), отсутствия достоверной информации, возможности ее проверки, субъективиз­ма личного восприятия.

 Правда исторического прошлого явилась тяжким испытанием для людей, которые вдруг узнавали о своих отцах и дедах, о своих близких то, что никак не соответствовало официальным вер­сиям и семейным преданиям. Узнавали то, что не поддавалось осознанию, что хотелось не знать, хотелось зачеркнуть и скорее забыть. В результате семидеся­ти лет воспитания в духе безверия на­род постепенно утрачивал духовные и нравственные основы жизни и, как следствие, способность видеть и принимать реальность.
 
И когда дал Бог возможность иссле­довать документальные свидетельства и стали известны имена тысяч пострадав­ших из числа духовенства и мирян, которые, как оказалось, не вынесли давления репрессивного аппарата, это вызвало в определенных кругах растерянность, не­верие, поскольку это так не укладывалось в прежде сформированный на основе ме­муарной и художественной литературы образ, а затем и неприятие, стремление оправдать и, возможно неосознанно, де­зинформировать современников в реаль­ных фактах истории.

А факты эти состоят в том, что процессуальные документы засвиде­тельствовали: человек в экстремаль­ной ситуации, перед лицом вечности, раскрывается во всей полноте своего духовно-нравственного состояния. В од­них – воссияла добродетель, верность заповедям Божиим, нежелание разлу­читься со Христом даже в малом, несмо­тря ни на какие внешние обстоятельства. В ином – превзошли немощи, он, не вы­держав огненного искушения[59] веры, через грех отступил от Христа и лишился Божией благодати.

Но как те, так и другие не избежали мучений: тюрем, ссылок, физического уничтожения... Представ пред Господом, одни пополнили сонм святых в Царствии Небесном, другие, успевшие покаяться, спаслись своими страданиями и Его ми­лосердием. Участь нераскаянных греш­ников в руках Божиих...

Нелегким для современников ока­залось восприятие и различение реалий земной жизни и высоты Небесной. В ре­лигиозном неокрепшем сознании сместились, как бы уравнялись, представления о понятиях далеко не равнозначных: свя­тость и спасение души. И даже зазвучали протестные нотки о нарушении «справедливости» по отношению ко всем по­страдавшим в годы репрессий. «Почему не все православные люди, кто пострадал в ссылках и тюрьмах, причисляются к лику святых? В чем их вина, вина тех, кто не устоял под моральными и физически­ми истязаниями?»

Возбужденное состояние умов, подо­греваемое заинтересованным кругом лиц, стало плодородной почвой для процвета­ния мифов, заслоняющих и искажающих правду трагических фактов. Многие верующие люди, не имея объективной ин­формации, оказались под влиянием не­состоятельных гипотез.

Гипотеза 1 основывается на версии, что в системе ЧК–ОГПУ–НКВД–МГБ–КГБ был якобы разработан хитроумный план, согласно которому проводилась целенаправленная фабрикация фальси­фицированных (подложных) докумен­тов. Цель этой акции заключалась якобы в стремлении власти дискредитировать перед будущими поколениями (!) истин­ных подвижников во избежание их буду­щей канонизации, а также для подготов­ки раскола в церковной среде.

Гипотеза 2 утверждает, что в репрес­сивных органах бесконтрольно уничто­жались процессуальные документы.
Эти гипотетические построения по­ложены в основу утверждений о том, что:

– документы судебно-следственного производства не могут являться источ­ником для восстановления объективной информации о человеке, его духовно-нравственном состоянии в ходе след­ствия;
– канонизировать надо всех постра­давших вне зависимости от той инфор­мации, которая содержится о человеке в процессуальных документах[60].
Эти гипотезы и выводы из них бездо­казательны и не выдерживают научной критики. Они опасны как основа целена­правленного, хотя возможно и неумышленного, разложения церковного созна­ния народа.

На чем же зиждется заблуждение относительно дефектности судебно-следственных дел как исторических ис­точников? На чем основаны несостоятельные гипотезы, приписывающие ка­рательным органам целенаправленные действия по дискредитации подслед­ственных лиц перед будущими поколе­ниями во избежание их прославления в лике святых, и другие несостоятельные версии? Анализ побудительных моти­вов создателей и приверженцев этих мифологизированных представлений по­казывает, что эти заблуждения имеют субъективно-личностную заинтересованность и духовные основания:
– боязнь обнародования докумен­тальных данных о фактах неблаговидно­го поведения тех или иных лиц во время следствия, или стремление любыми путя­ми опровергнуть достоверность уже опу­бликованных компрометирующих мате­риалов о лицах, которых авторы гипотез хотели бы представить «святыми»;
– стремление получить основания для канонизации этих лиц, невзирая на то, что процессуальные документы за­фиксировали их духовно-нравственное падение (лжесвидетельство против себя, ближних и Церкви).

В качестве доказательной основы используются, как правило, непрофес­сиональные суждения в публикациях журналистов и поверхностных исследованиях, претендующих на научность. В таких трудах нередко реальный факт преподносится в искаженном свете сопроводительных комментариев автора. Описывается один факт, а смысл этого факта незаметно переносится на факты и явления иного содержательного ряда и др. Неискушенный читатель оказывается попросту дезинформированным.

Так, в исследовании состава и со­держания архива Вятлага[61], сообщает­ся о фактах уничтожения отмененных приказов НКВД, НКГБ и Генерального прокурора СССР во исполнение прика­за министра внутренних дел СССР, ми­нистра юстиции СССР и Генерального прокурора СССР от 4 января 1954 года за №04/01/4с. Достоверность этого фак­та сомнений у специалистов архивной службы, с которыми была проведена консультация, не вызывает. В названных ведомственных системах в установленные сроки исполнялся инструктивно установ­ленный порядок, который предусматривал, что:
– подлинники распорядительных до­кументов не уничтожаются, они хранят­ся постоянно в составе архивного фонда того ведомства, которое издавало этот распорядительный документ. Для опера­тивного исполнения эти распоряженияв копиях (!) направлялись в подведом­ственные организации (в том числе в управление Вятлага). Эти копии подле­жали или возвращению после ознаком­ления в десятидневный срок или хране­нию на весь период их действия (с последующим уничтожением после отмены по акту, утверждаемому в порядке контроля вышестоящим ведомством);
– по истечении каждого делопроиз­водственного года все документы двух­летней давности подлежали экспертизе, в ходе которой производилась их со­ртировка. Часть отбиралась для вечного хранения, другие документы подлежа­ли уничтожению по актам, поскольку не имели научно-исторического и утратили практическое значение.

Автор описал достоверный факт уни­чтожения документов в лагерном архиве. Но описал его так, что у читателя (воз­можно и у самого автора) неизбежно возникает суждение о преднамеренном уничтожении какой-то важной архивной информации. Предположение это усили­вается как бы мимоходом вброшенным сообщением (без ссылки на источник) об уничтожении в мае 1968 года личного дела члена Союза писателей СССР поэта Б.А. Чичибабина (Полушина), осужден­ного в 1946 году по ст. 58-10 (антисо­ветская агитация), освобожденного из Вятлага в 1951 году. Автор узнал об этих фактах, – как он уточняет,– со слов не­ких сотрудников.

К сожалению, он не продолжил ра­боту, не провел детального изучения во­проса, по какому акту, когда состоялось (если состоялось) уничтожение докумен­тов поэта. Совсем не исключено, что это дело находится на закрытом хранении или в архивном фонде другой организа­ции. Сам автор засвидетельствовал, что значительная часть архива лагеря еще не рассекречена, что в архиве хранятся в полном объеме приказы по управлению лагерем, десятки тысяч личных дел за­ключенных, акты на уничтожение доку­ментов, журналы учета личных дел, бух­галтерские документы, акты и материа­лы расследования несчастных случаев за весь период деятельности лагеря и др. То есть документы, подлежащие постоянно­му хранению, не уничтожены.

Приведенный факт, характеризую­щий исполнение установленного порядка сохранения ценных и уничтожения не­нужных бумаг в лагере, не подтверждает гипотезу о целенаправленном изъятии и бесконтрольном уничтожении отдель­ных компрометирующих документов в составе судебно-следственных дел. Но читателю эта информация представлена как подтверждение несостоятельной ги­потезы о незаконном уничтожении процессуальных документов[62].

Факты – упрямая вещь. Нередко они говорят сами за себя и трудно поддаются комментариям, искажающим их смысл. Тогда «для верности» приверженцы или «жертвы» гипотез прибегают к домысливанию содержания самого факта.

Показателен в этом отношении труд А.В.Журавского.[63] На основе текстуаль­но излагаемых следственных протоколов автор комментирует поведение митрополита Кирилла (Смирнова), причисленно­го к лику святых, и митрополита Иосифа (Петровых), который не устоял во Хри­сте и лжесвидетельствовал против себя и Церкви, оговорил на допросах десятки людей, якобы причастных к антисовет­ской контрреволюционной тайной ре­лигиозной организации. А.В. Журавский выражает удивление непреклонным сто­янием митрополита Кирилла, «который не только не пошел на поводу у следствия в признании собственной вины, но и не назвал ни одного нового для следователя имени». Автор не подвергает сомнению достоверность содержания процессуаль­ных документов по делу митрополита Кирилла. Он даже ищет ответ на вопрос, что именно позволило митрополиту вы­стоять, несмотря на весь ужас моральных и физических пыток. «Остается только удивляться, – пишет автор, — какой мудростью и каким мужеством нужно было обладать, чтобы не смалодушествовать на допросах, не оставить ни одного сло­ва, которое могло бы быть вменено в ви­ну будущими поколениями»[64].   

Мы видим, что читателю предлагает­ся рассмотреть подвиг святости с пози­ций обыденного безрелигиозного созна­ния через призму опыта ссылок и будто бы имевших место «забот» митрополита о суде человеков будущих поколений, о прославлении... Духовная сущность свер­шившегося остается вне осмысления ав­тора: видимо, не открыта ему. Но и сравнительный метод источниковедческого анализа не удается автору, а в результате он дезинформирует читателя в жизненно важных вопросах земного пути человека к спасению.

Опыт ссылок был и за плечами ми­трополита Иосифа, человека, бесспорно также умудренного. Однако в ходе след­ственного процесса владыка проявил се­бя иначе, чем митрополит Кирилл. Про­токол допроса показал, что митрополит не устоял, духовно немощен, растерян, его ответы следователю противоречивы, путаны. Он оговаривает себя, отказы­вается от предыдущих показаний в кон­трреволюционной деятельности и снова признается в чем-то, оговаривая себя, Церковь, третьих лиц в контрреволюци­онной деятельности. Вот некоторые во­просы следователя и ответы владыки.

«Вопрос: Вы скрываете антисовет­скую сущность Вашей организации. Следствие вернется к этому вопросу в дальнейших допросах. Кто является гла­вой данной нелегальной организации?
Ответ: Главой данной нелегальной организации признан митрополит Ки­рилл Смирнов.
Вопрос: Назовите других лиц руково­дителей нелегальной религиозной орга­низации.
Ответ: Основными руководителями не­легальной религиозной организации явля­ются: архиепископ Прокопий Херсонский в Кара-Калпакии в г.Турткуль, архиепископ Серафим Угличский и т.д., и т.д. (следуют десятки имен – Прим. ред.)...»[65]

Из протокола следующего допроса:

«Вопрос: На предыдущем допросе Вы признали свое руководство подпольной церковной деятельностью нелегальной церковной организации. Следствие счи­тает Ваши показания не откровенными и предлагает дать показания о контррево­люционной Вашей деятельности.
Ответ: Считаю свои показания откро­венными. Контрреволюционной деятель­ностью я не занимался и организацию церковников, нелегально существую­щую, о которой я показал на предыдущем следствии, контрреволюционной считать не могу.
Вопрос: Следствием установлено, что Вами было получено из России 450 ки­лограмм контрреволюционной литера­туры, и этот факт от следствия скрыли. Вам предлагается встать на путь полной откровенности и дать показания о кон­трреволюционной организации, Вашем руководстве и ее деятельности.
Ответ: Да, я хочу встать на прав­дивый путь и желаю быть искренно-откровенным до конца. Хочу рассказать о своем контрреволюционном прошлом и сказать о своем действительном поли­тическом кредо с тем, чтобы после этого за мною совершенно ничего не осталось не досказанным, что бы хотя в малейшей степени могло вызвать недоверие ко мне со стороны советской власти и следствия. Вставая на откровенный путь, я твердо заявляю о том, что в корне порываю вся­кую связь с контрреволюционным эле­ментом, окружающим меня, прекращая свою преступную контрреволюционную деятельность и борьбу с советской вла­стью, которая мною велась и о чем мною будет сказано ниже...»[66]

В своих комментариях по делу ми­трополита Иосифа А.В. Журавский, про­являя непоследовательность, пытается как-то изменить представление о документально зафиксированных фактах лжесвидетельства митрополита Иосифа. Применяет понятия, искажающие смысл факта, используя достоверный факт: под­следственные подвергались давлению, допросам с пристрастием, автор утвердительно рассуждает: а) о лжесвидетельстве как естественном состоянии человека в условиях давления; б) о якобы существовании тайной организации под руко­водством митрополита Кирилла. «Даже столь опытные и неоднократно бывав­шие в тюрьмах архиереи, как митропо­лит Иосиф и епископ Евгений, – пишет он, – через несколько, вероятно, “при­страстных” допросов не сумели удер­жаться (стоп! внимание!) от признания в существовании “тайной организации” во главе с митрополитом Кириллом». В этом контексте автор не только не показывает читателю всю разность духовно-нравственного состояния митрополита Кирилла и митрополита Иосифа, но по существу, присоединяется к оговору вла­стей, прикрываясь терминологической эквилибристикой. То есть, автор убежда­ет нас, что тайная организация существо­вала и руководителем ее был митрополит Кирилл. И что митрополит Иосиф, по­ставивший свою подпись под этим прото­колом, не лжесвидетельствовал, а только искренне признал факт существования тайной организации (т.е. контрреволю­ционной, как ее квалифицировал следо­ватель и не опроверг владыка). Иного смысла в этом тексте не содержится. Так кто же лжесвидетельствовал?

Ведь, священномученик митрополит Кирилл, не лукавя, отрицал наличие тай­ной антисоветской религиозной органи­зации, рассматриваемой в процессуаль­ном производстве тех лет как синоним политической и антигосударственной. Он отрицал это не потому, что «мудро» мечтал о будущем прославлении, а по­тому что был предельно честен: Русская Православная Церковь не вела антипра­вительственную контрреволюционную работу.

А.В. Журавский, как ученый, веро­ятно, владеет методами научной крити­ки исторического источника. Но, видя научную недоказуемость своих версий, он не использует компаративный ме­тод, не проводит сравнительный анализ. Он попросту объявляет о подложности протокола. «По типичной стилисти­ке (!) и стандартной форме документов КГБ (!),– пишет он, – приводимые ни­же показания (митрополита Иосифа. – Ред.) должны быть отнесены к несомнен­ному творчеству самих следователей...

Раболепное самооговаривание и вовсе делает невозможным признание автор­ства за митрополитом Иосифом (выде­лено нами. – Ред.). Иными словами, мы (подобно Миню в его «Патрологии») смело относим данный документ к раз­делу «Spuria» (подложный) (выделено нами. – Ред.). Вопрос только в том, чья подпись стоит под этим фальсифициро­ванным документом – вынужденного к тому (различными методами) митро­полита Иосифа», – спрашивает автор и объявляет: «или же этоподпись такая же подложная (выделено нами. – Ред.), как и авторство «показания обвиняемого»[67]. 

Добросовестный исследователь не­пременно поставил бы и выяснил во­прос, почему же следователь не сфабри­ковал такой же «подложный» протокол допроса митрополита Кирилла? И не сфабриковал его подпись? Но нет, такой вопрос А.В. Журавский не ставит. Слиш­ком ясен ответ. Митрополит Кирилл не лжесвидетельствовал и оговор не под­писал, даже если ему и предлагали. Он поставил свою подпись собственноруч­но под протоколом, дословно зафикси­ровавшим вопросы следователя и отве­ты святителя.

Совершенно очевидно, что аргумен­тация автора, особенно построенная на эмоциональном неприятии факта, не имеет отношения к объективному знанию. Не являются доказательством подложности протокола ни «типичная стилистика», ни «стандартная форма документа», поскольку стандарт формы протокола в советском делопроизвод­стве вообще отсутствовал, отсутствует и ныне. Протокол как вид официального документа составлялся по установлен­ной форме с заданными реквизитами. Один из реквизитов – подпись, удостоверяющая содержание текста протокола. По данным Комиссии по канонизации все направляемые на экспертизу под­писи обвиняемых в протоколах допро­сов явились подлинными. Да и не было, как было показано выше, у следователей необходимости совершать должностное преступление – подделывать подпись узника.

Понимают ли авторы подобных тру­дов, искажающих духовный смысл траге­дии века, что невольно становятся сооб­щниками гонителей, ложно обвиняющих Церковь и духовенство в тайной  антиго­сударственной политической борьбе?

История Русской Православной Церкви, возрождающей духовную жизнь народа, нуждается в глубоком исследова­нии и духовном осмыслении своего трагического пути. К сожалению, поколение современных ученых, переключившись на интерпретацию истории Русской Пра­вославной Церкви, земного пути новомучеников и исповедников ХХ столетия, как правило, остается под большим воз­действием советской школы и не вполне осознает духовные смыслы исторических реалий.

Одним из образцов такой работы, яв­ляется труд М.В. Шкаровского «Судьбы иосифлянских пастырей»[68]. Мистифи­кация истории Русской Православной Церкви начинается с первых слов самого заглавия этого труда. К категории «ио­сифлян» автор почему-то причисляет всех православных, кто в той или иной степени не был согласен с политикой ми­трополита Сергия (Страгородского) – политикой компромиссов со светской властью. Тем самым М.В. Шкаровский пытается представить «иосифлянство» как масштабное и монолитное церковное сопротивление народа антирелигиозной политике новой власти и главе Русской Православной Церкви. Между тем оппо­зиция была очень разнородной.

Декларация действительно всту­пила в противоречие с нравственными нормами Церкви и произвела большое смущение среди верующих. Некоторые епископы на какое-то время отделились от митрополита Сергия, перестав воз­глашать его имя на богослужении, иные же, в знак протеста, ушли за штат, на по­кой. Такие, как митрополит Иосиф (Пе­тровых), епископ Алексий (Буй), пыта­лись создать параллельные церковные центры. Некоторые их последователи совершили трагическую ошибку, окон­чательно отделившись от Церкви,– уш­ли в «катакомбы» и затем продолжали и продолжают делиться на бесчисленные деноминации.

Известно, что термины ИПЦ, ИПХ – истинная православная церковь, истинно-православные христиане, так же как и «иосифляне», зачастую употребля­лись в недрах репрессивных органов в качестве условного понятия для сорти­ровки судебно-следственных дел по при­знакам, вовсе не соответствующим цер­ковному пониманию. Тем не менее, автор описывает церковную историю, опираясь на выводы из иной враждебной сферы, искажающие духовной смысл исследуе­мых процессов.
 
О фальсификациях
 
Причина искаженной трактовки про­цессуальных документов, используемых для выявления сведений о пострадав­ших – это и недостаток умения профес­сионально анализировать информацию источника, это и мнимая религиозность, иногда наивное неведение. Нельзя ис­ключать и преднамеренный умысел. Но может быть все та же мифологическая за­висимость, но уже самого интерпретато­ра. Руководитель архивной службы Рос­сийской Федерации В.П. Козлов в труде «Тайны фальсификации. Анализ подде­лок исторических источников XVIII-XIX веков»[69] отмечает, что «мифологическое восприятие прошлого присутствует и в сознании людей, профессионально зани­мающихся вопросами.... Здесь идол мифа подчас уступает идолу концепции. Очень трудно избавиться от фактов, “вписывающихся” или эффективно подтверждаю­щих концепцию... Как и в любом обще­ственном явлении в фальсификации ... сталкиваются личности с их страстями, помыслами, увлечениями, знаниями»[70]. Это суждение весьма осведомленного ученого подтверждает ту мысль, что ми­фологизация сознания многолика, она присуща не только простолюдину, но и уму исследователя, который, имея перед собой документы, подтверждающие ре­альность того или иного факта, интер­претирует его (подгоняет с умыслом или без оного) под исповедуемую им идею (концепцию). Это особенно свойственно современному поколению ученых, вос­питанному советским временем, когда иной подход вообще был практически невозможен. Любые факты подбирались и комментировались для подтверждения «руководящей идеи» партии.

Терминологическая путаница, кото­рую авторы и приверженцы различных мистификаций и гипотез вносят в изло­жение проблемы, затрудняет ее пони­мание.

Так, получили хождение нововведен­ные термины: «фальсифицированный документ», «подложный документ» без раскрытия содержания этих понятий. Между тем, энциклопедические опреде­ления понятий «фальсификация», «под­делка», «подлог» показывают недопусти­мые искажения смыслового содержания при их модифицированном применении к следственным документам[71].

Нельзя не видеть, что в контексте этих понятий термины «подложный до­кумент», «фальсифицированный доку­мент» к процессуальному документиро­ванию прямого отношения не имеют по двум главным основаниям:
следственные документы – подлин­ные. Они составлены по установленной форме, с заполнением всех реквизитов, в том числе удостоверяющих их подлинность;
следственные документы в совокуп­ности и каждый отдельно взятый доку­мент не могли составить и не составляли предмет корыстных личных интересов следователей.

Да, следователь как опытный дири­жер фабриковал ложное обвинение, зада­вая провокационные вопросы, организуя очные ставки, привлекая лжесвидетелей. Он применял любые приемы принужде­ния. Он тенденциозно фиксировал ход следствия.

Но следственные документы – не подделки. Они не являются «фальсифицированными», «подложными» документами, т.е. документами подделка­ми, изготовленными с целью кого-либо ввести в заблуждение. Следственные до­кументы – подлинные. В них зафикси­ровано преступление власти перед лич­ностью, перед народом. Эти источники несут правду о фальсификации обвине­ния лиц духовного звания и мирян, пре­следуемых безбожной властью за веру под маской борьбы с контрреволюцией.

Следователь, документируя след­ственный процесс, исполнял предпи­санные ему должностные обязанности и установки. Он сам был «под колпаком» наблюдения, где не оставалось места личным или корыстным интересам. Бы­ло бы наивно предполагать, что кто-либо из следователей пошел бы ради личного исторического интереса на должностное преступление – подделку подписи об­виняемого, изъятие документа из дела, подлог в дело фальсифицированного документа.

Несостоятельна версия и о государ­ственной политике фальсификации до­кументов тысяч и тысяч лиц с целью их опорочить перед лицом потомков. Это потребовало бы гигантских усилий по выявлению «достойных компромета­ции» лиц, сочинению легенд, проработке способов доведения этой засекреченной информации до широких слоев народа и т.д. Немного статистики. По официаль­ным данным только в 1937–1938 годах было репрессировано около 165 тысяч православных священнослужителей, из них расстреляно 106 800 человек[72]. «Если на 1 января 1936 года в ИТЛ содержались 839 406 человек, то на 1 января 1938 го­да – 996 367 человек, а на 1 января 1939 года – уже 1 317 195 человек... Имелось на 1-е января 1946 года 1 548 611 заклю­ченных» (исключая военнопленных)[73]. В 1947 году «работников периферийных органов [ГУЛАГа. – Прим. изд.] и подразделений насчитывается 292 919 че­ловек»[74]. Также существовала огромная армия осведомителей. Только в лагерях агентурно-осведомительная сеть вклю­чала в себя «9 958 резидентов, 3 904 аген­та и 64 905 осведомителей»[75]. Возможно жертв террора было гораздо больше[76], но даже в этом случае предприятие по мас­совой фальсификации документов стои­ло бы огромных средств и грозило бы парализовать работу административной машины. Наивно предполагать, что такие действия вообще совершались, тем бо­лее совершались бы самовольно низши­ми чинами репрессивной службы. Такая масштабная работа на местах не могла осуществляться без специальных пред­писаний из центра. Но таких предписа­ний нет. И не могло быть: действуя по негласному установлению власти, армия следователей участвовала в выполнении масштабного действа по уничтожению духовенства, да и всей Русской Право­славной Церкви.

В.П. Козлов в упомянутом труде, анализируя обстоятельства, приемы, причины изготовления корпуса под­делок, установил, что каждая поддел­ка – единичный экземпляр, она «имеет свое неповторимое лицо», что создание подделки – профессиональная работа и всегда рассчитана на публичность бы­тования (зачем иначе трудиться над ее созданием)[77].

Но процессуальные документы не предполагалось обнародовать никогда в будущем. Эти массовые источники име­ли гриф «секретно», а некоторые до сих пор его имеют. В те далекие годы всякий разговор о не конституционности дей­ствий карательных органов, о будущей массовой реабилитации репрессирован­ных лиц, о крушении советского строя к концу века мог квалифицироваться толь­ко как акт антигосударственный и ка­раться по законам времени. Закулисные кровавые схватки за личную власть, за торжество безумных идей, которые вели верные ленинцы между собой, исклю­чали малейший намек на возможность в будущем канонизации святых в России. Могло ли в тех обстоятельствах и «взя­тия курса» на беспощадное искоренение религии как «опиума народа» кому-либо из стоящих у власти и исполнителей их воли, ярых атеистов, придти в голову, что Церковь устоит?
 
Заключение
 
В ХХ веке в Русской Православной Церкви воссиял сонм мучеников и ис­поведников, число которых за одно сто­летие уже достигает 2000 явленных свя­тых и несть числа тем, имена которых затерялись в жерновах железного моло­ха власти.

Основной и главной источниковой базой для воссоздания житий новомучеников ХХ столетия явились документы процессуального делопроизводства. В этих документах зафиксирован истори­чески достоверный факт духовного стоя­ния тысяч праведников Святой Руси, по­вторивших подвиг первых христиан, пострадавших за Христа.

Новомученики ХХ столетия прошли свой крестный путь в иных условиях, чем христиане первых веков. Если первые христиане открыто преследовались за исповедание Христа, то большевистская богоборческая власть, лукаво предъяв­ляла мученикам обвинение и требовала письменного подтверждения об участии в контрреволюционной деятельности. Это ставило человека в особо тяжелые усло­вия не стать лжесвидетелем против себя и всей Русской Православной Церкви. В условиях жестоких принудительных дей­ствий, под пытками, тысячи православных людей из духовенства и мирян устоя­ли в своей правоте, отказались оговорить себя, ближних и Церковь в политическом контрреволюционном заговоре. Следуя евангельским заповедям даже до смерти, они принимали свои страдания как Бо­жий дар, и тогда Господь давал им силы выстоять и свидетельствовать об Истине.

Но и отпадение от Христа и Его Церк­ви во время гонений в ХХ веке было не­редким явлением. Было все: и участие в расколе, и отречение от веры или от сана, от монашества, лжесвидетельство против себя и Церкви, сотрудничество с органа­ми НКВД в качестве секретных сотрудни­ков. По церковным правилам постановка вопроса о канонизации этих клириков и мирян полностью исключается[78]. Тесны врата и узок путь, ведущие в Жизнь, и не­многие находят их[79].

У Бога есть святые: явленные земным людям и неявленные. В Царствии Небес­ном есть и спасенные грешники. Но между святостью и спасением души по милосер­дию Божию – принципиальная разница. Церковь не предрешает суда Господня. Но не видеть различия между пострадав­шими святыми людьми и пострадавшими грешниками, даже раскаявшимися, – рав­носильно дискредитации, зачеркиванию подвига святых мучеников и исповедни­ков Российских ХХ века.

В этом заключается ответ, почему не каждого страдальца, погибшего в со­ветских застенках, Церковь причисляет к лику святых. На следственных про­цессах, в тюремных застенках и ссылках духовно-нравственное состояние опреде­ляло поведение человека.

Постановка вопроса о канонизации всякого пострадавшего без изучения ма­териалов следственных процессов – глу­боко антицерковна и антинаучна. Она не может рассматриваться иначе, как:
а) прямая дискредитация истинных мучеников и исповедников;
б) искажение неокрепшего религиоз­ного самосознания народа.
По существу, это постановка вопроса о канонизации лжеподвижников.

В этой связи коснемся еще одной проблемы, имеющей связь с нашим ис­следованием, – проблемы мифологиза­ции нашей веры. Мифологизированное сознание рождает лжедуховные понятия, приводит к демонообщению. Апокрифи­ческие сказания, лжечудеса, «православ­ные» врачеватели-экстрасенсы и другие мифические заблуждения заполонили сознание многих. Порой, выливаясь в фанатичные настроения и интересы, они приобрели столь угрожающее распро­странение, что стали объектом специаль­ных научных исследований, имеющих целью найти способы предотвратить ра­стущую социальную шизофренизацию.

В церковной истории известны мно­гочисленные случаи, когда за подвижни­ков выдавались и выдаются люди пороч­ной нравственной жизни. Кстати, в новейший советский период некоторые из них пользовались особенной поддерж­кой официальных органов и уполномо­ченных Совета по делам религий (РПЦ) при Совете Министров СССР.

Этот феномен не нов. Он присущ каждой эпохе. И народное почитание не является доказательством святости. До­статочно вспомнить IV век – золотой век христианства. Знаменитый ересиарх Арий, талантливый проповедник, имел чрезвычайную популярность и в народе, и в церковных кругах, также находил и всемерную поддержку светской власти. И потому его ересь находила многих последователей, жила несколько веков. Для ее искоренения потребовались усилия вы­дающихся святителей, потребовалась на­пряженная деятельность всей Церкви.

Мы глубоко убеждены, что сохранив­шийся комплекс архивно-следственных дел дан нам Господом для постижения истинных смыслов трагедии человека России в ХХ столетии, непревзойденно го в веках образца духовного подвига, героического стояния за веру и Отече­ство. Нам открываются лики святых, в их житиях явлен нам не только идеал земной жизни, пример для подражания, материал для воспитания собственных душ и подрастающего поколения. Наря­ду с прискорбными примерами падений, это – великий Дар Божий для нас, жи­вущих, это задокументированный опыт страданий, земная перспектива испыта­ний, которые ожидают каждого на пути в вечность.

Устояли только те, кто шел евангель­ским узким путем и в повседневной жиз­ни, и в экстремальных обстоятельствах, даже до смерти. Верный в малом и во мно­гом верен, неверный в малом, неверен и во многом[80].

Мученики и исповедники не были героями в обыкновенном смысле этого слова, какими-то очень мужественны­ми и бесстрашными людьми. Мученики и исповедники были людьми кроткими и смиренными, боявшиеся согрешить перед Богом даже в малом, чтобы не по­терять с Ним связь. Митрополиту Петру (Полянскому) следователь предложил свободу в обмен на сотрудничество и воз­вращение к церковной деятельности. Это возмутило священномученика, но когда он почувствовал, что в гневе потерял мир душевный, то раскаялся и не замедлил попросить прощения у своего мучителя Тучкова[81].

Святые боялись греха, а страх че­ловеческий отступал. «Страшен только грех», – сказал один из них. Таким обра­зом, их мученичество являлось, прежде всего, мученичеством совести. Мучени­чество совести – это исполнение запове­дей Божиих при любых обстоятельствах, по слову Апостола: Ибо я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Хри­ста, и притом распятого[82]. Исполнение заповедей в то же время является и вос­питанием совести.

Если мы порой разделяемся со Хри­стом в мирное время, в домашней обста­новке, через грех, не испытывая жесто­кого давления, что же будет с нами, когда мы окажемся среди необычайных испы­таний пред вратами смерти? Что будет с нами на мытарствах?

Надо понимать, что следственные до­кументы, протоколы допросов – это уни­кальный конспект, прообраз ожидающих нас мытарств, на которых каждого будут допрашивать вовсе не сотрудники спец­служб и там, где нет места покаянию...

Надо поспешить исследовать все, что Господь сохранил для назидания нас, современников. Надо сердцем понять ис­токи сил духовно-нравственного стояния тех, кто, пройдя ужасы адской машины, сохранил верность Христу. Принял венец Небесной Славы. Кто получил в Небес­ном Отечестве дар молитвы за каждого из нас.
 
Издатели
 
[1] Архивно-следственные дела являются разновидностью уголовных. Это комплекс документов, формировавшийся в ходе уголовно-процессуального расследования обвинения, предъявленного лицу,
привлеченному к уголовной ответственности. Уголовное дело подлежало открытию как следственное с момента обвинения лица в правонарушении и возбуждения следствия. Следственное дело велось (формировалось) следователем до завершения следствия, после чего это следственное дело передавалось в суд, становилось судебно-следственным. Если следствие по обвинению велось карательным (внесудебным) органом и решение принималось этим органом (ЧК, органом ОГПУ, «тройкой», «двойкой» НКВД, Особым совещанием), то следственное дело после принятия решения (вынесения приговора и вступления его в силу) становилось архивно-следственным делом. Поскольку уголовные дела исследуемого периода в основном рассматривались и отложились в деятельности внесудебных органов (ВЧК–ОГПУ–НКВД–МГБ), мы используем термин — архивно-следственные дела.
[2] Мемуары — вид исторических источников личного происхождения, целью которых является индивидуальная фиксация общественно значимых событий с целью передать их современникам и по­томкам. Они практически всегда рассчитаны автором на публикацию, они всегда субъективны и отражают факты и события, как их видит и понимает автор.
[3] Процитируем некоторые высказывания Ба­кунина, одного из создателей Первого интер­национала: «Дьявол – первый вольнодумец и спаситель мира; он освобождает Адама и ставит печать человечности и свободы на его челе, сде­лав его непослушным... В этой революции нам придется разбудить дьявола в людях, чтобы возбудить самые низкие инстинкты». Цит. по: Ставров Н.П. Вторая Мировая, Великая Отечествен­ная. М., 2006. Т.3. С.84.
«Таковы планы и “дары” большевизма», – писал Иван Ильин,– «освободить человека от веры, совести и чести, сделать его безродным космополитом, бессемейным нищим и поработить его мировому коммунистическому центру, опи­рающемуся на безбожников и злодеев всех стран (Коммунистический интернационал)». Ильин И.А. Собрание сочинений. Т.9-10. С. 351. «Борь­ба за Россию».
[4] Ставров Н.П. Указ. соч. С. 56.
[5] Игумен Дамаскин (Орловский). Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеопи­сания и материалы к ним. Тверь. 2001. Книга 3. С.6.
[6] Ставров Н.П. Указ. соч. С. 55.
[7] Игумен Дамаскин (Орловский). Указ. соч. Кн.2. С.18.
[8] Чебриков В. Сверяясь с Лениным, руководствуясь требованиями партии // Коммунист. 1985. №9. С.50 //Цит. по: Портнов В.П. ВЧК (1917–1922). М.,1987. С.203.
[9] СУ РСФСР.1917. №1. Ст.1; см. также: Сбор­ник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. М., 1993.
[10] СУ РСФСР. 1918. № 41. Ст. 520.
[11]Из истории ВЧК. Сб. документов. М., 1958. С. 78.
[12] Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв поли­тических репрессий. М., 1993.
[13] Там же.
[14] Газета «Труд». 1992. №88. С.1 // Цит. по: Игу­мен Дамаскин (Орловский). Указ. соч. Т.2. С.18.
[15] Газета «Труд». 1992. №88. С.1 // Цит. по: Игу­мен Дамаскин (Орловский). Указ. соч. Т.2. С.18.
[16] Архив УКГБ по Калужской обл. Арх. № П-14013. Т.3. Л.332 // Цит. по: Игумен Дамаскин (Орловский). Указ. соч. Т.2. С.18.
[17] Там же; Ведомости Верховного Совета СССР. 1989. № 3. Ст. 19
[18] СУ РСФСР. 1917. № 2. Ст.170.
[19] Настольная книга следователя. М., 1949; Ле­бединский Н.К. Образцы прокурорско-следственных актов. Свердловск, 1949.
[20] Первый Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР был принят в 1922 году.
[21] Генерал-полковник В.И. Алидин, с 1951 го­да работавший в системе МГБ–КГБ, начиная с должности заместителя начальника Седьмого управления (наружная разведка) и заканчивая постом начальника УКГБ по Москве и Москов­ской области, в своей книге указывает, что в 1955 году Н.С. Хрущев поручил председателю КГБ И.А. Серову «изъять из архивов госбезопасности все документы, на которых в связи с репрессиями стояла подпись Хрущева. В строгом секрете ра­ботала специально созданная группа». См.: Алидин В.И. Государственная безопасность и время. М.,2001. С.131.
Имеются данные о том, что Н.И. Ежов из су­дебного дела Военной коллегии Верховного Су­да СССР лично изъял письменное ходатайство бывшего командующего Белорусским военным округом И.П. Белова о том, что он хочет дать показания в присутствии Сталина. Акт об отказе Р.А. Ахундова от своих прежних ложных пока­заний выявлен в приложении (копия) к другим делам.
[22] Преподобноисповедник. Память 25 июня/8 июля.
[23] Мф. 6, 24.
[24] УФСБ по Калужской обл. П-16298; см. также: Жития новомучеников и исповедников Оптиной Пустыни. Оптина Пустынь, 2008. С. 59.
[25] УФСБ по Тульской обл. П-23307, П-17904.
[26] УФСБ по Калужской обл. П-12918.
[27] УФСБ по Калужской обл. П-16298.
[28] См. приложение: Виды следственных доку­ментов.
[29] Священник Олег Митров. Опыт написания житий святых новомучеников и исповедников Российских // Труды Регионального обществен­ного фонда «Память мучеников и исповедников Русской Православной Церкви». Выпуск 1. М., 2004. С.26.
[30] Преподобномученик. Память 3 ноября.
[31] Игумен Дамаскин (Орловский). Указ. соч. Кн. 3. С. 293.
[32] Там же. С. 294.
[33] Преподобномученица. Память 26 декабря/8января. О ней см.: Высшая мера послушания. С. 202.
[34] УФСБ по Тульской обл. П-9953. ЛЛ. 264-265.
[35] Там же. Л.121.
[36] Примечание: Экземпляр протокола, со­ставленного как в ходе допроса, так и до начала допроса, удостоверенный подписью подследственного, оформлялся по всем реквизитам и регистрировался на правах подлинника. Вариант протокола, не удостоверенный подписью обвиняемого, мог сохраняться на правах черновика до следующего допроса. Черновой вариант протокола в судебно-следственное дело включению не подлежал. Следователь мог сохранять его в своей секретной папке «на исполнении» до минования оперативной надобности, после чего все чернови­ки уничтожались в установленном для режимного ведомства порядке. В конце каждого ра­бочего дня папка следователя с секретными до­кументами «на исполнении» опечатывалась и сдавалась на хранение в спецчасть.
[37] Головкова Л.А. Особенности прочтения след­ственных дел в свете канонизации новомучеников и исповедников Российских // Альфа и Оме­га. М.,2000. № 4; То же // Региональные аспекты исторического пути Православия: архивы, ис­точники, методология исследований. Историческое краеведение и архивы. Вологда, 2001. Вып.7. С.69-77; То же. Богословский сборник. Приложе­ние. М., 2000.
[38] Бердинских. И.В. Архив Вятлага НКВД-МВД СССР и его история // Отечественные архивы. 2007. № 3. С.17.
[39] Книга памяти «Бутовский полигон». М., 2004. С.218.
[40] Игумен Дамаскин (Орловский). Откры­вающие небо // Православный журнал «Фома». Октябрь 2007. С.30-32.
[41] Следственное дело Патриарха Тихона. Сбор­ник документов Центрального архива ФСБ РФ. М., 2000. С.53.
[42] УФСБ по Калужской обл. П-16298. Л.287.
[43] Испытание верности Богу //Оптинский аль­манах. №1. С.67
[44] Преподобноисповедник. Память 5/18 июля.
[45] В качестве одного из примеров глубокого и всестороннего анализа следственного процесса XVII века можно привести исследование по делу священномученика Арсения (Мацеевича; 1697–1772), митрополита Ростовского. Священник Олег Митров, профессиональный историк, источниковед и агиограф, изучая документы след­ственного дела митрополита Арсения, установил, что второе следствие по делу владыки велось не Синодом, а обычными следственными органами. Руководила процессом Екатерина II и генерал-прокурор князь Вяземский. Делу придали харак­тер политического процесса. Обвинителям было неважно, в чем конкретно обвинить непокорного митрополита, выступившего открыто против се­куляризации монастырских земель. Важно было принять решение о повторном осуждении влады­ки, что и произошло. Его заточили в Ревельский каземат, где он принял мученическую смерть. Во время следствия архимандрит Антоний и другие свидетели под нажимом следователей проявили малодушие и начали оговаривать узника. Но владыка Арсений остался непреклонен и не согласился ни с одним из ложных свидетельств и обвинений. И все же эти документы в совокупно­сти позволили исследователю воссоздать истори­чески верную действительность. Состав докумен­тов, которые образовались в ходе этого процесса, практически тот же, что и в судебно-следственных делах ХХ столетия. И фальсификация истины, подтасовка фактов, искажение реалий те же, что в 1920-х–1930-х годах. И все же эти документы в совокупности позволили исследователю вос­создать исторически верную действительность. См.: Священник Олег Митров. Опыт написания житий святых новомучеников и исповедников Российских // Труды. Выпуск 1. Новомученики ХХ века. М., 2004. С.25; Он же. Житие священномученика Арсения (Мацеевича; 1697-1772), митрополита Ростовского. Тверь., 2001. РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.399.
[46] Игумен Дамаскин (Орловский). Откры­вающие небо // Православный журнал «Фома». Октябрь, 2007. С. 33.
[47] Там же. С.32-33.
[48] УФСБ по Калужской обл. П-12172.
[49] Отечественные архивы. № 5, 2000.
[50] Козлов В.П. Тайны фальсификации. Анализ подделок исторических источников XVIII–XIX веков. М., 1996.
[51] Романова С.Н. Отечественные архивы. №4. 2001. С. 5.
[52] Ковалик С.Ф. Революционное движение 70-х гг. ХIХ века. Процесс 193-х. М., 1906; Богина С.Л. Следственное дело П.М. Войнаральского как источник по истории хождения «в народ» революционных народников в 1874 г.// Труды МГИАИ. М., 1967. Т.23 и др. (см. источники и литература).
[53] Кронштадтская трагедия 1921 года. М., 1999. Кн.2. С.176, 184-188, 458 и др.; Следственное дело Патриарха Тихона. Сб. документов по материа­лам ЦА ФСБ РФ. М., 2000. С.153; Академическое дело. 1929–1931 гг. Вып. 1. СПб., 1993.; Вып. 2. Ч.1. СПб, 1998; др. (см. источники и литература).
[54] Алексеев В.В., Нечаева М.Ю. Воскресшие Романовы?.. К истории самозванчества в России ХХ века. Ч.1. Екатеринбург, 2000; Ч.2. Челя­бинск – Екатеринбург, 2002.
[55] Указ. соч. Ч.2. С.6.
[56] Имеется в виду «дело князей» 1926–1927 г. // УФСБ по Тверской обл. Д.20593 с.
[57] Указ. соч. Ч.2. С.31.
[58] Священноисповедник Лука (Войно-Ясенецкий), архиепископ Симферопольский и Крым­ский // Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века, составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Тверь, 2007. Май. С.272-386.
[59] 1 Пет. 4, 12.
[60] Головкова Л.А. Особенности прочтения след­ственных дел в свете канонизации новомучеников и исповедников Российских // Альфа и Омега. М.,2000. № 4; То же // Региональные аспекты исторического пути Православия: архивы, ис­точники, методология исследований. Историческое краеведение и архивы. Вологда, 2001. Вып.7. С.69-77; То же. Богословский сборник. Приложе­ние. М., 2000.
[61] Бердинских И.В. Архив Вятлага НКВД–МВД СССР и его история // Отечественные архивы. №3. 2007. С.13-18.
[62] Консультации получены от специалиста, воз­главлявшего в течение 1972—1987 годов Цен­тральную экспертно-проверочную комиссию при Главном архивном управлении РФСФР.
[63] Журавский А.В. Во имя правды и достоинства Церкви. Жизнеописание и труды священномученика Кирилла Казанского в контексте исто­рических событий и церковных разделений ХХ века. М., 2004.
[64] Там же. С.368.
[65] Журавский А.В. Указ. соч. С.601, 602.
[66] Журавский А.В. Указ. соч. С.606-609.
[67] Журавский А.В. Указ. соч. С.614.
[68] Шкаровский М.В. Судьбы иосифлянских па­стырей. СПб., 2006.
[69] Козлов В.П. Тайны фальсификации. Анализ подделок исторических источников XVIII–XIX веков. М., 1996.
[70] Там же. С.252.
[71] Фальсификация (позднелат. falsificatio, от falsifico – «подделываю»). В уголовном праве подделка с корыстной целью предметов, предназначенных для сбыта. В общеупотребительном смысле: 1) Злостное, преднамеренное искажение данных, заведомо неверное истолкование чего-либо. 2) Изменение с корыстной целью вида или свойства предметов; подделка (БСЭ. М., 1977. Т.27. С.198).Подделка (фальсификация) – изменение формы и содержания подлинных докумен­тов; преступление, которое заключается в изго­товлении фальшивых монет, ценных бумаг, документов, предоставляющих какие-либо права или освобождающих от обязанностей, образец подоб­ной фабрикации (Популярная художественная энциклопедия. М., 1986. Книга II. С.127).Подлог документов (юрид.) — в обширном смысле есть материализованное (овеществленное) искаже­ние истины, т.е. ложь, нашедшая свое выраже­ние во внешних предметах (Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. СПб., 1898. Т. ХХIV. С.88). По советскому уголовному праву – преступление, заключающееся в под­делке подлинных или в составлении фальшивых документов. ... Должностной подлог – внесение должностным лицом в официальные документы заведомо ложных сведений, подделка, подчистка официальных записей, а также внесение в книги заведомо ложных сведений (БСЭ. М., 1975. Т.20. С.124).
[72] Яковлев А.Н. По мощам и елей. М., 1995. С.95–96.
[73] Бердинских В.А. История одного лагеря (Вятлаг). М., 2001. С.8,11.
[74] Бердинских В.А. Указ. соч. С.12.
[75] Там же.
[76] См.: Хлевнюк О.В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. М. , 1992.
[77] Козлов В.П. Указ. соч. С.249-251.
[78] Митрополит Ювеналий. Канонизация свя­тых в Русской Православной Церкви. М., 2004. С.9,11.
[79] Мф. 7, 14.
[80] Лк. 16, 10.
[81] Иеромонах Дамаскин (Орловский). Мучени­ки, исповедники и подвижники благочестия Рус­ской Православной Церкви ХХ столетия. Тверь, 1995. Книга 2. С. 363.
[82] 1 Кор.2, 2.