Священник Олег Митров
Опыт написания житий святых, новомучеников и исповедников Российских.
Проблемы жанра
Соборное прославление святых новомучеников и исповедников Российских на Архиерейском Соборе в августе 2000 г. и подготовка к этому прославлению поставили перед РПЦ задачу составления житий новопрославляемых святых. В начале 90‑х гг. XX в. решение этой труднейшей задачи осложняли следующие факторы: Огромное количество пострадавших. По данным правительственной комиссии по реабилитации жертв политических репрессий только за 1937-38 гг. было арестовано около 165 тыс. православных священнослужителей и около 107 тыс. из них расстреляно [1, с. 23].
1. Отсутствие опыта подобной работы. В советское время мало кто предполагал, что в обозримой перспективе возможна такая канонизация. Единицы занимались сбором устного церковного предания, а работа в архивах была почти невозможна.
2. Недоступность архивов репрессивных органов. Только в начале 90-х гг. прошлого века некоторые исследователи получили частичный доступ к архивам КГБ, и лишь в конце 90-х гг., когда началась передача фондов со следственными делами в государственные архивы, стало возможным массовое ознакомление с этими документами.
3. Малоизученность церковных фондов XIX-XX вв. В советский период эта тема считалась неактуальной, поэтому исследования почти не проводилось или носили тенденциозный характер. Часть церковных фондов вообще была закрыта.
4. Психологический фактор. Грандиозность и важность предстоящего дела (я имею в виду соборное прославление новомучеников) в сочетании со всеми вышеперечисленными сложностями заставляли сомневаться в том, что такая канонизация возможна в ближайшие годы. Следствием этого стала определенная пассивность со стороны тех, кто мог бы приступить к подготовке канонизации новомучеников.
Тем не менее, начиная с прославления свт. Тихона патриарха Московского и всея Руси на архиерейском соборе в октябре 1989 г. и до соборного прославления на архиерейском соборе в августе 2000 г. велась напряженная работа, плодом которой стала поименная канонизация 13 новомучеников и исповедников Российских. В их числе – священномученики митр. Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский), митр. Петроградский и Гдовский Вениамин (Казанский), преподобномученицы Великая княгиня Елисавета и инокиня Варвара, священномученики Местоблюститель Патриаршего Престола митр. Крутицкий Петр (Полянский), митр. Серафим (Чичагов), архиеп. Фаддей (Успенский) и др. Эти канонизации имели колоссальное значение. Появился первый опыт составления житий, первый опыт их обсуждения в Комиссии по канонизации, церковная общественность постепенно стала осознавать важность прославления всего собора новомучеников и исповедников.
16 февраля 1999 г. Святейший Синод РПЦ принял решение о соборном прославлении новомучеников и исповедников Российских на архиерейском соборе. Это существенно изменило всю работу по подготовке канонизации. Если прежде вся работа велась исключительно силами Синодальной Комиссии по канонизации святых, то решение Синода обязало Правящих Преосвященных «провести тщательное документальное исследование материалов о новомучениках и исповедниках XX в., пострадавших в их епархиях» [2, сс. 8-11]. Епархиальные комиссии и группы исследователей начали работу по сбору материалов.
Первый сложнейший вопрос, который встал перед всеми исследователями – это вопрос о критериях святости применительно к новым мученикам. Новомученики Российские, подобно древним мученикам, пострадали за Христа, но было и существенное отличие – «…В языческой Римской империи Церковь была вне закона и уже сама принадлежность к ней каралась смертной казнью на юридических основаниях, а отречение обвиняемого в принадлежности к Церкви сохраняло вероотступнику жизнь и возвращало ему свободу. Российские новомученики, как правило, не стояли перед таким…ясным выбором». Их убивали или без суда, или по суду, но, предъявляя обвинения, прямым образом не связанные с исповеданием Христа, а в пору массовых гонений даже отречение от веры едва ли могло избавить от расправы. Поэтому погибали и люди, отпадшие от Церкви, и мы не можем считать мучениками всех погибших в то время. Для канонизации требуется серьезное исследование обстоятельств жизни и смерти каждого пострадавшего [2, сс. 171-172].
Изучая подвиг новомучеников, Синодальная Комиссия по канонизации святых в 1995 г. выработала одобренный Священным Синодом документ «Историко-канонические критерии в вопросе о канонизации новомучеников Русской Церкви в связи с церковными разделениями XX века». В этом документе отмечается, что, совершая канонизацию новомучеников, РПЦ опирается на примеры почитания «мучеников в первые века христианской истории», когда «необходимым условием почитания было исповедание ими правой веры» [2, с. 171].
Давая оценку расколам и разделениям, возникшим в нашей Церкви в 20-е годы, Синодальная Комиссия пришла к выводу о невозможности канонизации обновленцев, находившихся под контролем ВЧК, поправших многие каноны Церкви, а также стремившихся к пересмотру догматического учения Церкви; последователей григорианского раскола, которые пытались захватить власть высшего управления Церкви; самосвятов-липковцев и других позже возникших группировок украинских автокефалистов, которые имели преемственную связь с самосвятами.
Этот общий вывод не распространяется на тех, кто, на время присоединившись к обновленцам, потом оставлял раскол, через Покаяние возвращался в лоно Церкви и впоследствии становился жертвой антицерковных репрессий.
Иная оценка была дана Синодальной Комиссией так называемым «правым» расколам. В докладе отмечалось, что «В действиях «правых» оппозиционеров, часто называемых «непоминающими», нельзя обнаружить злонамеренных, исключительно личных мотивов. Их действия обусловлены были по-своему понимаемой заботой о благе Церкви. Как хорошо известно, «правые» группировки состояли из тех клириков и мирян, кто, не соглашаясь с церковно-политической линией Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия, прекращал возношение его имени за богослужением и таким образом порывал каноническое общение с ним. Но порвав с Заместителем Местоблюстителя, они, как и сам митрополит Сергий, главой Церкви признавали митрополита Петра – Местоблюстителя Патриаршего Престола» [3, сс. 15-16].
При массовом изучении следственных дел стало ясно, что участие в расколе далеко не единственная форма отпадения от Церкви в гонениях XX века. Отречение от сана, отречение от монашества, работа в органах НКВД в качестве секретных сотрудников также делают невозможным прославление этих клириков и мирян в лике святых.
Кроме того, при изучении обстоятельств жизни пострадавших, важное место занимают свидетельства о личном благочестии клириков и мирян. Чаще всего, если такие свидетельства находятся, они носят положительный характер, но в редких случаях мы сталкиваемся с различными пороками священнослужителей, которые несовместимы с идеалом христианского пастырства, такими как пьянство, драки, воровство (в последнем случае само осуждение могло даже быть не по политической, а по уголовной статье).
И, наконец, наверное, самая распространенная причина, по которой пострадавший член Церкви не может быть прославлен в лике святых – это лжесвидетельство в различных проявлениях: оговор товарищей по своему делу, самооговор, лжесвидетельство по другим следственным делам, а иногда лжесвидетельства по ряду дел. Следствием такого оговора зачастую становился арест, заключение и смерть ни в чем неповинных людей. Малодушие, проявленное в таких обстоятельствах, не может служить примером, а нельзя забывать, что «канонизация – это свидетельство святости и мужества подвижника, подражать которым призывает Церковь Христова своих чад» [3, с. 17].
Вышеперечисленные критерии, конечно, не исчерпывают всех возможных случаев. Поэтому ориентиром для агиографа, наверное, должно быть общее соответствие материалов, которыми он располагает об обстоятельствах жизни и смерти православного пастыря или мирянина, христианскому идеалу святости.
Особую сложность составляют случаи, когда недостойное поведение христианина проявляется либо в более ранних делах этого же клирика или мирянина, либо в делах в отношении других лиц. Поэтому крайне желательно, чтобы перед составлением жития исследователь выявил все следственные дела в отношении пострадавшего, а также дела, где он был свидетелем, и дела, содержащие упоминания о нем. На практике это, конечно, невозможно до изучения всего массива следственных дел, когда крупицы сведений об одном мученике, распыленные по многим следственным делам, будут собраны воедино, а также можно будет проследить связи между отдельными людьми.
В случае если после предварительного изучения документов не обнаружено вышеперечисленных препятствий для прославления мученика, агиограф приступает к составлению жизнеописания.
Перед началом этой работы исследователю необходимо ознакомиться с комплексом документов, состоящим из распоряжений высшей государственной власти. Эти документы хранятся в бывших партийных архивах и Архиве Президента Российской Федерации. Из этих документов мы можем узнать, кем и в какие годы планировались гонения на Церковь, их масштаб и продолжительность, способы проведения в тот или иной период правления безбожных властей, а также их смысл – почему затевались гонения и какие цели предполагали достигнуть гонители [1, с. 9]. Наиболее важные из этих документов опубликованы в предисловиях ко 2 и 3 книгам игумена Дамаскина (Орловского) «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия».
Начиная работу по составлению жития, агиограф вновь обращается к следственному делу мученика, которое становится главным, а иногда и единственным источником. Эти дела хранятся или в архивах ФСБ или, если уже произошла передача дел, то в Государственных архивах. Для Москвы и Московской области это фонд № 10035 Государственного Архива Российской Федерации. Документы следственного дела отражают причину, время и место ареста, следственный процесс, а также сведения о приговоре и его исполнении.
Не буду останавливаться на составе этих дел и анализе каждого вида документов. Этой теме посвящена подробная статья к.и.н. Зинаиды Петровны Иноземцевой и к.и.н. Светланы Николаевны Романовой «Дела по обвинению православного духовенства и мирян как исторический источник», которая опубликована в сборнике Российского общества историков-архивистов, посвященном 2000-летию Рождества Христова [4, сс. 112-131].
Хотелось бы остановиться на вопросе достоверности следственных дел этого времени как источника. В последние годы появились публикации, в которых ставится под сомнение возможность использования этих дел, а в частности протоколов допросов свидетелей и обвиняемых, в качестве исторических источников по причине их фальсификации составителями, а также вследствие применения пыток в ходе допросов.
Такой подход представляется необоснованным, т.к. следственное дело по определению, как продукт целенаправленной деятельности человека, является историческим источником, а задача исследователя состоит в том, чтобы, пользуясь методом источниковедческого анализа суметь оценить достоверность его отдельных документов. Надо сказать, что отечественная историческая наука накопила огромный опыт использования судебно-следственных дел различных исторических периодов, и она никогда не ставила под сомнение правомерность критического анализа этих источников и использования содержащейся в них информации. В примечаниях к уже упоминавшейся статье З.П. Иноземцевой и С.Н. Романовой приведен внушительный список подобных работ [4, сс. 128-129], причем это только работы по широко известным процессам, а исследований по частным следственным делам гораздо больше.
Как бы ни были тенденциозны записи протоколов допросов, в основном они представляют собой примерно то же, что и мученические акты древности. В римском суде, проходившем в присутствии стенографистов, судебные записи также имели вид протокола допроса. В них обозначалось имя проконсула, в области которого производился суд, год, месяц и день, а иногда и время дня суда, сам допрос, который представлял собой диалог между судьей, его служителями и обвиняемыми. По окончании допроса проконсул призывал прочитать его вслух, затем судья со своими асессорами выносил решение и читал приговор. Древние христиане часто выкупали эти записи, и именно они составили первые сборники житий – минологи. И в древности, и XX веке, мы видим одних и тех же действующих лиц: христиан и представителей антихристианского государства. Как в первые века христианства, так и в любую другую эпоху следствие стремится к обвинению и доказывает его либо с помощью свидетелей (или лжесвидетелей – вспомним суд синедриона над Христом), либо добиваясь признания обвиняемого. А подследственный может либо соглашаться с предъявленным обвинением, либо его отрицать.
Могу сослаться на собственный опыт изучения следственного дела другой исторической эпохи – XVIII века. Это – так называемое второе следственное дело прославленного на архиерейском соборе 2000 г. священномученика Арсения Мацеевича митрополита Ростовского, которое хранится в РГАДА (Российский Государственный Архив Древних Актов), Ф. 6, оп. 1, д. 399. Второе дело над владыкой, в отличие от первого, велось не Синодом, а обычными следственными органами той эпохи. Руководила процессом сама императрица Екатерина II и генерал-прокурор князь Вяземский. Допросы вел прокурор В.В. Нарышкин. Состав документов в деле очень похож на дела XX века: доносы; протоколы допросов свидетелей и обвиняемого; протоколы очных ставок; переписка следственных органов; переписка владыки Арсения, изъятая у него; опись его личных вещей, конфискованных следствием; приговор и документы об его исполнении.
Власти придали делу характер политического процесса. Им было не важно, в чем конкретно обвинить непокорного митрополита, они стремились к его повторному осуждению и устрожению его заточения. В результате следствия митрополит был переведен из Николо-Корельского монастыря в страшный Ревельский каземат, где и скончался после четырехлетнего заключения.
Во время следствия архимандрит Антоний и другие свидетели под нажимом следователей проявили малодушие и начали оговаривать узника. А митрополит Арсений не только не согласился ни с одним обвинением, но еще и давал нравоучения прокурору Нарышкину, чем довел его до бешенства.
Возвращаясь к следственным делам XX века, мы можем также увидеть очень разное поведение обвиняемых на следствии. Одни, уже, как правило, имевшие опыт арестов и заключения, дают предельно сдержанные и лаконичные показания, не содержащие сведений о третьих лицах, и отрицают все ложные обвинения. Другие, не имевшие опыта общения с НКВД, нередко ищут способ защиты, аргументы в законодательстве, вступают в споры со следствием, также, не признавая собственной вины. А третьи оговаривают себя, других и Церковь [4, с. 121].
При этом вопрос о методах воздействия следствия, как правило, остается за рамками нашего исследования. Если только в самом деле нет дополнительных свидетельств о применении пыток в более поздних документах по пересмотру дела или если мы не располагаем свидетельствами самих мучеников и исповедников об этом. Мы знаем, что пыточные допросы в НКВД велись (как велись они и в древности), но это было далеко не всегда. Зачастую не менее страшными методами воздействия были психологическое давление следователей, режим нахождения в переполненных тюрьмах, неизвестность.
Иногда встает вопрос о подделке подписи под протоколами допросов обвиняемых. Хотелось бы отметить, что для следователей НКВД наличие признания обвиняемого не было необходимым условием для юридического оформления осуждения. Если обвиняемый не признавался, в ход шли показания лжесвидетелей. Двух таких показаний было достаточно для вынесения приговора. Конечно, нельзя полностью исключать возможность подделки подписи следствием, и в этом случае можно обратиться к методу графологической экспертизы. Но надо сказать, что те несколько раз, когда такая экспертиза проводилась, она подтверждала подлинность подписи обвиняемого.
Безусловно, никто из нас не может осуждать людей, не выдержавших мук, потерявших силы для сопротивления беззаконию, и, будучи невиновными, признавших обвинения [4, с. 122]. Члены нашей Московской епархиальной Комиссии всякий раз сталкиваясь с этим при обсуждении вопроса о прославлении того или иного пострадавшего клирика или мирянина, всегда единодушно подчеркивали, что мы не предвосхищаем суда Божия над человеком, не говорим о его посмертной участи, о том, что он не спасен, мы лишь не можем свидетельствовать о его мужестве и святости и не можем поставить его в пример для подражания всем чадам Православной Церкви. Тем более что подавляющее большинство таких же оклеветанных, униженных, подвергнутых физическим и моральным истязаниям пастырей и мирян РПЦ отрицали свою вину, не лжесвидетельствовали ни против себя, ни против ближних, ни против Церкви, и в этом нельзя не видеть проявления духовного величия и помощи Божией. Ведь мученик - это не просто мужественный сильный человек. Мученическая кончина – плод той духовной жизни, которую вел христианин до этого, это – плод любви ко Христу и такого смирения, когда христианин, не надеясь на свои силы, уповает лишь на Бога. Тогда только сбывается обетование Спасителя: «Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас» (Мф. 10, 19-20). Поэтому непризнание вины, зафиксированное в протоколе допроса обвиняемого, свидетельствует о присутствии Духа Божия в мученике или исповеднике, и здесь невозможна какая-то случайность или фальсификация.
Что касается показаний свидетелей, то их можно разделить на 3 основных группы:
1. Показания «штатных» свидетелей, которые состояли на службе в НКВД и получали плату за свою работу. Их показания имеют последнюю степень достоверности. Они зачастую даже не знали тех, о ком свидетельствовали, просто подписывая то, что от них требовалось.
2. Показания «свидетелей по должности» (председатель колхоза, председатель сельсовета) весьма тенденциозны, так как они тоже выполняли заказ органов НКВД, но вместе с тем эти показания могут нести и какую-то правдивую информацию (например, время появления священника на последнем приходе).
3. «Независимые свидетели» (соседи, сослуживцы) – это очень разные люди с различным образом поведения. Некоторые пытались соотнести свои показания с требованиями властей, другие говорили правду, третьи на повторных допросах, проведенных через 20 лет, указывали, что написанного от их лица в протоколе они никогда не говорили.
Таким образом, протоколы допросов свидетелей содержат как реальную информацию, не навязанную следствием, так и недостоверную или просто фальсифицированную. Поэтому их использование при составлении жития без критического анализа и проверки недопустимо [4, с. 122].
Вторым, и не менее важным источником при составлении жития может стать устное предание, которое «во все времена было наиболее существенным источником для истории Церкви: его наличие и достоверность были всегда важны для членов Церкви, не заинтересованных даже в самом незначительном его искажении» [1, с. 8].
Особое значение устное предание приобретает при составлении житий мучеников, пострадавших в начале гонений (с 1918 г. до первой половины 20‑х гг.). Ранние гонения почти не оставили нам письменных источников, т.к. следствие в те годы практически не велось. В отдельных случаях сохранились только ордер на арест и приговор к расстрелу, а порой нет и этого. Поэтому воспоминания очевидцев становятся единственным источником для прославления этих святых.
При составлении житий пострадавших в более поздний период, агиограф также должен попытаться найти свидетельства очевидцев. Это могут быть родственники, духовные чада, иногда это уже не сами очевидцы, а те, кто слышал их рассказ и сохранил его. Такие воспоминания – бесценный источник, способный наполнить житие яркими красками, показать, какие внутренние мотивы двигали поступками людей, рассказать об их духовной жизни. Но этот уникальный источник также нуждается в детальной проверке, поскольку родственники и близкие часто бывают необъективны и могут вольно или невольно искажать информацию.
В исключительных случаях в распоряжении исследователя попадает семейный архив, который может содержать письма (в том числе из заключения), дневники, фотографии, записанные проповеди и другие богословские труды. Конечно, все это существенно обогащает текст жития.
Касаясь темы сбора свидетельств очевидцев, хотелось бы отметить, что эта задача не терпит отлагательства, потому что если архивные фонды могут ждать своих исследователей, то огромная часть истории, носителем которой являются свидетели и участники исторических событий, может быть безвозвратно утеряна с их смертью.
Следующим шагом исследователя после изучения следственного дела и поиска очевидцев может стать обращение к фондам центральных и местных архивов, содержащим самую различную информацию о жизни РПЦ во второй половине XIX-XX вв. Здесь набор архивных фондов может быть очень разным в каждом конкретном случае.
Работа с архивами при написании житий неизбежно ставит вопрос о координации действий различных групп исследователей, авторов-одиночек, научных коллективов кафедр истории России, истории Русской Церкви, архивоведения учебных заведений РПЦ, и, там где это возможно, светских ВУЗов и научных коллективов. Очевидно, что при написании одного жития, очень неэффективно ведется архивный поиск, оставляя за рамками конкретного исследования огромное количество «попутной» информации. Гораздо правильнее было бы идти в обратном направлении – от изучения архивных фондов по истории РПЦ, составляя алфавитные, географические и другие указатели, подготавливая публикации документов и т.д. Эта огромная работа потребует трудов не одного поколения историков-архивистов, но только она сможет собрать всю мозаику воедино и даст целостную картину, которую невозможно получить при изучении отдельных дел. Именно по причине необъятности трудов в этой области представляется важным хоть как-то координировать усилия всех, кто работает над изучением истории РПЦ этого периода.
Пока не введены в научный оборот архивные документы, всегда существует опасность искажения истории. Недобросовестные публицисты и историки за последнее десятилетие издали большое количество книг и статей по некоторым проблемам церковной истории, основанных не на фактах, а на весьма сомнительных свидетельствах, а зачастую вообще сознательно сфальсифицированных. В результате такого недобросовестного и ненаучного подхода широкой церковной общественности были, по сути дела, навязаны различные мнения по отдельным эпизодам истории РПЦ. И уже совершенно недопустимой является та ситуация, когда подобными методами современного PR пользуются для того, чтобы оказать давление на священноначалие и добиться канонизации какого-либо лица.
И последний вопрос, который хотелось бы поднять в этом докладе – это вопрос жанра в современной агиографии. Среди более 400 житий заслушанных Московской епархиальной Комиссией, при всем многообразии подходов различных авторов, можно выделить два основных принципа написания жития. Первый – проложный, когда агиограф следует традициям древних мученических актов, излагает только события жизни святого как они есть, и второй – публицистический, схожий с житиями более позднего времени, когда автор пытается самостоятельно осмыслить события, дать им свою оценку, а при недостатке фактов решается делать свои предположения. Зачастую вместе с этим писатель увлекается излишним психологизмом и литературным украшательством. Всякий раз, сталкиваясь с житиями, написанными в этом стиле, наша комиссия, принимая положительное решение о возможности прославления святого, единодушно высказывалась о необходимости серьезной литературной правки такого жития.
Известно, что в Церкви в разные исторические эпохи существовали разные жанры житийной литературы, и, как правило, они соответствовали духу своего времени. Скупые сказания о мучениках первых веков, целиком основанные на подлинных проконсульских актах, после окончания гонений в IV веке сменили «Жития отцов», описывавшие их святую жизнь и научавшие христианским добродетелям. В более позднее время, а особенно в иконоборческий период, который, по мнению выдающегося русского византиста академика Ф.И. Успенского, является «наиболее выразительным проявлением византинизма» [5, с. 554], в агиографии начинает преобладать риторическое направление, расцвет которого приходится на деятельность Симеона Метафраста (X век). В этой традиции гораздо меньшее внимание уделяется фактической истории, а предпочтение отдается «похвале» святого, причем в житии преобладает общая риторика, большое значение имеет литературная сторона, изощренная форма, появляется некоторый литературный шаблон, который переносится из жития в житие, допускается вымысел. Житие становится более похожим на нравоучительную проповедь в день памяти святого, чем на рассказ о его реальной биографии.
В истории Русской Церкви мы также встречаемся с разными жанрами агиографии. Первые жития свв. Бориса и Глеба, Феодосия Печерского, составленные преп. Нестором, и некоторые другие ранние жития отличает простота изложения. Они имеют характер проложной «памяти» о святом, написаны сжатым и простым языком. Фактическая сторона занимает в них главное место и не обращается в материал для нравственно-риторического рассуждения. С конца XIV–начала XV вв. развитие житийной литературы на Руси принимает иной характер. В это время на русскую агиографию начинает влиять византийская традиция, и многие последующие писатели опираются именно на эти образцы. Наиболее распространенные до революции Четьи-Минеи свт. Димитрия Ростовского, составленные на основании предшествующих русских миней, трудов Симеона Метафраста и многих других (в том числе и западных) источников, также принадлежат к этой риторической традиции. Нельзя не отметить, что жития, составленные в этом жанре, вызывали серьезную критику церковных писателей и историков как до революции 1917 г., так и в наши дни.
Конечно, нельзя ставить знак равенства между современными авторскими житиями, написанными в духе церковной публицистики, и витиеватыми византийскими образцами, но определенное родство между ними (вернее, между их недостатками), существует.
Сейчас, после разрыва в церковном предании, вызванном гонениями XX века, перед нами стоит вопрос: к каким традициям в агиографии мы должны вернуться? Очевидно, что при выборе нужно руководствоваться сотериологическим принципом. Ведь, в конечном счете, жития пишутся именно для того, чтобы помочь христианам в деле спасения, дать назидательный пример, вдохновить на подвиг.
Исходя из этого принципа, можно сделать вывод о том, что в наши дни правильнее обратиться к историческому, «проложному» образцу, поскольку:
1. Именно так первоначально были составлены жития древних мучеников, а подавляющая часть современных житий – мученические.
2. Особенности восприятия современного человека таковы, что информационный текст, основанный на фактах, легче усваивается умом и даже сердцем, чем благочестивая риторика, а искусственное подражание стилю другой эпохи выглядит как лукавство.
3. При «проложном» изложении личность писателя как бы скрыта от читателей, агиограф только собирает факты и излагает их наподобие летописца. При авторском подходе в житии присутствуют размышления автора, отражающие его духовное устроение, и если в этом устроении не все благополучно, есть опасность заразить своими духовными недугами многочисленных читателей.
4. Жанр, который допускает подмену фактов домыслами, пусть даже из самых благочестивых соображений, дает повод внешним упрекать христиан во лжи.
5. Жанр должен быть адекватен исторической обстановке, в которой мы живем. К исторической публицистике можно переходить только тогда, когда основная масса фактов эпохи не только поднята и изучена историками, но и стала достоянием церковной общественности. Тогда на основании всем известных и доступных фактов писатель может выражать и свое мнение. В современных условиях, когда архивы открылись лишь 10 лет назад, и мы, по сути дела, лишь начинаем изучать факты, любое навязывание своей точки зрения недопустимо. Это ведет к искажению реальности. Встает очень серьезный вопрос адекватности нашего религиозного сознания. При переходе от фактов к личным мнениям и предположениям, легко впасть в мечтательность и оказаться за рамками церковно-исторической действительности.
Литература:
1. Иеромонах Дамаскин (Орловский), Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия. Жизнеописания и материалы к ним, книга 3, издательский дом «Булат», Тверь, 1999.
2. Комиссия Священного Синода Русской Православной Церкви по канонизации святых, Канонизация святых в XX веке, сборник, издательство Сретенского монастыря, Москва, 1999.
3. Московские Епархиальные Ведомости № 9/ 2000 г., Доклад митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, председателя Синодальной Комиссии по канонизации святых.
4. З.П. Иноземцева, С.Н. Романова, Дела по обвинению православного духовенства и мирян как исторический источник. 2000-летию РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА посвящается: Специальный выпуск «Вестника архивиста», Российское общество историков-архивистов, Синодальная Комиссия по канонизации святых, Москва, 2001.
5. Ф.И. Успенский, История Византийской империи VI-IX, том 1, издательство «Мысль», Москва, 1996.