Отрывки из речи, произнесенной в Волынской духовной семинарии

Как детство, так и раннее отрочество проходят обычно под полным сторонним руководством: дитя и отрок мало заявляют свою самостоятельность и самосознание вообще, – в деле своего христианского воспитания в частности. Но наступает время, когда это самосознание пробуждается, и тогда очень важно для всей последующей жизни воспитываемого, чтобы он, при благодетельном руководстве со стороны, сознал себя христианином и возымел твердую решимость свято, до конца дней своих, сохранять данные им (или другими за него) обеты при таинстве Крещения. Нельзя определить, когда человек приходит к сознанию себя христианином и самостоятельной решимости жить по-христиански. Это зависит от многих условий и на деле бывает разновременно: в 10–15 лет и позже. Но когда бы оно ни было, важно, лишь бы было прежде вступления в лета юности; это важно в виду опасностей юношеского возраста для нашей духовной жизни. Это время воскипения телесно-духовной жизни. Тихо живет дитя и отрок, мало быстрых порывов у мужа, почтенные седины склоняются к покою; одна юность кипит жизнью. Надобно иметь очень твердую опору, чтобы устоять в это время от напора волн. Самая беспорядочность и порывистость движений опасна. Начинаются первые его собственные движения – начатки пробуждения его сил, и имеют для него всю прелесть: силой своего влияния они вытесняют все, что прежде было положено на мысль и сердце. Прежнее для него станет мечтой, предрассудком. Только настоящие чувства истинны, только они имеют действительность и значение. Но если он, прежде пробуждения своих сил, связал себя обязательством исповедания и жизни христианской, тогда все возбуждения, как уже вторичные, будут слабее и легче уступать требованию первых, уже потому, что те старее, прежде испытаны и избраны сердцем, а главное – скреплены обетом. Юноша решительно хочет держать всегда свое слово. Что сказать о том, кто не только не любил христианской жизни и истины, но даже никогда не слышал о них?

В этом случае он – дом без ограды, преданный разграблению, или сухой хворост, преданный горению в огне. Когда своеволие юношеской мысли на все кидает тень сомнения, когда сильно тревожат его возбуждения страстей, когда вся душа наполняется искусительными помыслами и движениям, – юноша в огне. Кто даст ему каплю росы для прохлады, или подаст руку помощи, если из сердца не выйдет голос за истину, за добро и чистоту? А он не выйдет, если любовь к ним не поселена прежде. Даже советы в этом случае не помогут. Их тогда не к чему привить…

Какими мы выходим из лет юношеских, очень много зависит из того, какими вступаем в них. Вода, падающая с утеса, кипит внизу и клубится, а потом идет уже тихо разными протоками. Это – образ юности, в которую каждый ввергается, как вода в водопад. Из нее выходят два порядка людей: одни сияют добротой и благородством, другие омрачены нечестием и развратом; а третий – средний класс, смесь добра со злом, коим подобие – головня от огня, кои склоняются то на добро, то на зло, как испорченные часы: то идут верно, то бегут или отстают.

Кто скрепил себя обязательством, тот как бы укрылся в крепком, не пропускающем в себя воды, кораблике, или провел по водовороту покойный желоб. Без это же и доброе воспитание не всегда спасет. Пусть иной и не впадет в грубые пороки, но все же, если он не сомкнут в себе, то сердце его, не отрешенное от всего обетом, будет изорвано увлечениями, и он неминуемо выйдет из лет юности охлажденным, не приставшим ни туда, ни сюда.

Но блажен юноша, который, оставаясь верными данному им перед Богом обету, умел сохранить себя от глубоких падений. <…>

Главнейшее же нравственное совершенство, принадлежащее сохранившемуся целым в лета юности, есть некоторая непоколебимость добродетели во всю жизнь.

1910 год