Священномученик Сергий Увицкий. Суд над Господом Иисусом Христом при свете истории

(публичная лекция прочитана 31 марта 1913 г. в зале Екатеринбургского отделения Императорского музыкального общества)

Князи людстии собрашася на Господа и на Христа Его.

Утреня Великого Пятка.

Антифон 1-й, глас 8-й

Святая Четыредесятница уже на исходе. Пройдет неделя и наступит великая Страстная седмица, посвященная Святой Церковью благоговейному воспоминанию последних дней земной жизни Господа Иисуса Христа, дней Его страдания, смерти и погре­бения ради спасения нашего. Снова перед нашим умственным взором Святая Церковь откроет трогатель­ную картину величайшего уничижения, какое благо­волил претерпеть Творец и Владыка всяческих; снова перед нами во всей своей небесной красоте предста­нет Божественная Любовь и Правда, осужденная не законом, нет, а злобой и неправдой человеческой...

Приближаясь к этим великим дням священных воспоминаний, хотелось бы нам, высокоуважаемые слушатели, воспользоваться настоящим случаем, чтобы, раскрыв дивные страницы евангельского по­вествования о суде над Господом Иисусом Христом, осветить их с точки зрения истории. Думаем, что такое освещение евангельского повествования впол­не отвечает потребности религиозной мысли и чув­ства верующего христианина, для которого, конечно, весьма важно и ценно знать всё то, что имеет непо­средственное отношение к личности Господа Иису­са Христа, Его земной жизни и совершенному Им великому делу нашего искупления. Надеемся и на то, что это историческое освещение евангельского по­вествования о суде над Господом Иисусом Христом даст возможность лучше уразуметь саму сущность этого повествования и многие подробности его, об­становку изображенных событий, характер действу­ющих лиц, причины и цели их действий и т.п.

История свидетельствует, что ко времени зем­ной жизни Господа Иисуса Христа Иудея, это неког­да славное и независимое государство, совершенно утратила свою политическую самостоятельность и в качестве провинции входила уже в состав по­корившей ее Римской империи. Управление Иуде­ей Римский император поручил так называемому прокуратору, который был как бы наместником и представителем самого государя. Постоянным местопребыванием прокуратора был город Кесария, расположенный на берегу Средиземного моря, но к большим иудейским праздникам прокуратор приезжал в Иерусалим, чтобы лично наблюдать за жизнью этого города при виде огромного стечения сюда бо­гомольцев. В расположении прокуратора было римское войско около трех тысяч человек. Таким обра­зом, в руках прокуратора были политическая сила и военная власть над иудеями; он же ведал и финансовой администрацией. Однако, подчинив себе Иудею в политическом отношении, римляне в делах внут­реннего самоуправления предоставили евреям до­вольно значительную свободу и самостоятельность. Органами этого самоуправления во всех почти более или менее значительных городах Иудеи были так на­зываемые суды, или малые синедрионы; в столице же иудеев Иерусалиме было два таких суда, или сине­дриона: малый и великий. Малый синедрион был как бы отделением великого, состоял из 24 членов и ведал лишь менее важными делами. Великий сине­дрион представлял собой высшее законодательное и судебное учреждение. Этому учреждению рим­ляне предоставили право распоряжаться всем, что касалось иудейской веры, нравов и судопроизвод­ства и что прямо не затрагивало римских интересов. Однако в отношении дел уголовных права синедри­она были ограничены тем, что римский прокуратор мог любое уголовное дело подчинить своей юрисдик­ции, и тем, что без утверждения прокуратора сине­дрион не мог приводить в исполнение смертных при­говоров. Синедрион состоял из 72 членов. Во главе их находился председатель, которым мог быть дей­ствительный, то есть состоящий на службе перво­священник, называвшийся князем. В состав членов синедриона входили низложенные первосвящен­ники, 24 представителя сословия иудейских священников, которые также назывались архиереями (первосвященниками), затем старейшины – то есть начальники синагоги, главы фамилий и родов, и наконец книжники. По закону Моисееву первосвященник был один и должность его признавалась пожизненной, но покорители иудеев, не считаясь с требованиями закона Моисеева, стали отрешать первосвященников и назначать других по своему про­изволу. Поэтому во времена Господа Иисуса Христа, кроме штатного первосвященника, у евреев было немало «отставных первосвященников», которые продолжали носить этот титул и нередко пользовались большим влиянием. Кроме того, титул пер­восвященника носили и представители сословия иудейских священников, бывшие членами синед­риона.

Заседания синедриона должны были происходить в палате Газит, хотя в крайних случаях разрешалось устраивать их и в доме первосвященника. Места су­дей располагались полукругом, причем одна поло­вина членов сидела по правую, а другая – по левую сторону от председателя. Для записи вопросов, свидетельских показаний и решения синедриона при­сутствовали три писца: один записывал слова обви­нителей, другой – защитников, а третий – слова тех и других. Подсудимый стоял перед председателем, охраняемый двумя служителями.

Уголовное право евреев того времени вообще от­личалось своей осторожностью и гуманностью по отношению к подсудимому. В Талмуде, например, встречаются такие характерные мысли и выражения: «Не делай неправды на суде»; «Если судья произно­сит решение, несогласное с истиной, то он удаляет величие Божие от Израиля»; «Синедрион, осуждаю­щий раз в семь лет человека на смерть, есть бойня»; «Что думает Бог (если можно человекообразно го­ворить о Боге), когда злодей терпит должную муку за свое преступление? Он говорит: “Моя голова и Мои члены страждут”. А если Он так говорит о страданиях виновного, то что должен Он сказать, когда осуждается невинный?»

Уголовное судопроизводство синедриона состо­яло в следующем: сначала производился опрос сви­детелей, которые давали свои показания с клятвой или под присягой, затем выслушивались объяснения подсудимого, далее разбирались доводы в пользу подсудимого и против него, и наконец выносилось решение. Инициатива судебного преследования принадлежала свидетелям; их показания составля­ли основу судебного разбирательства, и поэтому-то пока свидетельские показания не были даны против какого-либо человека публично, он перед законом считался не только невинным, но и необвиняемым. Ввиду такого важного значения, какое придавалось свидетельским показаниям, свидетелями могли быть лишь лица с незапятнанной репутацией. Закон тре­бовал, чтобы показания свидетелей были совер­шенно точны и согласны; небольшого разногласия между ними было довольно, чтобы свидетельство призналось недостаточным. Перед допросом свиде­телей председатель должен был обратиться к ним с уважением. В Талмуде приводится такая речь предсе­дателя суда к свидетелям: «Может быть, вы говорите предположительно, по слухам, с чужих слов?», или: «Вы слышали от достоверного человека? Может быть, вы знаете, что мы вас испытаем “разысканием и расследованием”? Знайте, что дела уголовные отличаются от дел с имущественной ответственностью: в делах с имущественной ответственностью человек отдает деньги, и это служит ему искуплением, а в делах уголовных кровь казненного и кровь возмож­ных его потомков до скончания века висит на лож­ном свидетеле, ибо, как мы находим, о братоубийце Каине сказано: “голос кровей брата твоего вопиет ко

Мне” – не сказано: “крови брата твоего”, а “кровей брата твоего”, то есть крови его и крови его потом­ства. Затем и создан Адам единым, чтобы показать тебе, что губящий одну душу израильскую считается Писанием как бы погубившим целый мир. Поэтому каждый человек обязан сказать: ради меня создан мир. А может быть, вы скажете: какое нам дело до этого несчастья? Но сказано: “если кто... был свидете­лем, или видел, или знал, но не объявил, то он поне­сет на себе грехи”. А может быть, вы скажете: “зачем нам брать на себя грехи этого человека?” Но ведь ска­зано: “при погибели нечестивых бывает торжество”».

Весьма замечательно, что по иудейскому обычаю уголовного судопроизводства свидетель должен был давать показания, непременно глядя в глаза обвиня­емого, что, конечно, не могло не быть нравственно­гуманным средством в достижении судом справедли­вости. Такое же нравственно-гуманное начало прав­ды выражалось и в отношении к объяснениям подсудимого. Собственного признания подсудимого было недостаточно для его осуждения. «Наш закон, – говорит Маймонид [еврейский философ и богослов-талмудист, раввин], – никого не осуждает на смерть на основании его собственного признания». То же говорят и другие иудейские авторитеты, рас­крывая дух еврейского уголовного права.

Еще более гуманные узаконения были относи­тельно поведения судей, составления и исполнения обвинительного приговора. Прежде всего суд отби­рал голоса в пользу подсудимого, начиная с младших членов синедриона. Решения постановлялись на ос­новании большинства голосов, причем большинства одного голоса было достаточно для оправдания под­судимого, для обвинения же требовалось по крайней мере не менее двух голосов; в случае обнаружения ошибки осуждение отменялось, а оправдание – нет. Присутствовавшие в зале суда «ученики» (то есть кандидаты в судьи) могли высказать свои мнения, но лишь в пользу подсудимого. Судопроизводство уголовное должно было совершаться и оканчивать­ся днем, причем если приговор выносился оправдательный, то он в тот же день вступал в законную силу и подсудимого освобождали; если же приговор был обвинительный, то утверждение его откладыва­лось до следующего дня. В тот промежуток времени судьи сходятся парами, едят меньше, не пьют вина весь этот день, обсуждают всю ночь, а на следующий день встают рано и приходят в суд. Оправдывающий говорит: «Я из оправдывающих и стою на оправда­нии», а обвиняющий говорит: «Я из обвиняющих и стою на обвинении». Судья, подавший на первом заседании голос против подсудимого, мог на вторич­ном заседании высказаться в пользу подсудимого; подавший же сначала голос за оправдание подсуди­мого не мог уже его изменить. Если и на вторичном заседании большинство голосов высказывалось за обвинение подсудимого, то приговор утверждался в исполнение. Однако и теперь еще закон представлял подсудимому возможность оправдаться. Когда его вели за город на место казни, то один из служителей стоял у входа суда с платком в руке, а другой верхом на лошади следовал за осужденным и останавливал­ся на самом дальнем месте, с которого он еще мог ви­деть человека с платком. Члены синедриона в то же время из зала суда не расходятся, и если кто-нибудь еще берется доказать, что осужденный не виновен, то стоящий у двери слуга машет платком, а верховой в тот же миг скачет за осужденным и призывает его защищаться опять. И сам осужденный на пути к месту казни мог сказать: «У меня есть доводы в мое оправ­дание», и закон давал ему право быть возвращенным в зал суда для нового доказательства невиновности. Так могло повторяться до четырех и даже до пяти раз. И если по возвращении в зал суда доказательство в пользу подсудимого признавалось достаточным, то подсудимого оправдывали и отпускали на свободу, если же нет, то снова вели его к месту казни.

Впереди осужденного на казнь шел глашатай, который громко объявлял: «Такой-то, сын такого-то, идет на казнь за то, что совершил такое-то преступление, и такой-то с такими-то его свидетелями. Вся­кий, кто знает для него оправдание, пусть придет и приведет свой довод».

При таком гуманном отношении закона иудей­ского к подсудимому, когда судьи являются скорее всего защитниками его и когда ему предоставляют­ся всевозможные средства для оправдания, трудно, по-видимому, допустить даже самую возможность осуждения невинного... Но, как часто бывает в жизни человечества, самые справедливые и благодетельные законы теряют силу и значение, когда применение их совершается лицами, для которых личные интересы выше всякого закона и правды!

Да, так было и при суде над Божественной Прав­дой – Христом, осужденным иудейским синедрио­ном вопреки всем законам Божеским и человеческим на смертную казнь.

Но, прежде чем приступить к рассмотрению еван­гельского повествования о суде над Господом Иису­сом Христом, остановим свое внимание на отноше­нии ко Христу членов синедриона, чтобы уразуметь, почему представители иудейского народа и закона во что бы то ни стало хотели (как увидим) обвинить на смерть Иисуса Христа? Самыми влиятельными и многочисленными членами синедриона были книж­ники. Это были иудейские ученые, посвятившие себя изучению и толкованию закона Божия. Занимаясь в высшей степени ревностно изучением книги Свя­щенного Писания, книжники были основательно знакомы с Библией. К сожалению, однако, это изу­чение закона было чисто внешнее: книжники стре­мились постичь только букву закона и не заботились уразуметь дух его, то есть его внутренний смысл. Следствием такого отношения к закону было сухое, безжизненное и мелочное направление в понимании и толковании закона, которое в свою очередь в жизни выразилось в чисто фарисейском, то есть лишь в наружном, лицемерном исполнении его предписа­ний. Для характеристики такого внешнего и мелоч­ного направления мысли и жизни книжников можно указать на многочисленные правила и предписания или так называемые предания старцев, которым они придавали важность Божественных повелений, ста­вя их наряду с заповедями закона Божия, например, предписания об умовении рук перед обедом, омове­нии по возвращении с торжища, омытие чаш, кувши­нов и т. п. Эти предания старцев с течением време­ни всё более и более умножались и в конце концов совершенно опутали как сетью всю жизнь человека. Определяя почти каждый шаг, поступок, каждое дви­жение его, они, естественно, явились для него игом тяжелым и неудобоносимым. Обременяя народ пу­стыми предписаниями, книжники в то же время дер­жали его в духовном ослеплении, закрывая от него внутренний смысл и значение закона.

Посему-то Господь, обличая книжников, гово­рит, что они, слепые и несмысленные вожди народа, оцеживают комара, а верблюда поглощают, то есть придают в высшей степени важное значение мелоч­ной внешности и совсем не обращают внимания на главное в законе, что они взяли себе ключ разумения, но и сами не вошли в истинное понимание закона, и желавших войти не пустили.

Таковы были книжники. И эти-то люди держали в своей власти всю умственную, религиозную и граж­данскую жизнь народа, имея на него огромное влия­ние. Этому влиянию на народ весьма много способ­ствовало то, что книжники, как наиболее сведущие в знании закона люди, постоянно выступали в роли его истолкователей в синагогах и в народных школах занимали места учителей еврейских юношей. Народ благоговел перед ними, смотрел на них как на проро­ков и учителей; в народном мнении простой книжник стоял выше неученого первосвященника.

Имея огромное влияние на умственную и рели­гиозную жизнь народа, книжники такое же влияние имели и на гражданскую жизнь его. Это потому, что закон Моисеев определял не только внутреннюю религиозную, но и внешнюю гражданскую жизнь человека. Посему книжники, как люди, наиболее зна­комые с книгами Священного Писания, считались в то же время и лучшими знатоками гражданского права и, естественно, должны были занимать выда­ющееся положение среди членов синедриона. Из сре­ды книжников нередко был выбираем и председатель этого верховного судилища.

Пользуясь таким влиянием и значением среди иудейского народа, книжники легко, конечно, могли бы вести его за собой в царство Мессии, но, как го­ворил Господь, они и сами не входят в него, и хотя­щих войти не допускают (Мф. 23:13). И вот с этим-то чисто буквальным, мелочным пониманием закона и безжизненным применением его встречается новое, совершенно противоположное ему направление в учении Спасителя, которое есть дух и жизнь. И это новое учение властно пленяет сердца людей, доселе покорно влачивших тяжкое иго преданий.

Книжники видят, что народ толпами следует за Господом, внимая каждому слову Его, начинают опа­саться за свой авторитет единственных и полноправ­ных учителей народа. Что было им делать? Сознаться, что они, учители народа, всю жизнь свою посвя­тившие изучению закона, неправильно поняли его? Но нет, не таковы были эти люди, чтобы сознаться в своей ошибке. Их крайняя гордость и самоуверен­ность, веками питаемая всеобщим народным при­знанием их непогрешимости в изъяснении закона Божия, не позволяли им отречься от своих вековых убеждений и верований. И вот слово Христово, раскрывающее самую сущность и дух закона Божия, кажется им безусловным противоречием Моисею. Воспитанные на букве закона, они в делах любви и милосердия, совершенных Христом в субботние дни, видят нарушение субботнего покоя, неумовение учениками Спасителя рук перед обедом признают гре­хом великим и тяжким, общение Христа с мытарями и грешниками считают осквернением чистоты.

Основываясь на этих мнимых противоречиях в учениях и делах Христа закону Божию, книжники признают Его грешником, учение Его считают не от Бога, а чудесные дела Его объясняют действием и силой злого духа. Признав таким образом Иисуса Христа ложным учителем и видя в то же время, какое великое влияние на народ производит Его учение, книжники всеми мерами стараются унизить Христа в глазах народа. Они совещаются между собой, как бы уловить Его в слове, вынуждают отвечать Его на коварные вопросы, но всё напрасно: народ неотступ­но следует за Христом, а сами книжники, предлагающие Христу лукавые вопросы, каждый раз отходят от Него посрамленные... И мало-помалу рождается и крепнет в сердце вождей народа зависть, злоба и ненависть к новому галилейскому Учителю истины...

По своему духовному состоянию книжники были весьма близки к фарисеям, к секте которых многие из них принадлежали. Можно сказать, что фарисей­ство являлось применением к жизни учения книж­ников о законе. И в фарисействе мы видим такое же отцеживание комара и поглощение верблюда, как и у книжников. И здесь на первом плане пустая мелоч­ная внешность и обрядность и полное пренебреже­ние к духу и истине внутренней жизни. Показная набожность, наружное благочестие и при всем том страшная духовная гордость, честолюбие и тщесла­вие – вот отличительные черты фарисейства. Кому не известен тип гордого, самолюбивого, похваляю­щегося своими мнимыми добродетелями даже перед очами Божиими и в то же время столь презирающего всё человечество фарисея, какой изобразил Господь Иисус Христос в Своей притче?

Лицемерно являя себя великими праведниками, ослепленные духовной гордостью, фарисеи требова­ли, чтобы народ почитал их как пророков. И народ, несмотря на всё презрение, которое к нему явно выра­жали фарисеи, пленялся, однако, фарисейской внеш­ностью, мнимой ревностью их к вере и благочестию и воздавал фарисеям желаемый ими почет и уважение. Фарисеям, как и книжникам, уступали всюду первые места, кланялись в народных собраниях и привет­ствовали их почетными званиями учителей.

Таким образом, фарисеи, как и книжники, дер­жали в своих руках сердца и умы народа и, конечно, стремились поддерживать эту власть над народом всеми имевшимися в их распоряжении средствами...

В высшей степени ярко охарактеризовал Иисус Христос эту власть над народом книжников и фари­сеев, сказав: на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи (Мф. 23: 2).

Далеко стояли книжники от Царства Божия, про­поведуемого Христом, но еще дальше от него были фарисеи. Между тем гордые и самолюбивые, ослепленные почестями фарисеи воображали, что они-то только, как праведные потомки Авраама, и достой­ны вступить в Царство Мессии. Но вот раздает­ся проповедь о пришествии этого Царства. И всех зовет в это Царство явившийся миру Искупитель, но требует, чтобы всякий, желающий сделаться сыном этого Царства, прежде всего покаялся, познал свою греховность перед Богом и немощность своих сил. О каком Царстве проповедует этот новый Учитель, какого покаяния требует Он, о каком искуплении ве­щают слова Его? Царство Мое не от мира сего (Ин. 18: 36), Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17: 21) – вещают слова Учителя. Но непонятно это Царство книжникам и фарисеям. Не такого Царства ждут они с пришествием Мессии. Нет, не в уничижении, а в славе, как величественный Царь явится пото­мок Давида и освободит евреев от ненавистного ига чужеземцев, и все народы признают власть Его. Так думают толковники закона и учители народа. А зачем еще это покаяние им, великим праведникам и ревни­телям закона? Недостаточно ли они имеют прав на вступление в Царство Мессии уже по тому одному, что являются потомками Авраама, с которым Бог заключил завет вечный? И проповедь Христа о Цар­стве Божием как Царстве истины, правды и любви в сердцах человеческих, в которое может вступить человек путем смирения, отречения от самого себя и последования за Христом, встречает лишь презрение со стороны самоуверенных книжников и гордых фарисеев. Но это презрение скоро сменяется другим чувством. Непонятная им, учителям народа, пропо­ведь Христа близка и понятна народу, и если не уму его, ослепленному ими же, учителями закона, то сердцу его. Народ жадно внимает словам Учителя, призывающего к Себе всех труждающихся и обреме­ненных, всех жаждущих утолить свой голод духов­ный хлебом жизни. И учители народа видят, что их влияние на народ меркнет перед блеском неземного величия личности и силы нового Учителя. Страх по­терять окончательно власть над народом и зависть ко Христу постепенно овладевают сердцами самолюби­вых и гордых фарисеев, и они готовы на всё, чтобы восторжествовать над новым Учителем. Неусыпно следят за каждым словом Его, желая уловить хотя бы что-нибудь, за что можно было бы обвинить Его; как и книжники, сообщаются «яко да обольстят Его словом», несколько раз обращаются к Нему с лука­выми вопросами, но отходят, как и книжники, сами посрамленные в глазах народа и не осмеливаются более искушать Его. Видите ли, что не успеваете ничего? весь мир идет за Ним (Ин. 12: 19), – рас­суждают между собой фарисеи, сознаваясь в своем бессилии. А это бессилие еще сильнее возбуждает их зависть и ненависть к галилейскому Учителю.

Но что окончательно озлобило фарисеев против Иисуса Христа и вызвало в сердцах их непримири­мую ненависть к Нему, готовую на самую беспощад­ную и страшную месть, – это обличение Господом их фарисейского лицемерия. Перед лицом всего на­рода Божественный Сердцеведец властно обнаружи­вает то, что скрывали фарисеи под своим наружным благочестием и лицемерной праведностью. И народ ясно узрел, что фарисеи – мнимые праведники, так презрительно относившиеся к учению Господа, не что иное, как гробы крашенные, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мерт­вых и всякой нечистоты (Мф. 23: 27). Не имея силы открыто защищаться и оправдываться перед прав­дой суда Божественного Обличителя, фарисеи, пораженные и посрамленные в глазах народа, пылают лишь злобой, непримиримой ненавистью и жаждой мести новому Учителю. И уже на втором году слу­жения Господа фарисеи сговариваются погубить Его. Однако, боясь народа, они не решаются пока приве­сти своего замысла в исполнение. Скрывая от народа свою личную ненависть ко Христу, фарисеи под ви­дом ревности к закону Божию прибегают к внешнему средству воздействия на народ: определяют отлучать от синагоги всякого, кто принимает Иисуса Христа за Мессию. Это средство производит сильное впечат­ление на народ, удерживая некоторых от последова­ния за Христом, но всецело желательных фарисеям результатов не приносит. Наконец, к своему ужасу, фарисеи слышат, как весь народ прославляет Хри­ста за великое чудо воскрешение Лазаря и не далек от того, чтобы провозгласить Иисуса Христа своим Царем. И вот упорное неверие, непримиримая злоба и ненависть, страх за окончательную потерю своей власти над народом и присоединившаяся ко всему этому боязнь народного возмущения против римлян побуждают всех врагов Господа соединиться, чтобы общими силами погубить ненавистного человека. Назначается чрезвычайное собрание синедриона, и враги Господа прямо ставят вопрос: что нам де­лать? Этот Человек много чудес творит. Если оста­вим Его так, то все уверуют в Него, и придут рим­ляне и овладеют и местом нашим и народом. Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год перво­священником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб... С этого дня, замечает евангелист, положили убить Его (Ин. 11:47-50,53).

Теперь врагам Господа оставалось лишь привести свой преступный замысел в исполнение. Боясь, одна­ко, народа, они не хотели открыто схватить Иисуса, но искали удобного случая, чтобы взять Его тайно. Случай этот скоро представился. Один из учени­ков Господа, Иуда, предложил им свои услуги. И вот в марте тридцать четвертого года в ночь с четверга на пятницу перед праздником Пасхи Господь Иисус Христос был взят по указаниям Иуды в Гефсиман­ском саду воинами и отведен прежде всего к Анне.

Анна был отставным первосвященником. Девят­надцать лет тому назад он был лишен этой должности прокуратором Валерием Гратом за то, что, вопреки римскому запрещению, произносил смертные при­говоры и приводил их в исполнение. Действитель­ным первосвященником в это время был Каиафа – зять Анны. По всей вероятности, привели Госпо­да сначала к Анне потому, что Каиафа не успел еще созвать членов синедриона для суда над Господом Иисусом Христом. Может быть, еще и потому приве­ли Господа к Анне, что последний пользовался между тогдашними иудеями всеобщим почетом как самый влиятельный член синедриона и родственник дей­ствительного первосвященника. Анна стал расспра­шивать Иисуса Христа об учениках Его и об учении. Как мы уже видели, судебное право евреев требова­ло, чтобы уголовное дело возбуждалось не предста­вителем власти, а свидетелями. Между тем в данном случае этого не было, значит – в самом уже начале судьями Господа было допущено нарушение зако­на. Поэтому-то Христос, указывая на незаконность такого допроса, ответил Анне: Я говорил явно миру; Я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда Иудеи схо­дятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь Меня? спроси слышавших, что Я говорил им; вот, они знают, что Я говорил (Ин. 18: 20-21). Анна, конечно, понял, что иного ответа на его вопрос и нельзя было ждать; но вот один из слуг Анны, желая, очевидно, показать особенное усердие к своему господину, ударил Иисуса Христа по щеке и дерзко сказал: так отвечаешь Ты первосвященнику? (Ин. 18: 22). Опять нарушение закона, запрещавшего бить подсудимого! И Христос снова выразил протест против этого, же­лая в самом начале пресечь начавшееся беззаконие и в то же время дать почувствовать неразумному оскорбителю тяжесть его греха: Если Я сказал худо, заметил Он слуге, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня? (Ин. 18: 23).

Так открылся беззаконный суд над Господом на­шим; так представители власти и закона, обязан­ные по долгу совести и звания своего всеми мерами охранять святость и ненарушимость закона, сами на­рушают его, явно стремясь к осуществлению своего безумного намерения во что бы то ни стало изба­виться от неугодного им человека. Но недолго про­должался допрос у Анны. Бывший первосвященник, признав, очевидно, бесполезным продолжать допрос у себя, отправил Иисуса Христа к своему зятю, штат­ному первосвященнику Каиафе.

У Каиафы уже собрались все так называемые первосвященники, старейшины народа и книж­ники – члены синедриона. Была глубокая ночь. Закон еврейский опять решительно воспрещал со­вершать разбор уголовного дела в это время, но, вид­но, страстное желание поскорее покончить дело с галилейским пророком было сильнее сознания долга и преданности закону у этих лицемерных представите­лей его! Что было до закона тем, которые еще раньше сговорились предать смерти Иисуса Христа, разде­ляя мнение Каиафы, что лучше умереть одному чело­веку, чем погибнуть всему народу? Однако надо было хотя бы формально прикрыться этим же, так грубо нарушаемым законом, надо было придать хотя бы вид законности этому явному беззаконию. И вот по­ставленные на страже закона начинают искать свидетелей, на основании показаний которых можно было бы вынести Иисусу Христу обвинительный приго­вор. Как нередко бывает, и в данном случае нашлись неразумные охотники угодить начальству, готовые засвидетельствовать что угодно. И немало собралось сюда таких лжесвидетелей. Начался допрос их. Что говорили против Христа эти свидетели, Евангелие не упоминает, но, очевидно, они не могли указать ниче­го такого, что было бы достаточно для присуждения Иисуса Христа к смерти. Даже этот, явно пристраст­ный, суд должен был признать, что показания со­бранных ими же свидетелей против Христа не были достаточны. Но наконец пришли два лжесвидетеля и сказали: Он говорил: могу разрушить храм Божий и в три дня создать его (Мф. 26: 60-61). И некоторые из присутствующих встали и начали говорить, что и они слышали, как Он говорил: Я разрушу храм сей рукотворенный, и через три дня воздвигну другой, нерукотворенный (Мк. 14: 58). Некогда действи­тельно сказал это Господь, но только не «разрушу», а «разрушьте», и тогда эти слова неправильно были истолкованы врагами Христа в том смысле, что под храмом был понят храм Иерусалимский; между тем Христос говорил о храме тела Своего (Ин. 2: 21), ука­зывая на Свою кончину. Однако и этого свидетельства для обвинения Христа было недостаточно. Почему? Может быть, потому, что в словах свидетелей было некоторое разногласие, что по закону не допускалось, может быть, потому, что свидетельство это не было подтверждено фактически. Как бы то ни было, но эти свидетели не дали синедриону желательных до­казательств виновности Иисуса Христа. Таким обра­зом, все свидетели были допрошены, свидетельства их признаны недостаточными; новые свидетели не

являются. Что было делать синедриону? Закон ука­зывал это: надо было тотчас же отпустить невинно­го на свободу Но как могли согласиться на это люди, когда так долго они дожидались столь благоприятно­го для них случая, чтобы расправиться с ненавист­ным им человеком? А время уходит; скоро наступит утро; надо спешить, чтобы народ не помешал осужде­нию Иисуса. И вот Каиафа, встав с председательско­го места, выходит на середину судилища и обраща­ется к Иисусу: что Ты ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют? (Мк. 14: 60). Иисус молчал. Да и что было говорить, когда и для самих судей было ясно, что все возводимые на Него обви­нения являлись совершенно недостаточными. Тогда, раздраженный молчанием Господа, первосвященник прибег к решительному средству. Невзирая на то что подсудимые никогда не заклинались и не приводи­лись к присяге, Каиафа сказал: заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий? (Мф. 26: 63). На этот вопрос, поставленный как бы от име­ни Бога Израилева под клятвою и притом имевший целью решительно высказаться относительно столь важной истины, на которой основывается всё учение Господа, Иисус Христос перед лицом синедриона от­ветил: Я; и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных (Мк. 14: 62).

Так подтвердил Господь Свое мессианское досто­инство, применив к Себе пророчество Даниила о Сыне Человеческом, шествующем посреди сонмов ангельских к Богу Иегове на облаках небесных (Дан. 7 гл.). Таким ответом Господь в то же время как бы побуждал врагов Своих образумиться, остановиться в своем кровавом замысле, подумать о своей от­ветственности перед этим Сыном Человеческим... Но велико было ослепление вождей народных, велика была ненависть и зависть их к Божественному Учите­лю истины! Ничто уже не могло повлиять на их огру­белые сердца, – и Каиафа, хитрый первосвященник, притворился глубоко возмущенным ответом Иисуса Христа, назвавшим Себя Сыном Божиим. В порыве лицемерного негодования он разорвал одежду свою, подражая таким образом Иисусу Навину, Езекии и другим ветхозаветным ревнителям славы Божией, и воскликнул: Он богохульствует! на что еще нам сви­детелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его! как вам кажется? Члены синедриона ответили: пови­нен смерти (Мф. 26: 65-66). Итак, наконец-то враги Господа нашли достаточный, по их мнению, повод для обвинения Господа и осуждения Его на смерть. Он богохульствует! Но в чем же это богохульство? Не в том ли, что Иисус Христос назвал себя Месси­ей? Но ведь евреи ожидали Мессии, они знали много­численные пророчества о Нем; никто не сомневался, что эти пророчества должны исполниться. Что же, в самом деле, если стоящий перед судом человеческим и есть действительно Мессия, Сын Человеческий? В таком случае, конечно, может ли быть богохульство в словах Его, указавшего в Себе Мессию? Но провере­ны ли членами синедриона эти пророчества, испол­нились ли они на этом человеке, открыто и раньше много раз называвшем Себя Христом, Мессией? Если это уже было сделано, то не следовало ли синедрио­ну еще раз проверить все свои суждения и выводы, чтобы окончательно и решительно сказать, что сто­ящий перед ними не есть Мессия? Конечно, если бы судьи действительно были заинтересованы исти­ной, а не целями и побуждениями, ничего общего с истиной не имеющими, то они, без сомнения, еще раз подвергли бы рассмотрению этот столь важный для них вопрос, прежде чем делать свое постановле­ние. Но беззаконные судьи давно уже утратили чутье истины и перестали понимать истинный смысл пророчеств. Давно уже они противоречат многочислен­ным предсказаниям пророков о Христе, как о мило­сердном Спасителе всего человечества, как о кротком Отроке, который трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит и не возвысит голоса Своего (Ис. 42: 3), измыслили своего мессию в образе непобедимого и величественного царя земного, освободителя евреев от ига чужеземцев и покорителя для них всего мира. И не могли поэтому они в кротком галилейском Учителе признать своего Мессию.

Итак, допрос состоялся, вина найдена, приго­вор произнесен... Но как несправедлив, как далек был этот приговор от истины! Как грубо был нару­шен гуманный закон, поруганный его хранителями! Да, всё судопроизводство над Иисусом было сплош­ным нарушением закона и по духу его, и по внешней форме. Вопреки закону созывается собрание сине­дриона во внеурочное время, ночью, происходит тайно от народа, судьи сами ищут желательных им лжесвидетелей, основываются на признании Подсу­димого, поспешно выносят смертный приговор, не­смотря на то что римляне отняли у синедриона право над жизнью и смертью обвиняемых еще за сорок лет до смерти Спасителя.

Теперь, чтобы завершить дело, члены синедриона по закону иудейскому должны были собраться для окончательного утверждения состоявшегося решения на второе заседание, но не ранее как через 24 часа по окончании первого. Но враги Христа не хотели от­кладывать окончательное осуждение Его до оконча­ния праздника Пасхи, так как это могло расстроить все планы и вызвать протест против беззаконного суда над Христом со стороны народа. Поэтому судьи лишь ненадолго решили разойтись по домам, чтобы на рассвете снова собраться. А пока они кратковре­менно отдыхали, собираясь с силами для продолже­ния своего беззакония, Иисус Христос был выведен из зала заседания во двор первосвященнический и, связанный, находился здесь под наблюдением стра­жи. Грубые, жестокие прислужники первосвященни­ка, составлявшие эту стражу, окружали беззащитно­го, всеми оставленного Страдальца и дали полную волю своим диким страстям и зверским инстинктам. Сами бесправные и беззащитные, постоянно, быть может, подвергаемые всяким оскорблениям от своих начальников, эти рабы и прислужники не почувство­вали, однако, в своем сердце жалости при виде еще более униженного и приговоренного к смерти Чело­века, но стали наносить Ему побои и оскорбления; закрывали лицо Его покрывалом и, ударяя по щеке, спрашивали: «узнай, кто ударил Тебя?» Начальники объявили Иисуса лже-Мессией, а Мессия должен был знать всё, и если Иисус – Мессия, то, по мнению ис­тязателей, Он должен был каждый раз узнавать, кто ударил Его. Другие истязатели плевали Ему в лицо и много иных хулений произносили против Него, а Христос молча, безропотно и терпеливо переносил все эти ничем не заслуженные побои и оскорбления от Своих мучителей. Так продолжалось до рассве­та. И, едва наступило утро, первосвященники, старейшины и книжники снова собрались для суда над Господом Иисусом Христом, но уже не в дом Каиафы, а в зал синедриона. Сюда привели и Иисуса.

Вторичное рассмотрение дела началось вопро­сом первосвященника Каиафы, предложенным об­виняемому: Ты ли Христос? скажи нам (Лк. 22: 67). Конечно, члены синедриона не могли ожидать, чтобы Господь, так торжественно под клятвой подтвердив­ший на первом заседании истину Своего мессианско­го достоинства, теперь высказался бы иначе. С дру­гой стороны, нельзя было уже ожидать и от членов синедриона, что они поверят Господу Иисусу Хри­сту, если Он теперь снова повторит Свое свидетель­ство. Ведь не для беспристрастного исследования собрались сюда так поспешно члены синедриона... Что было в таком случае отвечать Христу на предложенный вопрос? Ответить ли прямо на него так же, как и раньше, всё равно не уверуют; самих ли судей спросить, что препятствует им призвать в лице Его Мессию? – бесполезно, ибо ясно, что расследовать дело спокойно и беспристрастно они не желают и ни в каком случае не изменят уже своего состоявшегося решения. Сознавая всё это, Иисус Христос отвечает: если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня (Лк. 22: 67-68).

Но, желая еще раз воздействовать на усыплен­ную совесть Своих судей, желая указать им ту вели­кую ответственность, какую они принимают на себя несправедливым осуждением Мессии, Христос до­бавил: отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божией (Лк. 22: 69), то есть: знайте, что после всего того, чему надлежит совершиться, вы увиди­те Меня не иначе, как в славе Отца Моего, когда Я, Сын Человеческий, во второй раз приду, чтобы судить живых и мертвых, и от вас потребую отчета в совершаемом ныне деле. Однако и это обращение Господа к совести беззаконных судей осталось бесплодно, совесть преступников закона уже ничего не говорила им: она была совершенно подавлена чи­сто сатанинской злобой к ненавистному Человеку Не удовлетворившись словами Христа, судьи еще раз попытались получить от Него прямой ответ на свой вопрос, чтобы в ответе Христа еще раз усмот­реть богохульство и признать за это Христа достой­ным смерти. И сказали все: итак, Ты Сын Божий? Он отвечал им: вы говорите, что Я, – ответил уже решительно и прямо Христос. Они же сказали: какое еще нужно нам свидетельство? ибо мы сами слыша­ли из уст Его (Лк. 22: 70-71), – воскликнули члены синедриона и окончательно признали Господа Иису­са Христа достойным смерти.

Вынеся смертный приговор Господу, синедрион должен был представить его на утверждение римско­го прокуратора Пилата. С вечера настоящего дня – пятницы у евреев начиналось уже празднование Пасхи и всякие дела во время праздников прекра­щались. Но мы уже видели, что враги Господа, боясь какого-нибудь замешательства в деле Его, могущего расстроить все коварные планы их, не желали от­кладывать дела до окончания праздника, а потому и решили немедленно в полном своем составе идти к Пилату и требовать от него утверждения и испол­нения приговора. И поднялось всё множество их, и повели Его к Пилату (Лк. 23:1).

История сохранила нам сведения о Понтии Пила­те, вполне достаточные для того, чтобы понять эту личность и его поведение в суде над Господом Иису­сом Христом. Он был пятым римским прокуратором Иудеи, управляющим ею в царствование императо­ра Тиберия в течение десяти лет с 26-го по 36-й год нашего счисления. В Евангелии Пилат называется игемоном, что значит правитель. Однако Пилат не имел всей полноты власти над управляемой иудейской страной, а находился в зависимости от Сирий­ского проконсула, имевшего свое местопребывание в Кесарии. Эта зависимость Пилата от проконсула не позволяла ему всегда и во всем действовать вполне самостоятельно, следуя только своему внутреннему убеждению. Отношения Пилата к иудейскому народу нельзя назвать благожелательным. По свидетельству иудейского историка Иосифа Флавия, Пилат при­теснял евреев жестокими требованиями и допускал действия, оскорблявшие религиозные и националь­ные чувства этого покоренного римлянами, но не по­корившегося им в душе народа. Пилату приходилось нередко весьма недружелюбно сталкиваться с евре­ями. Вот несколько фактов, засвидетельствованных историей. Предшественники Пилата строго соблю­дали обычай заменять при вступлении с войсками в Иерусалим обыкновенные языческие военные знамена с изображением императора другими, без это­го изображения, так как знали, какое отвращение питают евреи ко всякого рода языческими изобра­жениями. Пилат же, забыв мудрую осторожность в отношении к религиозному чувству евреев, в целях якобы поднятия престижа римской власти прика­зал однажды вступить римским войскам в Иеруса­лим с языческими знаменами нормального образ­ца. Возмущенный народ, заметив это отступление от установившегося обычая, толпами направился в Кесарию, где тогда находился Пилат, и в течение пяти суток умолял прокуратора возвратиться к прежнему порядку. На шестой день Пилат приказал евреям со­браться в цирке. Здесь их внезапно окружили воины с обнаженными мечами и угрожали перерезать всех, если они не откажутся от своих требований. Веро­ятно, Пилат хотел этим запугать евреев – но евреи мужественно подставили свои головы под мечи и за­явили, что предпочитают скорее умереть, чем согла­ситься на уступки язычникам. И Пилат, к своей крайней досаде, принужден был возвратиться к прежнему обычаю.

В другой раз Пилат распорядился к стенам Иро­дова дворца прибить золоченые щиты в честь импе­ратора Тиверия с надписью: «Тиверию кесарю, сыну обожествленного Юлия, поставил эти щиты его при­казчик в Иудее Понтий Пилат». Помещая такую над­пись на щитах в честь императора, Пилат действовал как представитель римской власти, обязанный титу­ловать своего государя так, как этого требовал рим­ский закон. Однако он не обратил должного внимания на то, что эта надпись, в которой смертный человек, хотя бы и император, назывался божеством, явилась крайне оскорбительной для религиозного чувства евреев. Это чувство, конечно, не могло примириться с тем, чтобы в священных стенах Иерусалима откры­то торжествовало языческое безумие. В результате новое столкновение Пилата с иудеями. Оскорблен­ный народ отправил к Пилату депутацию с просьбой убрать щиты. Пилат наотрез отказал в этой просьбе.

«Не подстрекай к восстанию, не мути народа, не вы­думывай поводов нарушать мир, – убеждали Пилата депутаты, – кто тебе велел повесить щиты? Покажи письмо Тиверия; мы снарядим посольство к нему». Пилат был непреклонен, евреи после сего действи­тельно принесли на Пилата жалобу императору, а последний, не одобряя превышения власти в своих правителях и осуждая всякие осложнения в их отно­шениях к подданным, принял во внимание жалобу евреев и, сделав Пилату строгий выговор, повелел перенести злополучные щиты в Кесарию.

И еще одно происшествие ярко рисует отношение Пилата к покоренному народу, выясняя в то же вре­мя то шаткое служебное положение, в каком он оказался в то время, когда Промыслом Божиим суждено было ему явиться судьей в деле Господа Иисуса Хри­ста. Среди самарян существовало поверье, что будто бы на горе Гаризин закопаны священные сосуды со времен Моисея. Какой-то самарянский «пророк» вы­звался найти эти сосуды и в сопровождении огром­ной массы паломников отправился к горе Гаризин. Богомольцы были вооружены. Пилат, узнав об этом и опасаясь за спокойствие, тем более что по наведен­ным справкам пророк оказался действительно опасным человеком, распорядился отправить войско и разогнать эту толпу фанатиков, причем было убито и ранено немалое число людей. Самаряне обжалова­ли действия прокуратора перед императором, кото­рый и назначил расследование этого происшествия. Начавшееся дело явно принимало оборот, неблаго­приятный для Пилата.

В таком-то критическом положении был римский правитель, когда в пятницу, накануне еврейского праздника Пасхи, рано утром привели к нему члены синедриона осужденного ими Иисуса Христа. Придя к Пилату, иудеи не вошли в его дворец, боясь осквер­ниться от такого общения с язычниками, но чтобы можно было им есть пасху Без сомнения, римский прокуратор давно слышал об Иисусе Христе, о кото­ром говорила Иудея, знал о происшествиях прошлой ночи, знал, каковы были те люди, которые привели к нему Иисуса, знал и то, что иудейские начальни­ки ненавидят Христа по личным видам. Однако, как представитель римского правосудия, он должен был лично расследовать столь важное дело, последствием которого может быть смерть осужденного. Посему, выйдя на площадку перед своим дворцом, среди которой находилось судейское место, Пилат спро­сил первосвященников: в чем вы обвиняете Человека Сего? (Ин. 18: 29). Члены синедриона конечно знали, что римский прокуратор имеет полное право рассле­довать это дело, но сочли нужным показать Пилату, что его вопрос обижает их, обнаруживая недоверие к целому синедриону, и посему ответили: если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе (Ин. 18: 30). Из такого ответа Пилат мог заключить, что иудеи требуют лишь утверждения их приговора и не же­лают пересмотра дела. Но представитель римского закона не мог допустить такого унижения своей вла­сти и потому сказал первосвященникам: возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его (Ин. 18: 31), то есть: «если не хотите мне предоставить пересмо­треть дела, то и подвергните Его лишь тому наказа­нию, на которое вам дано право». Члены синедриона конечно согласились бы на это, если бы имели пра­во привести свой смертный приговор в исполнение без утверждения римского прокуратора, но, не имея этого права и желая во что бы то ни стало довести свой преступный замысел до конца, они принужде­ны были волей-неволей смириться перед предста­вителем римской власти и изложить перед ним свое обвинение Иисуса.

Мы видели, что синедрион признал Иисуса Хри­ста виновным в богохульствах за то, что Он назы­вал Себя Христом, Сыном Божиим. Но теперь перед Пилатом они стали обвинять Христа в возмущении народа против кесаря, нашли, что мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем (Лк. 23: 2). Конечно, Пилат не верил первосвященникам в такой ревности в охранении власти Римского императо­ра. Он знал, что все иудеи только и мечтают о том, как бы свергнуть эту столь ненавистную им власть. Однако, выслушав обвинение Христа в столь важном преступлении, за которое осужденный по римскому законодательству «лишался огня и подвергался по­вешению на несчастном дереве», Пилат счел долгом обратить на него серьезное внимание. Желая допро­сить Иисуса наедине, Пилат велел войти Ему в пре­торию, то есть судейскую комнату, и здесь спросил: Ты Царь Иудейский? (Мк. 15: 2). Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо было выяснить, в каком смысле понимает Пилат слово «царь». По-своему ли, как понимают это слово все римляне, то есть в смыс­ле царя земного, или, быть может, в том смысле, как понимают Царя Иудейского ветхозаветные пророки, то есть в смысле Царя духовного, Небесного, о чем Пилат мог слышать от кого-либо из иудеев. Поэтому Господь и спросил Пилата: от себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне? (Ин. 18: 34). Пилат на это отвечает, как и можно было ожидать от римлянина: разве я Иудей? Твой народ и первосвящен­ники предали Тебя мне; что Ты сделал? (Ин. 18: 35). Иисус Христос, установив, в каком смысле понимает Пилат слово царь, теперь уже положительно отвеча­ет: Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвиза­лись бы за Меня, чтобы Я не был предан иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда (Ин. 18: 36). Итак Ты Царь? – еще раз переспрашивает Пилат, и Господь еще раз подтверждает это: ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего (Ин. 18: 37). Итак, обвиняемый в присвоении царской власти есть действительно Царь, но Царь духовный, Царь истины. Пилат понял это, но у него не было желания рассуждать о небесной исти­не. По мнению Пилата, это дело праздных мечтателей. Истина сама по себе недоступна для человеческого разума. Неужели этот неученый еврей может разре­шить вопрос об истине, когда на него не могли отве­тить выдающиеся философы? Нет, не стоит и время тратить на то, чтобы рассуждать с этим человеком об истине! И скептически спросив Христа: что есть истина? (Ин. 18: 38), Пилат, не дождавшись ответа, тотчас вышел из претории к народу. Поняв, однако, из слов Иисуса Христа, что возводимое на него иудея­ми обвинение в политическом преступлении неосновательно, Пилат, обратившись к синедриону, сказал: я никакой вины не нахожу в Нем (Ин. 18: 38).

После такой неудачи по этому обвинению, перво­священники стали предъявлять Христу другие об­винения. Обвиняли Его, как говорит евангелист, во многом. Господь Иисус Христос молчал, не возражая ни на одно обвинение. Наконец, Пилат сказал: не слы­шишь, сколько свидетельствуют против Тебя? (Мф. 27: 13). Но и на вопрос Пилата Господь также ничего не ответил. А и что было отвечать, когда и для само­го Пилата было ясно, что все возводимые на Христа обвинения ничтожны и ложны, так как он еще раз сказал первосвященникам: я не нахожу никакой вины в этом человеке (Лк. 23: 4)! Между тем члены синедриона с прежней решительностью настаива­ли на осуждении Иисуса, говоря между прочим, что Он возмущает народ, уча по всей Иудее, начиная от Галилеи (Лк. 23: 5). Узнав, что Иисус Христос галиле­янин, Пилат решил воспользоваться этим поводом, чтобы отклонить от себя столь неприятное ему дело. У римлян был закон, по которому каждый преступ­ник должен был судиться тем начальником, к обла­сти которого он принадлежал. Пилат решил теперь воспользоваться этим законом и отправил Иисуса Христа на суд управляющего Галилеей царя Иро­да, который по случаю праздника Пасхи находился здесь же в Иерусалиме. Этот поступок со стороны Пилата вместе с тем был актом вежливости по отно­шению к Ироду: Пилат незадолго перед этим казнил несколько галилеян, его подданных, за бунт, не спро­сив согласия Ирода; Ирод за это был во вражде с ним. Это был тот Ирод Антипа, который в угоду Иродиа­де обезглавил Иоанна Крестителя. Ирод был родом идумеянин, но исповедовал еврейскую религию.

Ирод знал Иисуса Христа по слухам и одно вре­мя считал Его за воскресшего Иоанна Крестителя. Слышал он и о чудесах, совершенных Иисусом Христом, и очень желал, чтобы Иисус совершил перед ним какое-нибудь чудо. Но Христос не только не совершил никакого чуда перед Иродом, но даже не ответил ни на один вопрос его. При допросе Христа у Ирода присутствовали первосвященники и книж­ники, которые и здесь усиленно обвиняли Иисуса. Однако и Ирод не нашел такой вины за Иисусом, чтобы признать Его достойным смерти. Поэтому, недовольный лишь тем, что Иисус не совершил перед ним никакого чуда, Ирод предал Его посмеянию и, облачив в белую одежду, какую обыкновенно наде­вали римские полководцы, отправил Иисуса обрат­но к Пилату. Предоставляя суд над Иисусом Пилату, Ирод, с одной стороны, быть может, хотел так же, как и Пилат, избавить себя от неприятного столкновения с синедрионом, а с другой стороны, этим поступком и он в свою очередь желал оказать Пилату вежливость. И сделались в тот день Пилат и Ирод друзьями между собою (Лк. 23: 12). Крайне раздраженные неудачей суда у Ирода члены синедриона вновь со­брались в претории Пилата. Как ни льстило самолю­бию Пилата уважение, оказанное ему Иродом, одна­ко он снова увидел себя в прежнем затруднительном положении: с одной стороны – невинность Иисуса, с другой – настойчивость синедриона. Желая вый­ти из такого положения, Пилат решил прибегнуть к другой мере. Выйдя к первосвященникам и народу, Пилат сказал: вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его; и Ирод также, ибо я посылал Его к нему; и ничего не найдено в Нем достойного смерти; итак, наказав Его, отпущу (Лк. 23: 14-16).

Странное правосудие! Признать человека невин­ным и тут же в угоду злобным обвинителям под­вергнуть Его наказанию! Пилат, видимо, рассчитывал, что, быть может, враги Иисуса удовлетворят свою злобу этим наказанием. Но напрасно: заметив некоторое колебание в действиях Пилата, члены синедриона стали еще настойчивее домогаться смер­ти ненавистного им человека. Пилат вспомнил про установившийся обычай освобождать перед Пасхой от присужденного наказания одного из содержащих­ся под стражей и отпускать его на свободу. Восполь­зовавшись этим и желая освободить Иисуса, Пилат обратился к народу с вопросом: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву, или Иисуса, называемого Христом? (Мф. 27: 17). Варавва был разбойник, осужденный за возмущение в городе и убийство. Пилат надеялся, что народ станет просить за Иисуса. В тол­пе народа стали совещаться. В это самое время жена Пилата Клавдия Прокула, как называет ее предание, прислана сказать ему: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него (Мф. 27: 19). Это был как бы небесный голос в защиту невинного Страдальца, когда Пилат скло­нился уже на сторону врагов Иисуса. По римским законам было строго запрещено женам начальников вмешиваться в дела мужей, если же Клавдия Проку­ла решилась обратиться с советом к мужу, когда он сидел на судейском месте, значит, без сомнения, то, что она видела во сне, пострадав за Праведника, было весьма знаменательно.

Пока же происходил разговор Пилата с посланным от жены, первосвященники и прочие члены сине­дриона употребили все силы на то, чтобы возбудить народ против Иисуса. Толпа состояла по преиму­ществу из иерусалимлян, не любивших галилеян. Пустив в ход все свои клеветы на Иисуса, враги Хри­ста достигли своей цели: возбудили народ просить за Варавву, а Иисуса погубить.

Но вот Пилат окончил переговоры со служителем, передавшим ему слова жены, и вновь спросил толпу: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? (Мф. 27: 21). Многочисленная толпа уже в один голос закри­чала: Варавву! Крайне смущенный неожиданным для него оборотом дела, Пилат в нерешительности гово­рит: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? (Мф. 27: 22). Посмотрите, опять судья спрашивает у обвинителей, как поступить ему с невинным чело­веком?! Что это? Растерянность, отсутствие твердых убеждений, забвение закона, боязнь народа?.. Понят­но. Но посмотрим дальше. Что мог теперь ожидать Пилат от толпы фанатиков, почувствовавших, что представитель власти потерял почву под своими но­гами? Да будет распят! (Мф. 27: 23) – неистово за­кричала толпа. Пилат всё более и более колеблется. Судьей уже является не он, а толпа народа, а он, пред­ставитель власти Римского императора, ограничива­ется ролью робкого защитника. И на все вопросы Пилата о том, за что толпа требует смерти невинно­го Иисуса, теперь слышится только один безумный фанатичный крик: да будет распят)

Всё еще колеблясь вынести окончательный приго­вор и надеясь удовлетворить жажду крови озверелой толпы обещанным наказанием невинного, Пилат от­дает Иисуса на бичевание воинам. Бичевание у рим­лян употреблялось отчасти как прелюдия к смертной казни, отчасти как самостоятельное наказание, после которого редко кто оставался жить. Оно соверша­лось посредством веревки с узлами, в которую иногда вплетались еще острые костяные или металлические палочки. Если осужденный был из высшего обще­ства, то его били палками или розгами, что считалось менее позорным, чем из веревок, составлявших удел рабов.

Число ударов не определялось и зависело от чис­ла бичующих воинов и их усердия. Истязание про­исходило во дворе претории, причем осужденного нагим привязывали к столбу в наклоненном положе­нии. Такому-то наказанию Пилат велел подвергнуть Иисуса, в Котором не нашел никакой вины! Для биче­вания Его собрался весь полк Пилата численностью от четырехсот до шестисот воинов. Подробностей этого ужасного бичевания евангелисты не приводят, так как оно достаточно известно было всем совре­менникам их. Но, без сомнения, ужасны были муче­ния невинного Страдальца!

Воины не ограничились при этом одним телесным бичеванием Иисуса, но устроили себе еще потеху: на израненное и окровавленное тело Иисуса они надели багряницу, то есть темно-красный солдатский плащ, который должен был изображать царскую порфиру, на голову возложили венец, наскоро сплетенный из какого-то колючего растения, а в руки дали трость, как бы царский скипетр... Облачив Иисуса в такое одеяние, воины, очевидно, хотели указать этим на мнимое домогательство Иисусом Христом царской власти над иудеями. Вместе с этим грубые воины стали жестоко издеваться над невинным страдаль­цем. На Востоке уважение к царям обыкновенно изъ­являют падением перед ним на колена. И вот воины поочередно подходили к Иисусу, падали на колена и с сатанинской насмешкой восклицали: радуйся, Царь Иудейский! (Мк. 15: 18), потом вынимали из рук Его трость и били ею по голове Его, отчего колючки вен­ца глубже впивались в чело Иисуса, и, наконец, в знак крайнего презрения плевали Ему в лицо. А невинный Страдалец без стона и жалобы терпеливо переносил все эти ужасные пытки и издевательства...

Пока на дворе Пилата производилось это ужасное бичевание Иисуса, синедрион и весь народ продол­жали стоять у лифостротона, а Пилат находился во внутренних покоях дворца. Но вот воины окончи­ли свое ужасное дело, и Иисус вновь предстал перед лицом Пилата. Можно себе представить, какой вид имел в это время Христос! Без сна проведенная ночь, физические и нравственные истязания положили, конечно, глубокий отпечаток на Его лицо, покрытое струями крови, текущей из ран, причиненных тер­новым венцом, оплеванного слюной бесчеловечных воинов!..

Увидав вновь Иисуса, Пилат ужаснулся, и чувство жалости к этому человеку невольно заговорило в его сердце... Да, трудно было бы допустить, чтобы чело­век мог пасть так нравственно глубоко, что его не растрогала бы эта картина... Но что делать дальше? Как удовлетворить ненасытную жажду мести врагов Иисуса? Не показать ли и им в таком виде невинного Страдальца? Не дрогнут ли и их жестокие, озлоблен­ные души при виде столь поруганного человека? Не проникнет ли и в их огрубелые сердца чувство жалости к столь несчастному? С такими мыслями Пилат выходит к народу и говорит: вот, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем ника­кой вины (Ин. 19: 4). В это время из претории выхо­дит и Сам Иисус, облитый кровью, полуприкрытый багряницей, с язвами на челе, истерзанный терновым венком. Се, Человек! (Ин. 19: 5) – говорит Пилат, тронутый жалким видом Иисуса. Как много сказано в этих словах! Да, вот человек! Посмотрите на него, в угоду вам подвергнутого таким ужасным истяза­ниям! Неужели вас не трогает вид этого человека? Неужели для вас и этого мало? Вы еще думаете, что Он способен провозгласить себя царем вашим и ста­нете требовать Его смерти? – как бы говорил Пилат. Народ, потрясенный видом поруганного Иисуса, мол­чал. Но первосвященники и книжники совершенно ожесточились: непримиримая ненависть ко Христу, видно, совершенно убила в их сердцах чувство жало­сти к человеку, и они по-прежнему закричали: расп­ни, распни Его! Пилат говорит им: возьмите Его вы, и распните; ибо я не нахожу в Нем вины (Ин. 19: 6), – вновь повторяет им Пилат. Но в ответ слышится еще новое обвинение Иисуса: мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим (Ин. 19: 7). Услышав это, говорит евангелист, Пилат еще больше убоялся. До сих пор он боялся осудить только невинного человека, теперь он уже страшился произнести приговор над Сыном Божиим. Пилат, без сомнения, слышал о совершен­ных Иисусом чудесах и мог составить себе мнение о Нем как человеке выдающемся, особенном; к тому же таинственный сон жены был как бы предостережени­ем свыше, а теперь еще и первосвященники заявляют, что Иисус объявил Себя Сыном Божиим. Кто же этот человек? Неужели и в самом деле Он один из полубо­гов, в существовании которых были убеждены языч­ники? Таинственное предчувствие чего-то сверхъе­стественного, страх великой ответственности перед неведомым наполнил душу Пилата, и он, призвав Иисуса в преторию, прямо спросил: откуда Ты? (Ин. 19: 9), желая разузнать о Его происхождении. Иисус ничего не ответил на этот вопрос. Почему? Потому что справедливому суду надлежало бы уже раньше, независимо ни от каких посторонних побуждений сказать свое решающее слово по внушению совести, виновен ли Христос в том преступлении, за какое иудеи требовали Его смерти. Да и мог бы теперь со­всем неподготовленный язычник понять великую тайну Его происхождения, когда не в состоянии ока­зались вместить ее ни первосвященники, ни книж­ники, эти исследователи ветхозаветных пророчеств о Мессии! Молчание Иисуса, однако, изумило Пилата: мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, чтояимею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе (Ин. 19: 10-11), – от­ветил Иисус Пилату. Вот что только и можно было сказать боязливому, не решающемуся последовать голосу своей совести судьи: «Пойми же, судья, – как бы так говорил Христос, – что власть твоя священ­на, что ты творишь дело, порученное тебе свыше, что ты обязан слушаться лишь голоса твоей совести, что ты будешь отвечать за свои действия перед тем, кто предоставил тебе это великое право быть пред­ставителем правды Божией на земле!» Пилат всё же в недоумении: прямого ответа на вопрос не было, а между тем таинственный человек говорит о каком-то грехе, об ответственности. Кто же это человек? Нет, лучше спасти Его, думает Пилат, и с этого времени, как говорит евангелист, искал отпустить Его, то есть стал еще придумывать основание или выжидать слу­чая, чтобы освободить Иисуса.

Придя к такому решению, Пилат вновь стал объ­ясняться с народом. Члены синедриона, увидав, что новое обвинение, высказанное им на Иисуса, не только не достигло своей цели, но, наоборот, про­извело на Пилата совершенно обратное впечатле­ние, нежели они рассчитывали, вновь вернулись к прежнему обвинению. При этом, однако, они уже не ограничились обвинением только Иисуса, но ста­ли угрожать обвинением самому Пилату в том, что, освобождая от наказания Иисуса, он, Пилат, являет­ся соучастником Его преступления: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю (Ин. 19: 12). Такая совершенно неожиданная постановка дела крайне поразила Пилата. Он сразу понял, что враги Иисуса гото­вы перенести это дело на суд кесаря и он, Пилат, представитель Римского императора, должен будет оправдываться в измене своему государю. Во мгно­вение ока вспомнил, конечно, Пилат свое крайне ри­скованное служебное положение, вспомнил те слу­чаи столкновения с народом иудейским, за которое он уже получил неодобрение от кесаря, вспомнил и последнее свое столкновение с самаритянами, кото­рое теперь расследовалось в Риме и дело о котором явно разрешалось не в его пользу. И вот опять новое дело, новое столкновение, еще более рискованное. Как посмотрит на это дело Тиверий, государь крайне подозрительный, который, известно, не доверял даже своим ближайшим родственникам, всюду и от всех видя измену? Что было делать? Крайне смущенный, Пилат сел на судейское место. Водворилась тишина. Народ произнесет сейчас окончательный приговор. Был шестой час утра. Иисуса вывели из претории и поставили перед Пилатом. Пилат посмотрел на Стра­дальца. Чувство сожаления к человеку, таинственное предчувствие сверхъестественного, укоры совести, боязнь народного возмущения, страх перед кесарем терзали душу Пилата. Что сказать народу? Предать Иисуса смерти как возмутителя народа, как присво­ителя царского достоинства? Но кто может видеть в этом изумленном человеке опасного соперника вла­сти кесаря?

И вновь Пилата осенила надежда, что сам народ, взглянув на поруганного Иисуса, убедится в со­вершенной неосновательности своего обвинения. Се, Царь ваш! (Ин. 19: 14), – говорит Пилат народу, показывая на Иисуса. Но голос Пилата заглушает­ся неистовым криком обезумевшего народа: возьми, возьми, распни Его! Пилат говорит им: Царя ли ва­шего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя, кроме кесаря (Ин. 19: 15), – кричат ему перво­священники. Злоба их ко Христу не имеет пределов. Она заглушила все лучшие чувства, она подавила совесть и чувство стыда перед народом, которому постоянно внушали они: «Нет у нас другого царя, кроме Бога». Ненависть к Иисусу заставила их отречься перед лицом этого народа от своих заветных чаяний Царя Мессии.

Пилат понял, что нет ни малейшей надежды на спасение Христа. Откладывать дальше разбор дела нельзя: народ всё более и более волнуется. Но как произнести приговор на смерть Невинного? Хорошо, приговор будет произнесен, но пусть все знают, что он, Пилат, не виновен в этом беззаконии, что руки его чисты от крови Сего Праведника. И вот, вос­пользовавшись существовавшим у евреев обычаем, символически выражавшим непричастность челове­ка к преступлению, Пилат перед народом взял воды, умыл руки и сказал: невиновен я в крови Праведни­ка Сего; смотрите вы (Мф. 27: 24), – несчастный Пилат думал прикрыться этим обычаем, чтобы, умыв руки, показать непричастность своей души к этому преступлению народа. Какое заблуждение! Напрасно Пилат, быть может, думал вместе с тем еще раз устра­шить народ ответственностью перед судом прав­ды Божией. Жаждущие крови иудеи не боятся этой ответственности ни за себя, ни за потомков своих. Кровь Его на нас и на детях наших (Мф. 27: 25)! – закричал весь народ в ответ на слова Пилата. Пилат решил быть по прошению их, и отпустил им посаженного за возмущение и убийство в темницу, кото­рого они просили; а Иисуса предал в их волю (Лк. 23: 24-25).

Так совершился суд человеческий над Божествен­ной Правдой – Христом. Так исполнились много­численные предсказания ветхозаветных пророков о том, что люди не узнают в кротком человеке Царя своего – Мессию и Его, Святого и Праведного, осудят как величайшего преступника... Так исполнилось и чисто пророческое предсказание великого представителя греческой мудрости Платона, кото­рый еще за триста лет до явления Христа говорил, что если когда-нибудь явится на земле Праведник, то Его будут бичевать, мучить, свяжут и после всевозможных поруганий пригвоздят на столбе... Да, грешный мир не мог вместить в себя Боже­ственную Правду и восстал на Нее. Вековое зло мира вступило в отчаянную борьбу за свою власть над людьми и ополчилось всеми силами ада про­тив Того, Кто пришел уничтожить его, исконный человекоубийца – древний змей – торжествовал свою видимую победу... Он ужалил, наконец, самого Великого Потомка прародительницы Евы в пяту... Но торжество его были преждевременно: Божествен­ный Искупитель, ужаленный змием в пяту, поразил змея в голову (Быт. 3: 15). Предав добровольно Себя на осуждение и заклание по воле Своего Отца Небес­ного, Сын Божий Господь Иисус Христос явился ве­ликой искупительной Жертвой за спасение грешного мира...

Екатеринбургские епархиальные ведомости. 1913. № 19.