Без смирения нет спасения. Слово сказано в Твери в Неделю о мытаре и фарисее, 1930 г.

Подготовляя чад своих к подвигу приближающегося Великого поста, Святая Церковь более всего старается расположить их к искреннему покаянию, которое и является смыслом поста. Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче.

Воздержание от пищи, продолжительные моления с поклонами, говение и прочее, что заповедует Церковь в дни поста, имеют цену только тогда, когда сопровождаются покаянием сердечным, покаянной печалью о грехах, сердечным о них сокрушением. Как неутешная печаль о дорогом сердцу почившем человеке, сопровождающаяся неподдельными слезами, заставляет забывать о пище, отгоняет сон, делает неуместной саму мысль о каких-либо развлечениях, наслаждениях, так в дни поста средоточием всех подвигов должна быть покаянная сердечная печаль по Бозе о соделанных против Него грехах. Эта печаль сама должна умирять потребность в пище, побуждать к уклонению от суетных занятий, развлечений. Этой печалью должны быть проникнуты все молитвы постящегося человека.

И Господь указывал существо поста прежде всего в печали человека о грехах своих: могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься (Мф. 9: 15). Печаль покаянная по силе должна уподобляться печали теряющего самого любимого человека. Ведь мы должны оплакивать душу свою, умершую от греха или близкую к смерти. И что может быть для человека ближе и дороже своей собственной души «единородной» (Пс. 21: 20), которую, если погибнет, уже нельзя заменить другой? Желая пробудить в чадах своих печаль покаяния, Святая Церковь ныне напоминает притчу Господа о мытаре и фарисее, в которой говорится о смирении как двери к покаянию. Не пройдя этой дверью, человек тщетно стал бы совершать подвиги воздержания и молитвы, и его добродетели потеряли бы цену в очах Божиих.

В этой притче говорится, как вошли в храм помолиться фарисей и мытарь. Фарисей имел немало добродетелей: он не был ни грабителем, ни обидчиком, ни прелюбодеем, не брал чужого, постился два раза в неделю, хотя этого не требовал прямо и закон, отдавал десятину всего, что приобретал, на храм, на дела благотворения. И разве не был фарисей на самом деле добродетельнее многих, потому что много ли людей, которые не присваивали себе ничего чужого, не причиняли обид ближним своим, не запятнали себя прелюбодеянием, которые бы столь усердно постились, благотворили? Однако эти добродетели не послужили к оправданию фарисея пред Богом. В очах Божиих он оказался гораздо ниже мытаря, который, не сознавая за собой никаких добродетелей, видя в себе лишь грехи, стал вдали, не смея поднять очей на небо, и, ударяя себя в грудь от глубокого сокрушения сердечного, повторял: «Боже, милостив буди мне, грешному».

Может показаться непонятным, почему же потеряли всякую цену добродетели фарисея? Неужели только потому, что он, сознавая в себе добродетели, ставящие его выше многих, не стал позади их, не опускал глаз от стыда за содеянное, как мытарь? Почему одно сознание своих грехов как бы сняло с мытаря вины его перед Богом, оправдало, сравняло с праведниками? Неужели мимолетные помыслы гордости могут отнять у праведника все плоды его долголетних трудов, а сознание грехов, являющееся иногда даже совсем против воли грешника, ставит его наряду с много потрудившимися праведниками?

Действительно, Господь в этой притче указывает нам на великую опасность гордости для спасения человека. Гордость, зарождающаяся хотя бы в мимолетных помыслах, погибельна. И великую спасительную силу имеет смирение, которое, даже мимолетно и непроизвольно охватив душу, может поставить ее на путь спасения. Важно, какое семя влагается в душу. Из помысла гордости, как из семени, может вырасти древо с плодами, ветвями, листьями по роду своему, то есть вся жизнь такого человека с ее делами, желаниями, словами, малейшими движениями души легко может проникнуться гордостью. А из одного смиренного помышления может вырасти в душе множество слов, дел, движений по роду своему, то есть наполненных смирением. Смирение может сделаться всегдашним настроением сердца, дать свое направление всей жизни человека. Одно помышление денницы: буду подобен Всевышнему (Ис. 14: 14) – извратило всё его существо и всю его духовную жизнь. И, наоборот, одно слово «покайтеся» обратило множество людей, изменив всю их жизнь.

Как семя, иногда даже неприметное для глаза, собирает для себя отовсюду вещества, необходимые для его жизни и возрастания, так мимолетное помышление гордости, задержанное в душе, не исторгнутое из нее печалью искреннего покаяния, может собрать около себя множество подобных же гордых помышлений, желаний, дел. Наоборот, когда осенит душу хотя бы одно смиренное помышление, тогда осветятся смирением, сознанием своей греховности все прочие помышления, желания, дела человека. И он, почувствовав, сколь много в душе его всего мерзкого, постыдного, захочет идти по другому пути жизни, не возвращаясь к тому, за что так мучила его совесть, было так стыдно перед собой и другими людьми. Как небольшое количество соли придает особый вкус пище или питию, так особый как бы привкус, оттенок, получают все дела, помышления, движения человека, в зависимости от того, влагается ли в них соль гордости или смирения.

Пока нет в душе смирения, не отверзта в ней дверь истинного покаяния, далеко от нее спасение. Смирение есть искреннее сознание человеком своих недостатков. И если нет в нем такого сознания, как может он приняться за исправление их, начать покаяние? Это то же, что врачу начать лечить болезнь, не распознав ее в человеке. Опасность гордости в том и состоит, что она не даст человеку заметить свои недостатки. Что бы ни делал гордый, он всегда доволен собой. Недочетов, ошибок, неправды в своих делах он не видит и не имеет нужды улучшать что-либо в них. Если же и заметит он в себе слабости, недостатки, то всегда старается их оправдать: то он ссылается на обстоятельства, при которых избежать какого-либо недочета было невозможно, то винит других людей, которые довели его до известных поступков, то ссылается на природу, с которой родился и переделать которую нельзя, то возводит вину на Самого Бога, давшего ему такую природу, но никак не хочет обвинить в чем-либо себя самого, признать в себе самом что-либо худое, предосудительное.

Не так ли Адам, согрешив, говорил Богу: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел», а жена отвечала: «змий обольстил меня, и я ела» (Быт. 3: 12–13). Если бы падшие люди сразу осознали свою вину, смиренно обвинили самих себя, вместо самооправданий опечалились бы по Боге, к благодеющей щедро любви Которого оказались столь неблагодарны, в словах Которого столь легкомысленно усомнились, послушав шептаний льстивого змия, то скоро могли бы возвратиться в прежнее состояние. Но гордое самооправдание, начавшееся с помысла: «будете как Боги», отдалило их искреннее раскаяние на долгие годы. И когда оно пришло, их жизнь проходила в плаче о потерянном рае, в трудах в поте лица, сопровождавшемся покаянным сеянием слезами (Пс. 125: 5).

Пока не смирился человек, он не может и приближаться к Богу, источнику жизни, без общения с Которым остается бесполезным и пост, и все попытки самоисправления, усовершенствования в добродетели. Так и Адам, пока не смирился и не осознал своей вины перед Богом, скрывался от Бога, искавшего покаяние Адамово. Человек может обратиться к Богу от всего сердца лишь тогда, когда осознает свои недостатки, полное бессилие свое исправить их без Бога, жизненную нужду общения человека с Богом, как ветки с лозой. Всякое движение гордости в сердце ослабляет такое сознание, побуждая человека довольствоваться своими делами, недочеты прикрывать всякими самооправданиями. И дела гордой праведности не приближают к Богу, скорее даже от Него отдаляют, создавая внешнее приближение устами при действительном отдалении сердцем (Мф. 15: 8).

Так гордое сознание своей мнимой праведности не давало фарисеям, этим будто бы сынам Авраама, приблизиться ко Христу сердцем, почувствовать нужду во Христе Спасителе, принести плоды покаяния. А так как источник жизни для человека лишь в Боге, то праведность удаляющегося от Бога человека или носит печать бессилия, духовной смерти (Рим. 7: 14–25) или является мнимой. Зараженное ядом греховного себялюбия сердце человека, как зараженный источник воды, может порождать и дела, лишь зараженные тем же смертоносным ядом себялюбия. Очистить сердце от этого яда может лишь любовь Божия, изгоняющая себялюбие. И возлюбить Бога от всего сердца может лишь тот, кто осознал и почувствовал всю свою немощь и всю нужду в общении с Богом, то есть глубоко смирившийся. Поэтому смирение – начало и плодоносное лоно добродетелей. Если гордый, отделяясь от Источника жизни, сам оскудевает духовно, как отделившаяся от дерева ветка, отделившийся от источника ручей, то смиренный, приближаясь к Богу, почерпает всё нужное для своей жизни из Первоисточника. Так всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится (Лк. 18: 14).

Восприимем с любовью этот преподаваемый нам ныне Святой Церковью урок смирения. Будем бежать от гордости, как от змия, погубившего наших праотцов и доселе стерегущего пяту нашу на каждом шагу жизни, чтобы погубить нас (Быт. 3: 15).

О том, чтобы смиренно мыслить о себе, в смирении совершать каждое свое дело, должна быть первая и постоянная забота нашей жизни. Пусть всё в ней будет обвеяно смирением, как дыханием жизни. Тихо подвигающимся вперед кажется смиренный, но на путях своих неприметно подвигает его вперед Сам Христос, Его всеисполняющая благодать. Быстро, по-видимому, двигается вперед, взлетает на «духовную» высоту гордый, но это движение или летание лишь в мечтах самоусыпленной праведности. И как летавший в обычном сне по пробуждении видит себя на том же самом месте, так и вознесшийся в гордости на мнимую высоту увидит себя нимало не сдвинувшимся с первой ступени мнимой праведности.